мортиры и перелески.

Абсолютно не согласен. Солженицын никогда не был идеологическим писателем. Более того, он был антиидеологическим. В «архипелаге» нет идейной подоплеки вообще же — по сути, это википедийная справка задолго до существования Википедии. Солженицын чувствовал вот это пресловутое появление идеи русского мира, каких-то братских народов, строил грустную мину на поезде из Цюриха, но так как ни в 1968, ни в 2024 году гг. никто так и не объяснил, в чем суть вышеперечисленного — вопрос встрял, как и вся лагерная проза. Шаламов натурально страдал и был политзеком в хрестоматийном смысле, он всю эту лагерную эстетику выблевал, и «Хрусталев, машину» — продолжение его традиции, но говорить об идеологичности Солженицына равно как говорить об идеологичности левых, мечтающих о возвращении фабрик рабочим. Ни первых, ни вторых, ни так далее они в глаза не видели. Солженицын — это просто напоминание, что в Союзе национальный вопрос не закончился, и тут — я важно подчеркну — принципиально, что Сталин был наркомом по делам национальностей в самые трудные годы. Просто никто не понимал, что с этим делать, а мы, как видим, одного объявления о существовании советской общности явно не хватило. Не те километры, не те масштабы, не те периметры. Одной бороды для русской идеи недостаточно, как демонстрирует опыт небезызвестного современного философа. Ну, а «архипелаг» как был, так и остался некой бумагой, верифицированной грамотой об ужасах этой страны для тех, кто в этой стране никогда не был.

Избранные цитаты из интервью Башлачева Борису Юхананову для спектакля «Наблюдатель». О вторичности российского рока, вернее, его подхода, где он очевидно пнул собственных коллег и пнул плотно, контексте любви в искусстве и уже такой, весьма плотно бьющий, национальный вопрос не в каноне «раннего» Александра, а «позднего», куда более воинственного что ли: «Хорошо, если получается. Тут не тебе судить. Жизнь своим судом, так или иначе, даст тебе понять, правильно ты делаешь или нет. Но если это не получается, тут нечего плакать. Просто надо понять, что это не твоё место, и найти своё место. Но если ты чувствуешь в себе любовь, ты люби и рассказывай о ней. Если ты что-то ненавидишь, а, как мы поняли, это тоже — любовь, рассказывай об этом. Но честно, слушай себя! Не пытайся придумывать какие-то немыслимые образы, целлофановую культуру создавать. Жизнь есть жизнь, и она не простит тех, кто думает о ней плохо. Только тех она не простит. Только тех, кто пытается её подменять представлениями о ней. Жизнь своё возьмёт. И поэтому мне не нужны те песни, которые я слышу чаще всего. То, что я люблю, — это совсем другое. Я не вижу любви в них. Это — пустые песни, даром убитое время, даром прожжённая жизнь, холостые заряды. Это называется «коптить небо» — сжечь себя, сжечь свои запасы, свою энергию, свои дрова, но сжечь их впустую. Ничего из этого не выходит, никого ты этим не накормишь, ничего у тебя на плите не стояло, и ты просто прокоптился весь. Небо коптить не надо, его цвет нас пока устраивает». «Всё очень просто: зачем ты играешь музыку реггей, если ты живёшь в Норильске?! Если ты играешь реггей, так ты давай, снимай с себя тулуп и ходи в набедренной повязке в Норильске. Ты должен прожить песню. Не просто её спеть — проживать её всякий раз. Но если ты играешь её в парусиновой шляпе, то ты и ходи в парусиновой шляпе по снегу, по тайге. Никто ж не пойдёт. А раз не пойдёт, значит, надо петь песни ушаночки всё-таки, и вот этого тулупчика, и вот этой мякины». «Понятно, что если там поют о жизни в Чикаго, то мы о жизни в Чикаго петь не будем, мы будем петь о жизни в Москве. Но это всё равно не то! Это не жизнь в Москве, это не жизнь Москвы, не жизнь наших улиц, не жизнь наших площадей. И тем более не жизнь Третьей столицы, как я бы её назвал. Вот есть Ленинград, Москва, и существует Третья столица — это вся Россия. Это — самая великая столица».

Абсолютно same vibes

Смотреть интервью с Ходорковским в 2024 году? С таймингом 3:05 часа? Пожалуй, я послушай песню «Сигарета Прима» из Тихорецкого концерта Аркадия Северного 54 раза.

И в чем он не прав? Вероятно, я — единственный человек на земле, кому 12 Михалкова нравится больше «12 разгневанных мужчин».

Мне вчера попался в руки сборник современной поэзии, и дабы не пиарить, я не буду это демонстрировать, но. Ребят, а когда мы закончим с этой сраной концептуальной поэзией? Её же буквально невозможно читать. Я не понимаю, это что-то наподобие позиции «писать в рифму — для мудаков»? Ну, стихи. В чем их смысл? В абсолютном отсутствии смысла, в просодии, в возвышенной сопельке, в настроении «проезжать котельнический мост, читать Рыжего, скучать о бывшем/-ей». Всем объективно поебать на этот неймдроппинг вроде Акутагава Мисима Орднунг Дортмунд. Оставьте это оксимирону, пишите НОРМАЛЬНЫЕ стихи в рифму. Стихи — это музыка, а ваши белые строки оставьте для поэтических вечеров в подвале с вином из пакета.

Идеальное времяпрепровождение — это кисть грузинского экспрессиониста и представителя Парижской школы Шалвы Кикодзе.

Посмотрели уже фильм «Лимонов: Баллада»? Можете рассказать, зачем в списке актеров негр?

У русского и украинского народов, опуская срачи и холивары, равно как и вопросы национальной идентификации, есть удивительное объединяющее хобби — любовь к переименованию улиц. Такого страстного позыва сделать «Сталинский бульвар» «садом генерала Тюленева» или «проспект Маркса» «аллеей Ивана Ильина» вы не найдете ни в каких Нюёрках, Парижах. Мне кажется, это, увы, показателем ограниченности национальных дискурсов, когда вы готовы смести всё прежнее, настрадавшееся, резонирующее, чтобы якобы продемонстрировать некую новую направленность или идеологию, отчасти по обыкновению ту же самую под иным соусом. И дело даже не в Войкове, уроженце Керчи, между прочим, принимавшем решение о расстреле царской семьи, то бишь, расстреле детей, чьим именем по сей день названа весьма впечатляющая с точки зрения архитектурного ансамбля станция метро на зеленой ветке. Мы любим говорить, что Запад существует в контексте отмены культуры, но ведь, получается, мы сами некогда именем/фамилией Войкова называли целые административные единицы? «И всё же я хочу спросить – кто же написал 4 миллиона доносов?». Иначе говоря, достаточно ли сменить табличку, чтобы в действительности осмыслить собственное наследие?