Stoff

Многотысячелетняя история человечества — это история совершенствования анестезии. Но некоторые разрывы слишком плохо поддаются драпировке, какой бы искусной она ни была. Они практически полностью уничтожают возможность какой-либо игры, сублимации. Только зияющая дыра, бездна, которая, вопреки метафоре Ницше, даже никуда не смотрит. После этой черты слова и объекты почти полностью лишены какой-либо ценности, превращены в шелуху — все соскальзывает в асимволию. Выйти из этого состояния крайне сложно. Передать его вербально практически невозможно. Остаются только жест, взгляд — как в «Иди и смотри». И верлибр. Мир рухнул когда оказалось что стены моей разбомбленной школы были в середине красными Мир рухнул когда я увидел что переулок который я считал до этого вечным перерезали противотанковыми рвами Мир рухнул когда в замерзшем аквариуме я увидел удивленные глаза рыбок Он рухнул и превратился в бездну которую невозможно заполнить ни телами любимых женщин ни стихами #Бурич #Entwurf

Всё вычислено заранее Палатой мер и весов – И встречи, и расставания, И судорога поездов, И вечные сроки забвения, И краткость бессмертной любви – И это вот стихотворение, Построенное на крови #Домбровский #Fetzen

«Я умею говорить мыслями. Я умею плакать. Я умею смеяться. Что ты хочешь?» См. «Елка у Ивановых»

Звучащий в этом фрагменте из Введенского вопрос не предполагает ответа. Это, скорее, восклицание, служащее для выражения отчаяния. Жест, констатирующий разрыв, причем сразу на нескольких уровнях. Во-первых, даже если бы Другой и сказал, чего он хочет, это сообщение не удалось бы воспринять без потери содержания, его искажения. Этим человеческое общение отличается от коммуникации животных или машин. Субъект существует в инерции собственного опыта и в речи Другого слышит, в первую очередь, отзвуки того, что уже когда-то слышал. Этого нельзя избежать, но об этом разрыве можно помнить. Более того: в тот момент, когда нам начинает казаться, что мы совершенно точно знаем, чего хочет другой человек, когда для сомнений уже не остается места, мы вплотную приближаемся к психозу. Во-вторых, — что хуже — Другой сам крайне слабо представляет, чего же он, собственно, хочет. Субъект гетерономен. Это довольно шаткое образование, между различными составляющими которого всегда есть напряжение, уклонение, цензура, обман. И мотивы, доступные Я, порой катастрофически далеки от мотивов, которыми реально движимо Оно. Между субъектом Я и субъектом Желания всегда имеется некоторое напряжение, и даже при самых гибких вариантах конфигурации разрыв между ними сохраняется. По этой причине эффективность когнитивно-поведенческой терапии в реальной практике довольно ограничена: многим пациентам требуются если не годы, то месяцы работы до момента, когда они будут в состоянии сформулировать запрос, адекватный их проблеме. #Entwurf #Введенский

Что наши поцелуи, укусы и лизания как не отзвуки желания пожирать, засовывать в себя, пусть оторванными кусками, но присваивать? Желания, которое уже и как-то неприлично скрывать. Объектные отношения — это постоянная грызня за поглощение кусков друг друга. Наиболее отчетливо это проявляется в языке психоанализа кляйнианской традиции, перенасыщенном оральными метафорами. Закон простой: хорошее высасывается и откусывается, плохое выплевывается или выблевывается. Ритм наслаждения задается соотношением возбуждения от чужой крови на языке и боли от укусов. Если шаткого баланса достичь не удается, то начинает казаться справедливой формулировка Шопенгауэра, назвавшего человеческое общение «жуткой свалкой взаимного калечения». А я вспоминаю этот стих Роллинза: Мужчина и женщина Навсегда разорванные Навсегда разъединённые Сцепившись Терзают плоть друг друга Ебутся в мелких могилах Катаются в пропитанной кровью грязи Он смотрит ей в глаза Он протискивается в неё Глубоко в неё Он вырывает ей матку И вытряхивает ей на лицо Он кричит: Чья это была фантазия? См. «Железо» Перевод О.Титовой #Роллинз #Entwurf

Юлия Кристева отмечала, что у речи всегда есть два измерения: символическое, связанное с грамматикой и логикой дискурса, и семиотическое, раскрывающее аффективность непосредственно в стилистике, ритмике и тональности. Иначе говоря, в речи важны не столько и не только слова, сколько сгущения и смещения, пунктуация — расстановка пауз. Поэтому так сложно быть с теми, кто не способен вовремя кончить — в всей широте значений этого глагола. Такие люди вносят еще больше диссонанса в этот и без того очень хрупкий мир. #Fetzen

Театр. Стасис Красаускас. 1962 Глаза, острие, росток, улыбка, печаль, жизнь, танец, боль, половые губы, усмешка — кавалькада сменяющих друг друга метонимий и метафор, которую удалось вписать в всего несколько линий. Графика Красаускуса — это язык линий и пустоты. Язык, не ограниченный словом, а потому вмещающий слишком много. Визуальный верлибр. #Fetzen

Слов почти всегда либо слишком много, либо слишком мало. Наиболее точное слово буквально извивается, пытается выскользнуть из пальцев. Особенно эту ущербность чувствуешь, когда пишешь письмо любимой. Сложно выразить эту трагедию слова лучше, чем это сделал Лакан:

«Объекты символического обмена — эти сосуды, в которые ничего не положишь, щиты, слишком тяжелые для битвы, венки, которым суждено засохнуть, пики, втыкаемые в землю, — всегда бывают либо заведомо бесполезны, либо избыточно обильны». См. «Функция и поле речи и языка в психоанализе»

#Лакан

Слов почти всегда либо слишком много, либо слишком мало. Наиболее точное слово буквально выскальзывает из рук. Особенно эту ущербность чувствуешь, когда пишешь письмо любимой. У Лакана есть насыщенный фрагмент о трагедии слова: «Объекты символического обмена — эти сосуды, в которые ничего не положишь, щиты, слишком тяжелые для битвы, венки, которым суждено засохнуть, пики, втыкаемые в землю, — всегда бывают либо заведомо бесполезны, либо избыточно обильны». См. «Функция и поле речи и языка в психоанализе». #Лакан

Жак Лакан различал влюбленность и любовь/любовную сублимацию. Если первая предполагает практически полную захваченность воображаемым объектом, нарциссическую идентификацию с ним и его утилизацию, то вторая, наоборот, устремляет субъекта куда-то по ту сторону реальности, ее символическо-воображаемого порядка. Любовь ориентирована на разрыв в этом порядке, пусть это и возвращает Я к изначально заложенной в нем фрустрации. Такой опыт предполагает соприкосновение с чем-то радикально инаковым по отношению к себе, более — заботу об этой инаковости. «Сонеты темной любви» Федерико Лорки вообще и это стихотворение в частности — хорошая иллюстрация перехода от влюбленности к любви. Перехода, который, говоря откровенно, происходит крайне редко: обычно после завершения влюбленности (у нее, как и у горевания, всегда есть начало и конец) остается, в лучшем случае, привычка. Можно сказать, что весь сборник «Сонетов…» посвящен исследованию того, что остается от любви по ту сторону образа. Вся мощь огня, бесчувственного к стонам, весь белый свет, одетый серой тенью, тоска по небу, миру и мгновенью и новый вал ударом многотонным. Кровавый плач срывающимся тоном, рука на струнах белого каленья и одержимость, но без ослепленья, и сердце в дар — на гнезда скорпионам. Таков венец любви в жилище смуты, где снишься наяву бессонной ранью и сочтены последние минуты, и несмотря на все мои старанья ты вновь меня ведешь в поля цикуты крутой дорогой горького познанья. Пер. А.Гелескула #Лорка #Entwurf

Он мог бы остаться. Стать селебрити. Ездить по мероприятиям, принимать букеты от девушек и раздавать автографы мальчишкам. Улыбаться своей знаменитой улыбкой. При любом строе он бы имел высокий статус. Может, успел бы посидеть Думе. Но он предпочел холодный и нежный свет звезд, бился о небо, умерев космонавтом. Исполненная Кристалинской песня отрывается от советской действительности, от исторического и социального, уносит куда-то очень далеко. Туда, где Гагарин встречается с Экзюпери, где все свершается раз за разом без конца, если уже не свершилось. А мы остаемся здесь, на пустой Земле. #Fetzen