La Psychanalyse und Philosophy

В противовес движению активной пассивизации первичного мазохизма наше либеральное общество пытается сформировать активного индивида, господина самого себя, который не подчинен Другому и первичному «давнию себя», характеризующему субъективацию. Сегодня индивид должен заявить о себе и быть признанным другим с помощью контроля за своей деятельностью, общество восхваляет субъекта, который становится поводом для встречи, желания, удовлетворения. Например, логику либерального мира отражает взгляд, что ребенка следует вернуть к грудному вскармливанию по его желанию. В отличии от традиционного становления субъекта, где его определяет Другой – в этом случае младенец определяет себя. Ребенок сегодня не подчиняется Другому и это затрудняет его субъетивацию. Другой теперь не обладающий силой, который дает предложения, Другой сегодня – это дополнение к желанию субъекта. Мы можем видеть проявление этого во многих феноменах психопатологии обыденной жизни, например: -  сексуальные партнеры воспринимаются как удовлетворяющий объект, который можно выбросить, когда он не подходит; - возможность выбирать пол благодаря достижениям медицины; - изменение субъективной жалобы, которая из революционного требования изменить несправедливый мир превратилась в страх перед последствиями личного и коллективного выбора. Обычно это называют экологией, а Серж Лесур мог бы назвать это Эго-логией. Эти изменения процесса субъективации – одна из оборотных сторон огромной свободы выбора, которую предоставляет постмодерн. Однако, теперь подчинение желанию Другому и отказ этому сместилось из функции субъекта на функция Я. Если субъект остается господином самому себе, то именно Я страдает от неизбежных взаимоотношений с другими. Это мы видим во многих случаях современной депрессии, когда снижение самооценки, ненависть к себе – становится единственным способом сказать «нет» на запрос Другого и это выражается в форме «я не могу», я не на высоте. Подробнее: Серж Лесур "Первичный мазохизм и субъективность". Журнал "Психоанализ" №2; Киев - 2020

"Мы чувствуем себя так, как чувствовали нас с рождения наши родители" Р. Руссийон

Униженные, растоптанные дети, вырастая то же самое проделывают с собственными детьми, порой даже не замечая этого, а многие и вовсе становятся «стерильными», так велик ужас перед детством!

Субъект конституируется как субъект только благодаря опосредующим эффектам языка, то есть благодаря вмешательству Другого. Он не поглощается и не включается в Другого, а конституируется по отношению к нему, то есть он отличен от Другого. И, проходя через означающую цепь, встречая в поле Другого самого Другого, субъект неизбежно остается в замешательстве, в недоумении, которое Лаканом в вопросе Che Vuoi? Этот вопрос двояко направлен - как адресованный субъектом Другому (чего он хочет от меня?) и - как предполагаемо адресованный от Другого к субъекту (чего ты хочешь?). «Ответ» на этот вопрос дается в форме фантазма ($◊a). В понимании Лакана субъект обязательно конституируется как незавершенный, он может прийти к бытию только как отсутствующий в самом себе. Его нехватка и делает его желающим. Но поскольку его желание во всей своей сложности является желанием Другого, то и Другой представляется как имеющий нехватку. Обе стороны — и субъект, и Другой – обязательно неполные. Их незавершенность не может быть завершена, но фантазм служит завесой, предохранением от встречи с этой незавершенностью, неполнотой – и в самом субъекте и в Другом как символическом порядке. Objet petit a в фантазме - воображаемая причина желания, которая допускает фантастическое чувство целостности, в котором субъекту по сути отказано. Порожденное чувством целостности удовольствие действует через модус фантазма как суррогат бытия, которое было потеряно на уровне отчуждения в движении к смыслу, на сторону Другого. То есть на уровне фантазма повторно разыгрывается чувство целостности, которое переживалось бы в неутраченном полном бытии, или которое младенец ошибочно получает в своем зеркальном образе i(a). Но желание субъекта, конечно, фантазмом не удовлетворяется, поскольку оbjet petit a функционирует в фантазме как воображаемая причина желания, и отношения субъекта ($) и объекта а в фантазме остаются воображаемыми. Однако в фантазме расщепленный субъект обретает определенную устойчивость, в отличие от Я из фрейдовского «Wo Es war, soll Ich werden» («Где это было, я должен стать») – чисто предполагаемой позиции субъективности. Фантазм — это «материал» для этого, изначально вытесненного Я, которое может быть обозначен только в «угасании» высказывания». «… фантазм и есть, собственно, «материя» того Я, что с самого начала оказывается вытесненным, ибо единственным указанием на него служит «fading» высказывания» (Лакан Ж. Ниспровержение субъекта). По материалам семинара «Граф желания - step by step» 03.12.22. На основании следующих работ: - Лакан Ж. Ниспровержение субъекта и диалектика желания в бессознательном у Фрейда, 1960. - Fink B. Lacan to the Letter: reading "Ecrits" closely. – 2004. Иллюстрация – граф 3, и фрагмент графа + (Лакан Ж. «Ниспровержение субъекта») #граф_желания #структурный_психоанализ

"Очень часто люди, лелеющие свое одиночество, как раз наоборот страстно нуждаются в близости." (с)

Заметки из семинара по кляйнианской технике: - Вот мы поняли на супервизии какую-то часть бессознательной фантазии пациента, а он в следующий раз пришел с другим. Все постоянно меняется. - В одних проекции заходят легко, как в пористую губку. А в других совсем не заходят, входа нет. И заходить может всегда что-то одно, а другое не заходит. - В анализе пациент может обнаружить не только то, что родители, казавшиеся ужасными, были достаточно заботливы. Также обнаруживаются недостатки идеализированных объектов.

О слове в терапии. Слово великая вещь! Слово усиливает нарциссизм, дает обозначение непонятным ощущениям, слово может как возвеличить, так и уничтожить. Слова использует мать, чтобы способствовать психическому успокоению и развитию младенца. Слово может играть роль символа, символа отсутствия. Там, где нет вещи, возникает слово, которое ее заменяет и к ней отсылает. Слово это защита, защита от тревог. Там, где можно сказать, нет необходимости действовать и невозможно заболеть. Когда невозможно что-то высказать, то начинаешь болеть. Слово может быть психической кожей, тем, что отгораживает от страшного и непонятного, неясного. Не просто так создавались наука, религия, философия. Именно с помощью слов мы пытаемся объяснить себе что-то, что нас пугает и вводит в неопределенность. Смерть, боль, страдание, инаковость. Сильные аффекты превращаются в слова желаний и эмоций. Что-то невыносимо сильное уменьшает свою тягу и безостановочное движение. Слово психиатрично и антипсихиатрично. Называя кого-то нормальным и ненормальным, здоровым и больным, правильным и неправильным, обозначая критерии правильного, мы как бы отделяем себя от того, что пугает. Мы не впускаем с помощью слов в себя чужие эмоции, переживания. Мы либо уменьшаем их значимость, успокаиваем, либо обесцениваем и разрушаем. Вместо того, чтобы принимать, позволять другому запустить свои щупальца слов в нашу психику, мы как бы говорим: «Нет, я не готов принимать твою боль, твои страдания». Гораздо легче сказать что-то, обозначить, обесценить, заткнуть чужую рану, нежели её услышать. Легче заболтать. Отсюда у психологов возникает желание спрашивать, задавая бессмысленные вопросы, давая непонятные комментарии, странные интерпретации… Однако слово терапевта может и связывать аффекты, тормозить тревоги, обозначать странности. Слово может дать причину поведения и ощущения, обволакивать поддержкой, увеличивать и усиливать неокрепший, слабый нарциссизм, давать почву под ногами. Можно очень много сделать хорошего словом, и для эмпатии и нежности терапевта не обязательно утешать или приносить плед с конфетами и чаем. Можно просто балансировать между контейнером-молчанием и контейнером-словом. Словом, за которым лишний раз не лезут в карман. Слово, сказанное вовремя, четко, ясно и кратко.