нет было

​​Новый и последний в этом сезоне выпуск «Облака речи». Говорим с литературоведом и историком культуры Кириллом Осповатом — о «Езде в остров любви» Поля Тальмана в переводе Василия Тредиаковского, о галантности и адюльтере, о политике и пространстве эротизированного общения.

Иногда кажется, что любое завалившееся в компьютер изображение обретёт особый смысл, когда начнёшь писать под ним текст; поднимет слова, заполнит пустоты. Но это только сгусток линий, размазывающих взгляд по себе, меняющий изнутреннюю плоть: мы смотрим, и отпечатанное преломляет наши присущие линии видимости. И вот мои руки не исправить, мою раму не совместить с углом обзора. Зато темнота чувствуется лучше, прохладнее. Frank Auerbach — J. Y. M. Seated, 1976.

это было так грустно и одинаково когда мы превратили в. бородина в зубы чтобы он откусывал наши лишние слова

* летний снег пахнет катастрофой не только ее пыльцой но и объятиями туманами путешествием он ни разу не усмехнется /о/ катастрофе даже когда узнает что запах живет не только ее синтаксисом но и синтаксисами синтаксисами синтаксисом

Иногда случайность может проткнуть время насквозь. Вчера я был у Александра Гуза, поэта, друга Сергея Сигова и Анны Таршис, связь с которым оборвалась 55 лет назад. С 1969 года он не общался с ними, исследователи его тоже не находили. Гуз участвовал в делах вологодских анархо-дадаистов и был очень частым автором журнала «Номер». У него сохранились волшебные и разнообразные архивы, над которыми у меня еще кружится голова. Но к случайности. Я просто вбил в ВК фамилию «Гуз», город «Вологда» и нашел всего одного человека, он оказался родственником того самого. И теперь благодаря случайному тыку в поиске удастся узнать и о вологодском периоде Сигея (пока Гуз единственный человек, обнаруженный оттуда), и о его ранних вкусах, и о свердловско-ленинградско-армейских пребываниях, и еще кое-что. То есть самое главное, видимо, тыкать без уверенности, без точности, с легкой наглостью к вместимости и связности мира. *А картинкой прилагаю стихотворение Гуза, которое Сигей ставил выше всего Пастернака.

Виктор Кривулин *** Не знаю ни одной судьбы неискалеченной. Не знаю ни одного лица с осмысленностью черт. Одни подспудные грибы, из ничего произрастая, насупились — и каждый интроверт. Одна агрессия тоски. Фугообразное развитье вытья на лестницах ночей, — одушевленные куски вселенской плесени. И сырость общежитья. И дождик родины ничьей.

Фотодокументация проекта

8-9 июня во владивостокской гостинице «‎Моряк» прошла финальная часть моего проекта «‎Возвращаясь, чего ты ждешь?» для ЦСИ «‎Заря». Мы сняли на двое суток семейный номер, сходный с тем, в котором я жил с мачехой в 2000-м году в этой же гостинице. Тогда мы ждали отца, он должен был прилететь во Владивосток, но по дороге его убили. В рамках проекта люди записывались на 45-минутные сеансы нахождения в номере. Всего за двое суток был 21 сеанс. Между этими 45-минутками я и Тимофей производили приборку в номере, убирая следы предыдущих посещений. Рада заводила нового человека. В номере я (за исключением одного раза) не присутствовал. Каждый сеанс отличался от предыдущего. В номере лежали обычные гостиничные предметы (мыло, полотенца, чайник, подушки и др.) в дефолтном порядке, но всегда было какое-то сгущение объектов в одном из мест, указывающее на след недоступного события. Это мог быть контур трупа мелком на полу и сгруженная на кровати мебель, или мягкая игрушка в ванной, по которой била струя из душа и т. д. Эти следы не отсылали ни к моему опыту пребывания, ни, вероятно, к опыту присутствующих. Они позволяли создать симметрию встречи с остаточным — для меня, присутствующего косвенно, для пришедших — присутствующих непосредственно. Гостиничные предметы были окружены записками с отчужденными текстами: в них были обращения, указания, но смазанные, нечеткие: «Состоялось ли? / Или чего-то не хватает? / Ну и хорошо» или «Здесь столько получится сделать. / Например, выбрать» или «Мы видим, / мы разве, / мы темно» и т. д. Каждый сеанс записки перепрятывались, старые частично убирались, подкладывались новые. Они порождали цепочку коммуникаций внутри номера, но из-за нечеткости сигнала обращения, коммуникация надламывалась, присутствующий оказывался в недоговоренности. Кроме записок, в каждом сеансе лежали несколько десятков отрывочных моих воспоминаний из Владивостока 2000-го, это более четкая карта. Все эти неполные, неточные наложения позволяли каждому картировать номер осторожно, пунктирно, украдкой обнаруживая рвущиеся связи или склеивая важные участки хрупким усилием. Гостиничный номер как гетеротопия, как пространство призрачное — оно не может полностью принадлежать. В нём были призраки трех типов: я, присутствующие и камеры, все мы оставляли расслаивающиеся следы и артефакты наблюдения, наполняя место сгущениями в ожидании (неосознанном) какого-то иного существа. Конфигурации предметов, ожиданий, записок вступали в хрупкие и неловкие конфликты, пространство раскалывалось и уставало. Когда закончился второй день, я ощутил, что мы выпотрошили номер настолько, что в нём больше некому находиться, нечего ждать.

​​Новый выпуск «Облака речи». Говорим с поэтом и прозаиком, автором романа «Свидетельства обитания» Денисом Безносовым — о людях, скрывшихся от дождя, о кинематографическом, о сочетании высушенности с избыточностью и о том, как быть наедине с предметами.

лежишь мертвый среди возможностей и дни падают на тебя со скоростью ветра скоро поезд откусит тебе головы и те из тебя кто не успеет унести ноги просто прочтет, может быть