вообще конечно

>alarming

Лев Рубинштейн. Из цикла «Семьдесят одно дружеское послание». 1983

Немецкая честность и русская кротость.

Чтобы во всей свежести, неожиданно, не так, как вы сами знаете и привыкли, а проще, непосредственнее представить вам то новое, небывалое, что оно принесло, я разберу с вами несколько отрывков из богослужебных текстов, самую малость их, и то в сокращениях. Большинство стихир образуют соединение рядом помещенных ветхозаветных и новозаветных представлений. С положениями старого мира, неопалимой купиной, исходом Израиля из Египта, отроками в печи огненной, Ионой во чреве китовом и так далее сопоставляются положения нового, например, представления о зачатии Богородицы и о воскресении Христове. В этом частом, почти постоянном совмещении старина старого, новизна нового и их разница выступают особенно отчетливо. В целом множестве стихов непорочное материнство Марии сравнивается с переходом иудеями Красного моря. Например, в стихе «В мори Чермнем неискусобрачные невесты образ написася иногда» говорится: «Море по прошествии Израилеве пребысть непроходно, непорочная по рождестве Еммануилеве пребысть нетленна». То есть море после перехода Израиля стало снова непроходимо, а дева, родив Господа, осталась нетронутой. Какого рода происшествия поставлены тут в параллель? Оба события сверхъестественны, оба признаны одинаковым чудом. В чем же видели чудо эти разные времена, время древнейшее, первобытное, и время новое, послеримское, далеко подвинувшееся вперед? В одном случае по велению народного вождя, патриарха Моисея и по взмаху его волшебного жезла расступается море, пропускает через себя целую народность, несметное, из сотен тысяч состоящее многолюдство, и когда проходит последний, опять смыкается, и покрывает, и топит преследователей-египтян. Зрелище в духе древности, стихия, послушная голосу волшебника, большие толпящиеся численности, как римские войска в походах, народ и вождь, вещи видимые и слышимые, оглушающие. В другом случае девушка – обыкновенность, на которую древний мир не обратил бы внимания, – тайно и втихомолку дает жизнь младенцу, производит на свет жизнь, чудо жизни, жизнь всех, «Живота всех», как потом его называют. Ее роды незаконны не только с точки зрения книжников, как внебрачные. Они противоречат законам природы. Девушка рожает не в силу необходимости, а чудом, по вдохновению. Это то самое вдохновение, на котором Евангелие, противопоставляющее обыкновенности исключительность и будням праздник, хочет построить жизнь наперекор всякому принуждению. Какого огромного значения перемена! Каким образом небу (потому что глазами неба надо это оценивать, перед лицом неба, в священной раме единственности все это совершается) – каким образом небу частное человеческое обстоятельство, с точки зрения древности ничтожное, стало равноценно целому переселению народа? Что-то сдвинулось в мире. Кончился Рим, власть количества, оружием вмененная обязанность жить всей поголовностью, всем населением. Вожди и народы отошли в прошлое. (кн.2 ч.13 гл.14)

Эта цитата из Доктора Живаго про Рождество тоже немного подзатёрлась, но повторить её не будет лишним. Как напоминание о том, что взгляд человека всегда должен искать удивления и чуда, которое одно лишь способно сдвинуть мир с колеи исторической необходимости, вырвать его из царства количества, а нас из обязанности быть продолжением воли вождей и народов.

Опять не могу заснуть и вспоминаю про сон у Хармса. Думаю над тем, что он часто делает героями своих сценок не живых и полнокровных людей, но их символические формы. Вот, например, есть у него зарисовка под названием «Скасска». «Жил-был один человек, звали его Семёнов». Собственно человеческого в этом персонаже одно только имя. «Пошёл однажды Семёнов гулять и потерял носовой платок». За одной потерей сразу же следует вторая: «Семёнов начал искать носовой платок и потерял шапку, начал шапку искать и потерял куртку. Начал куртку искать и потерял сапоги». Все эти потери кажутся подчинёнными какой-то неотвратимой и скрытой от нас логике. Семёнов этой логике подчиняться, конечно, не хочет и приходит к разумному выводу: «Ну этак всё растеряешь. Пойду лучше домой. Пошёл Семёнов домой и заблудился». Здесь мышление, которое посредством языка стремится «опредметить» всё, до чего оно только сумеет дотянуться, перекидывается с бытовых предметов на сами категории мышления. Если раньше Семёнов терял вещи, то теперь он потерял ориентацию в пространстве. Последняя потеря — это уже окончательная утрата сознания, мышление схлопывается и выходит из состояния бодрствования: «Сел Семёнов на камушек и заснул». Сон здесь равнозначен смерти. Ясно, что Семёнов себя уже никогда не найдёт. Таков человек символических форм, оторванный от материальности и почти целиком захваченный собственным языком. Однажды начав своё мышление, он уже не может остановиться, весь мир становится его мышлением, и сам он почти превращается в мысль. Любой логический принцип должен дойти до самого конца, до своего полного исчерпания. Но человек должен быть больше, чем его мысль. И на противостоянии этому осмыслению построены многие хармсовские тексты. Как, например, «Сон дразнит человека», где главный герой Марков мучается от того, что он стал символической формой и не может ни заснуть, то есть избавиться от мышления, ни стать частью неосмысленного мира, в котором вещи могут доставлять чисто физиологическую радость:

Марков снял сапоги и, вздохнув, лег на диван. Ему хотелось спать, но, как только он закрывая глаза, желание спать моментально проходило. Марков открывал глаза и тянулся рукой за книгой. Но сон опять налетал на него, и, не дотянувшись до книги, Марков ложился и снова закрывал глаза. Но лишь только глаза закрывались, сон улетал опять, и сознание становилось таким ясным, что Марков мог в уме решать алгебраические задачи на уравнения с двумя неизвестными. Долго мучился Марков, не зная, что ему делать: спать или бодрствовать? Наконец, измучившись и возненавидев самого себя и свою комнату, Марков надел пальто и шляпу, взял в руку трость и вышел на улицу. Свежий ветерок успокоил Маркова, ему стало радостнее на душе и захотелось вернуться обратно к себе в комнату. Войдя в свою комнату, он почувствовал в теле приятную усталость и захотел спать. Но только он лег на диван и закрыл глаза, — сон моментально испарился. С бешенством вскочил Марков с дивана и без шапки и без пальто помчался по направлению к Таврическому саду.

Юнг говорил своим пациентам, что не знает как помочь им, но внутри у них есть человек, которому два миллиона лет, и он знает, что делать. Мой человек предлагает мне накладывать в тарелку побольше салатика.

Ну и традиционный новогодний Пришвин, на этот раз из 1937 года. Не дайте дураку вас обойти, успейте сказать своё.

31 Декабря.

–9. Звездная пороша. Утром перебрался в Загорск встречать Новый год. По пути глядел на людей и чувствовал их огромное и беспризорное размножение. «Через сколько-то лет об этом беспризорном размножении будут говорить с такою же горечью утраты, как теперь говорят о девственных лесах. Ни войны, ни революции, ни учение Христа не остановят беспризорное размножение, хотя вот исходят из этого: остановит его нож хирурга». — «Это мнение трусов, а потому что как нет пределов девственных угодий для завоевания разума, так нет, конечно, пределов размножению: чем больше людей, тем сильнее движение вперед завоевания миров человеком». Газетный язык и речи о счастливой стране и великом вожде стали похожи на склерозные сосуды: слова эти о счастье потеряли всякую гибкость, упругость... Легенда о моем аресте наполнила весь Загорск. Она возникла из-за того, что после выборов я сел в свой автомобиль и со мной Илюша с ружьем: Илюшу приняли за охранника, а Машку мою за черного ворона. Встретили Новый год под радио. И можно бы и не под радио, можно было просто пожелать хотя бы друг другу здоровья. Но мы держались радио из-за часов, думали, что дурак, произносящий тост, окончит речь до боя часов на башне и мы при двенадцатом ударе закроем радио и скажем свое. Но дурак забыл о часах и так бубнил, что мы не слыхали боя и, не доверяя своим часам, простояли в ожидании конца речи дурака 5 минут уже в новом году. Дурак для государственного дела оказался не так уж глуп: благодаря его речи мы забыли лично о своем и вынуждены были начать год выслушиванием пожеланий счастливому плаванию по каналу Москва— Волга, счастливой деятельности Верховному Совету и создателю его Сталину. Дурак-то умнее нас умных оказался: не мы одни, а миллионы людей под речь его пропустили бой часов их личного счастья. Поняв ошибку через 5 минут в Новом году, мы несмело и растерянно пожелали друг другу здоровья. А о счастье и вовсе забыли: дурак нас обошел.

Давно замечено, что характер современного зла изменился. Оно размягчилось, стало тягучим и вязким, как нефть. Теперь это зло невидимых институтов и массовых идеологий, оно не выступает против нас напрямую, но постоянно адаптируется и медленно пропитывает условия нашего существования, неслышно выдавливая из человека всё человеческое. Это зло стало видимым еще в ХХ веке (и городские массы, и нефть возникли примерно в одно и то же время), но сейчас наше положение стало заметно хуже. Даже война, которую некоторые из философов приветствовали как способ встречи с наиболее осязаемым и явным из зол, теперь с трудом открывает человеку путь к раскрытости коллективной экзистенции, противостоящей смерти. Есть что-то действительно жуткое в том, что современный человек лишён даже возможности достойно умереть от настоящего зла, вступить в неравный бой с дьяволом. Зло сверхъестественное или хтоническое вызывает сакральный трепет, зло человеческое часто требует чувства уважения и равенства к своему врагу. Погибая от руки чудовища, и для вас, и для всех вокруг граница между человеческим и чудовищным очевидна. Но погибая от удушья в липкой и вязкой жиже современности, вам перестаёт принадлежать даже собственная смерть, её присваивают себе охваченные безумием люди, вы становитесь лишь социальным топливом в пожаре идеологической войны. И хотя в этом году зло опять победило, я всё же остаюсь оптимистом. Ведь оптимизм — это не наивное представление о том, что в мире всё замечательно, но убежденность, что зло не вечно, и потому оно не способно окончательно разрушить нашу человечность. Что для спасения души и обновления мира у нас всегда остаётся надежда. А с этим миром, к сожалению, всё ясно: он проклят до самого основания, здесь уже никого и ничего не жаль. С новым годом. Надеюсь, он будет последним.

Всё-таки прав был Эжен Ионеско, когда сказал, «что в истории, и особенно в современной истории, невозможно ничего понять без демонологии». (Welt am Sonntag, Sep 2. 1979).

Сегодня день любви. Расхожая мораль в духе «Любить надо при жизни, а не после кончины говорить, как ты любил покойного» для эллинов древних не очень бы зашла, ибо у глагола ἀγαπαω «любить» есть и значение «воздавать погребальные почести мертвецам», сиречь ἀγαπῶ νεκρούς значит «участвовать в похоронах». Посему, если вас спросят: «Будешь ли ты любить меня до самой смерти?, то посмотрите ясным древнегреческим взглядом и уверьте: «И даже после».