йокнапатофа

Редко подобное пишу, здесь не читательский дневник уже давно – но проситься. В руки попал сборник «Мой лучший рассказ» от 1988 года, издательства «Современник». В сборник сами писатели второй половины XX века – Распутин, Есин, Маканин, Екимов, Проханов и многие другие – вносят по одному своему рассказу. Тот, который сами считают у себя лучшим из написанного. От Андрея Битова в книге большой рассказ – или маленькая повесть, не риторика, тут правда сложный случай – под названием «Вкус». И это лучшее, что я читал за год, если не больше. Всё экзистенциальное советское кино – от «Фантазии Фаратьева» до «Парада планет», от «Осени в сентябре» до «Полётов во сне и наяву» – в этом рассказе, в самой плоти повествования. Будто «Скучную историю» Чехова написал Гайто Газданов на пике формы. На уровне сюжета (который пересказывать бесполезно) и условного места действия, «Вкус» напоминает поздние рассказы Юрия Казакова, только у кардинально различны художественные средства двух писателей: герои Казаковы ведут себя как на сцене трагедии, даже утопая в безвоздушном, не способные ничего совершить – разрывы текста, авторский голос являет их как действующих лиц, даже в прошедшем времени; у Андрея Битова же явлена совершенная феноменологическая проза, на той границе чистоты формы, когда труд её чтения ощущается светло и счастливо. Обычно добавляют что-то вроде «сейчас так не пишут», что не совсем так – отдельные страницы «Вкуса» как будто мог написать Александр Терехов, или даже Денис Осокин. Но как целое произведение – рассказ Битова совершенно недостижимый уровень, на уровне любого произведения за всю историю русской литературы. Чистосердечно рекомендую «Вкус» Андрея Битова, если есть возможность – в бумажном варианте: если вы, конечно, не из тех полубогов, способных читать Пруста и, допустим, Гийоту – с экрана телефона или ноутбука. https://libking.ru/books/prose-/prose-contemporary/333662-andrey-bitov-vkus-povest.html

* там винный магазин там вечный дух свободный русский рубль взыскует двух кладя на лацкан пару пальцев грубых и можно жить нарзаном но нельзя кремниста двоеперстия стезя мы за него века горели в срубах в одиннадцать откроется сезам партнёров опозна́ешь по глазам с кем коротать минутную отраду сосчитана посуда и сдана но как стакан надтреснута страна где жили мы по старому обряду ты помнишь пору этих скромных трат сосед по зоне евразийский брат с отрубами в полоске лесопарка стеклянный скит где сталкивало нас изведать быстрой святости экстаз без метрдотеля и без патриарха и разве вся страна обречена чьим знаменьем была не ветчина но не страшась ментовского навета два пальца вознесённых над толпой прилавок тесный где моя с тобой легла орлом счастливая монета Алексей Цветков

Ну что, наконец-то можно показать над чем я работал последние пару месяцев. Задумка лекции возникла очень давно, доводить до ума пришлось ещё дольше. Спасибо Маше, что согласилась и, несмотря на все просроченные сроки, решилась выступить организатором этой авантюры. Если вдруг 22 июня вы, находясь в Москве, внезапно почувствуете жгучее желание разобраться, как там наосмысляла Пушкина русская философия в диапазоне от Соловьёва до Лифшица, от Франка до Калинникова — приходите на лекцию! Александру Сергеивичу в этом году 225 лет, как никак

22 июня в Бункере на Покровке состоится премьера лекции «Пушкин, как объект рефлексии русской философии». Современники нарекли Пушкина «первым русским поэтом» ещё при жизни – и никогда в русской культуре эта позиция не пересматривалась. Исследованию исторического и интеллектуального пути отечественной философской мысли – XIX века, советской и эмигрантской, современной – в её постижении феномена Пушкина, его художественного мира и роли в культурной матрице России, будет посвящена наша лекция. Лектор - Владислав Крылов - философ, культуролог, публицист. Окончил институт философии и социально-политических наук ЮФУ, а также магистратуру философского факультета МГУ. Публиковался на медиаресурсах «Ваши новости», «Консерватор» и других. Участник Мастерской Захара Прилепина. Бесплатная регистрация: https://redmuseum.timepad.ru/event/2910412/

Читаю — готовя один дико разросшийся, вымотавший меня напрочь материал для лекции — статью Эйхенбаума "Пушкин и Толстой": Корни творчества у Пушкина и Льва Толстого иногда так близки, что получается впечатление родства при всей разнице позиций. Не у Гоголя, не у Тургенева, не у Достоевского (при всей его заинтересованности некоторыми темами Пушкина), а именно у Толстого находим мы своего рода дозревание или, вернее, перерождение замыслов, тем и сюжетов Пушкина: «Евгений Онегин» и связанный с ним замысел будущего семейного романа («преданья русского семейства») — и «Война и мир» или «Анна Каренина»; «Рославлев» (отрывок) и «Русский Пелам» Пушкина — и та же «Война и мир»; кавказские поэмы Пушкина, его «Цыганы» — и «Набег» или «Казаки» Толстого; «Арап Петра Великого» — и работа Толстого над романом из петровской эпохи; «Капитанская дочка» — и «Хаджи Мурат», в черновых редакциях которого Толстой недаром вспоминает повесть Пушкина; сказки Пушкина — и народные или азбучные рассказы Толстого; наконец, «Кавказский пленник» Толстого — демонстративное и потому особенно характерное его выступление, показывающее близость или родство корней. Что касается «Анны Карениной», то, как это видно будет ниже, Толстой писал этот роман с ясным ощущением своего литературного родства с Пушкиным. Родство это заложено только в корнях, но установить и осмыслить его очень важно для понимания и Пушкина и Толстого. Они — точно растения, растущие из одного корня, но в противоположных направлениях; Толстой — корнеплод, а Пушкин — цветущее дерево" И сразу вопросы о нужности филологии и всех её штудий, когда можно просто и по делу сказать, что Лев Николаич — картошка. Так и есть, и другие слова уже не больно нужны.

Тут румынский премьер-министр выступил с замечательной речью: "Румыния будет оказывать поддержку Молдавии на ее интеграционном пути, потому что там все являются румынами и никем другим. Нет молдаван, не существует молдавского языка, это румынский язык и это румыны", - сказал Чолаку в среду в ходе теледебатов на канале Digi24. И вспомнилась сразу... нет, не какая-то наглядная политическа аналогия, слишком очевидная, чтобы о ней говорить — и так все давно всё про Европу поняли. А вспомнилась великая сцена из романа "Земля-Воздух-Небо" Германа Садулаева: о приключениях русских наёмниов в Сирии "Барс построил всех в четыре шеренги и для начала отхуесосил ротных, а потом взводных, я уже и не помню за что. Дальше взводных Барс бойцов не хуесосил. Мы были уже взрослые и должны были хуесосить себя сами: ротные – взводных и командиров отделений, взводные – командиров отделений и рядовых бойцов, командиры отделений – рядовых бойцов и иногда взводных, в порядке обратной связи, feedback (...) После прочистки каналов связи и установления атмосферы взаимопонимания Барс задвинул свою телегу. Он, Барс, сказал, что первым делом в военном лагере надо устроить отхожее место. Так делали древние греки, древние римляне, готы, скифы, фашисты и красноармейцы, только не молдаване, потому что молдаване засранцы. Здесь есть молдаване? Шаг вперёд! Молдаван не было. Барс продолжал: – Если в лагере не устроить отхожее место, то бойцы начинают ссать и срать везде. И очень быстро, вы, блядь, не представляете, как быстро, весь лагерь превращается в парк культуры и отдыха после ночи выпускного бала, когда охуевшие выпускники и выпускницы ссут и срут под каждым кустом, а сверху ещё блюют. Нет, они не ебутся. Никто не ебётся на последнем звонке, хотя все мечтают. Все просто нажираются в говно и потом ссут, срут и блюют, а ебаться физически не могут. Но если кто-то всё же ебётся, то в результате получаются вот такие недоноски, такие уроды, как вы. Дети последнего звонка, блядь. Но я вам не позволю повторить ошибки родителей. Вы у меня не будете ни ссать, ни срать где попало, будете только ебаться, и ебаться будете со мной, причём пассивно ебаться, без вариантов. Говно. Если не выкопать туалетные ямы, то говно будет везде. Вы все будете в говне, хотя вы этого не заметите, потому что вы сами говно. Но заметят насекомые. В том числе ядовитые. Птицы, в том числе хищные и опасные. Бактерии и кишечные палочки. Звери. И даже бармалеи могут унюхать ваше говно. Запомните главное правило человеческой жизни: говно надо прятать! Каждый человек на восемьдесят процентов состоит из говна. Но своё говно надо прятать! Тот, кто не прячет своё говно, тот не может называться человеком. Такой ублюдок может быть только молдаванином. Среди вас есть молдаване? Молдаван не было. Барс продолжал: – Где устроить туалет? Это самый важный вопрос при планировании лагеря! Надо изучить розу ветров. Надо устроить туалет так, чтобы ветра выдували миазмы ваших испражнений в сторону от лагеря, а не в лагерь. И надо чтобы туалет находился в максимально защищённом месте, в естественных складках местности и под прикрытием огневых точек, снайперов и пулемётчиков. Туалет должен быть устроен в более безопасном месте, чем штаб, потому что командир боевой части тоже ходит в туалет и он не хочет погибнуть, пока срёт в позе орла, а если ему суждено погибнуть, то лучше пусть его убьют в штабе, над оперативной картой, потому что это красиво и романтично, а не в говне. Потому что только молдаване рады сдохнуть в своём говне, но ваш генерал не молдаванин, и среди вас тоже нет молдаван. Или есть? Молдаван не было" Я к чему — было бы здорово если бы парад унижения молдаван внезапно обернулся экспансионистским взрывом, и презираемые всеми недорумыны попёрли на Запад и Восток смертным боем, как монголы времён Тэмуджина. Великий Молдованский Улус, Гагаузийская орда — вот это всё. А что, всего можно ждать от страны, половина территории которой — виноградники.

Из воспоминаний советского и русского философа Арсения Владимировича Гулыги — из впечатлений о занятом нашей армией Кенинсберге, в апреле 1945 года: Недоучившийся студент-философ, я знал, что здесь похоронен Кант. И я отыскал его могилу. Сред обломков зданий, у стены полуразрушенного собора, стояло строгое надгробие с надписью «Immanuel Kant». Рядом чья-то рука вывела мелом по-русски: «Теперь-то ты видишь, старик, что мир материален». Мне, как и автору озорной эпитафии, было тогда невдомек, что Кант, собственно, и не отрицал материальности мира. В ту пору это было простительно.

Иосиф Бродский: Мать говорит Христу: — Ты мой сын или мой Бог? Ты прибит к кресту. Как я пойду домой? Как ступлю на порог, не поняв, не решив: ты мой сын или Бог? То есть, мертв или жив? Он говорит в ответ: — Мертвый или живой, разницы, жено, нет. Сын или Бог, я твой. Борис Рыжий — он родился пятьдесят лет назад: Сын, подойди к отцу. Милый, пока ты зряч. Ближе склонись к лицу. Сын, никогда не плачь. Бойся собственных слёз, Как боятся собак. Пьян ты или тверёз, Свет в окне или мрак. Старым стал твой отец, Сядь рядом со мной. Видишь этот рубец — Он оставлен слезой.

Пока дописываю тут одну большую работу о "Зависти" Олеши на заказ, на что-то другое сил не остаётся. Однако и тут попадается интересное, и тем более поразительное, что очевидное — только обрати внимание. Более-менее все понимают, что одна из подспудных романа — это тема отцов и детей. Сначала на Кавалерова фрустрирующе действует отцовская фигура поселившего его у себя Андрея Бабичева (да, в 20-х годах советская интеллигенция понимала за фрейдизм), а после — направляющую, родственную душу находит он уже во втором Бабичеве, Иване — короле пошляков и организаторе заговора чувств. Но о прямых параллелях романов Олеши и Тургенева я нигде не читал. И тут — читая вторую часть "Зависти", дохожу до момента беседы Ивана Бабичева с сотрудником ГПУ: "-...вы меня извините, я говорю несколько красочно, вам покажется: витиевато? Вам не трудно? Благодарю вас. Воды? Нет, я не хочу воды... Я люблю говорить красиво..." Читаю — и вдруг начинаю хохотать. Потому что это прямой парафраз известнейшей реплики Базарова: "– О друг мой, Аркадий Николаич! – воскликнул Базаров, – об одном прошу тебя: не говори красиво. " Всё больше убеждаюсь, что в своих немногочисленных книгах, Олеша сделал всё то же, что потом прославило у интеллигенции Венечку Ерофеева — только сделал талантливее и изящнее своего протеже.

Перекличка *** Господи, это я мая второго дня. – Кто эти идиоты? Это мои друзья. На берегу реки водка и шашлыки, облака и русалки. Э, не рви на куски. На кусочки не рви, мерзостью назови, ад посули посмертно, но не лишай любви високосной весной, слышь меня, основной! – Кто эти мудочёсы? Это – со мной! Борис Рыжий *** Это я, господи! Господи — это я! Слева мои товарищи, справа мои друзья. ⠀ А посередке, господи, я, самолично — я. Неужели, господи, не признаешь меня? ⠀ Господи, дама в белом — это моя жена, словом своим и делом лучше меня она. ⠀ Если выйдет решение, что я сошел с пути, пусть ей будет прощение: ты ее отпусти! ⠀ Что ты значил, господи, в длинной моей судьбе? Я тебе не молился — взмаливался тебе. ⠀ Я не бил поклоны, не обидишься, знал. Все-таки, безусловно, изредка вспоминал. ⠀ В самый темный угол меж фетишей и пугал я тебя поместил. Господи, ты простил? ⠀ Ты прощай мне, господи: слаб я, глуп, наг. Ты обещай мне, господи, не лишать меня благ: ⠀ черного теплого хлеба с желтым маслом на нем и голубого неба с солнечным огнем. Борис Слуцкий

Я шёл один, я был в экстазе И Бога я в себе узнал Однажды на зелёной вазе Его в музее увидал Он там сидел простоволосый И дул в надрезанный тростник Как я скуластый и курносый Мой древнегреческий двойник Эдуард Лимонов (из сборника "Мой отрицательный герой")

Недавно обнаружил в старых выпусках Знамени ещё одно стихотворение Бориса Рыжего, не включённого не в одни напечатанные сборники его стихов, по крайне мере — я не находил. Субъективно — одно из самых интересных у Бориса Борисовича. * ...Закрывай свои синие и голубые глаза       чтоб на длинных ресницах лежали большие снежинки под Ижорами гений успел поглядеть в небеса       я могу прочитать тебе эти стихи без запинки.                   Как любил я тебя ненавидел твои города                           трубы круглые долгие улицы узкие крыши                   наберись же терпения чтоб повторить никогда                           никогда никогда никогда я тебя не увижу. Как мне нравится право как Чехова понял Шестов       ничего-то мол нету есть только концы и начала и ни песен не надо и ни уж тем более слов       надо только как дико но этого всё-таки мало.                   Вот по синему льду голубой конькобежец плывёт                            искры из-под коньков и летит и не знает подвоха                   через миг может быть брызнет красная краска на лёд                             вот и всё милый друг — и у этих кончается плохо. Про то, что стихотворение чудесное — говорить излишне. Я только хочу обратить внимание на завуалированные образы у Рыжего. И если с "гением под Ижорами" всё понятно — кивок на пушкинское "Подъезжая под Ижоры / Я взглянул на небеса / И воспомнил ваши взоры, / Ваши синие глаза" — то с тем, как же Чехова понял Шестов дела обстоят веселее. Из книжки Мельникова известно, что Рыжий внимательно, с карандашом в руках читал Апофеоз Беспочвенности — потому само упоминание философа неудивительно; замечу только, что это вроде как единственное упоминание философа в поэзии Рыжего, и Шестов один такой почести удостоился — это поэтов Рыжий вписывал в свои стихи почти без разбору, от Квинта Горация Флакка до Евгения Рейна — с философами не так, только Шестов и есть. Так что там у него про Чехова, про концы и начала? "Чехов говорит правду не из любви или уважения к «истине» и не в силу того, что долг повелевает нам, как думал Кант, никогда не лгать, даже если бы грозила смерть. Нет у него и побуждения, столь часто толкающего на безумную дерзость молодые и пылкие души: выпрямиться во весь рост, высоко нести голову. Наоборот, Чехов всегда ходит сгорбившись, понурив голову и никогда не обращает взоров к небесам, ибо там для него не начертаны знамения. Если он говорит правду, то только потому, что самая крепкая ложь уже не опьяняет его, хотя бы он ее принимал не в тех скромных дозах, в каких ее предлагает идеализм, а в самом непомерном количестве – бочками сороковыми. Он бы только чувствовал ее горечь, но она не могла бы ему вскружить голову, как Шиллеру или Достоевскому" Тут много от, по крайне мере, художественного самоощущения Рыжего — правдивость не от заворожённости истинной, а невозможности опьянятся ложью, вот это всё. Только про концы и начала ничего нет. Тут ещё необходимо подумать. P.s. У Шестова еще есть отдельная статья о Чехове "Творчество из ничего" — именно там сформулирована прекрасная максима, что в литературе Чехов делал только одно: убивал человеческие надежды. Но и в ней ничего про концы и начала ничего нет. Так что филологам есть над чем работать.

Геополитическая загадка от пивоварни "Брюмен" Слева — партия от декабря 23 года, справа — от марта нынешнего. В одном случае, при всех прочих равных на уровне производства и дизайна — борщ украiнский, а в другом — просто борщ. И задумаешься поневоле: что же это такое? отрицание самостийных кулинарных традиций гордого ураинского народа — или же наоборот, скрытый деколонизаторский рейд, маркирующий "борщ" — как исключительно україинский делікатес? Нет ответа. Лишь доносится стих Бродского, мол курицу из борща грызть в одиночку слаще — да разве кто спорит.

В истории с РГГУ и центром Ильина удручающе нелепо выглядят абсолютно все и всё: Самовлюблённый дурак Жека Бэдкомедиан и его кринжовые пошутейки; фан-база Ильина, не придумавшая ничего лучше чем утверждать, что Ильин – в своей скучной и тавтологичной апологетике фашизма – имел ввиду другой фашизм, другого Гитлера и другую гидру большевизма, и теперь нам это должно быть страшно интересно, дабы не повторять советские и либеральные мифы, ага; Александр Дугин, писавший ещё недавно о философско-политическом творчестве сабжа как о «почти карикатурной попыткой создания бравурной версии русского национализма, успешно обходящей все сколько-нибудь важные и существенные темы, принципиальные для выяснения возможности русской философии, и подменяющей вопрошание и выявление болевых точек потоком правоконсервативного сознания, копирующего клише европейского национализма», а теперь заявляющий, что атака на Ильина – атака на Россию и прочий стыдный гон. С другой стороны, как говорили в одном хорошем фильме, нельзя найти правильный ответ на неправильно заданный вопрос. В самой задумке создания центра Ильина неправильно всё – и в первую очередь ориентация на начальство, якобы вот, любимого философа президента центр. Вот только В.В. недавно, на прямой вопрос, своими любимыми философами назвал Бердяева и Канта – тогда как Ильина лишь несколько цитировал из написанных спичрайтерами текстов (ну и сам что-то читал благодаря Михалкову, допустим). Но бюрократия, особенно окологуманитарная, работает медленно – потому центра Николая Александровича, с обязательной хорошей цитатой из Самопознания («Я русский мыслитель и писатель. И мой универсализм, моя вражда национализму – русская черта») можно, по видимому, в этом десятилетии не ждать. И ладно – просто уж слишком много в философском телеграме обсуждали тему; и будет теперь, по видимому, та же бесконечная шутка что с выносом Ленина из мавзолея – только специфически для философского междусобойчика. Лучше бы вся эта публика хоккей смотрела. Там через пару дней финал КХЛ стартует – и это восторг, вы вообще следили за русским хоккеем в этом сезоне? На уровне полуфинала выбили всех москвичей, питерцев и АК Барс, в полуфинале настоящее уральское дебри между «Металлургом» Магнитагорска и ёбургским «Автомобилистом», семь матчей выясняли кто лучше – пока «Локо» почивал после сухой серии побед над Трактором, впервые за пятнадцать лет выйдя в финал. Вот где торжество орфизма, серьёзно вам говорю.

Воспоминания о прапорщике Николае Гумилёве от его сослуживцев Поручик В. А. Карамзин: "…На обширном балконе меня встретил совсем мне не знакомый дежурный по полку офицер и тотчас же мне явился. "Прапорщик Гумилев“, — услышал я среди других слов явки и понял, с кем имею дело. Командир полка был занят, и мне пришлось ждать, пока он освободится. Я присел на балконе и стал наблюдать за прохаживающимся по балкону Гумилевым. Должен сказать, что уродлив он был очень. Лицо как бы отекшее, с сливообразным носом и довольно резкими морщинами под глазами. Фигура тоже очень невыигрышная: свислые плечи, очень низкая талия, малый рост и особенно короткие ноги. При этом вся фигура его выражала чувство собственного достоинства. Он ходил маленькими, но редкими шагами, плавно, как верблюд, покачивая на ходу головой… …Я начал с ним разговор и быстро перевел его на поэзию, в которой, кстати сказать, я мало что понимал. — А вот скажите, пожалуйста, правда ли это, или мне так кажется, что наше время бедно значительными поэтами? — начал я. — Вот если мы будем говорить военным языком, то мне кажется, что "генералов“ среди теперешних поэтов нет. — Ну нет, почему так? — заговорил с расстановкой Гумилев. — Блок вполне "генерал-майора“ вытянет. — Ну а Бальмонт в каких чинах, по-вашему, будет? — Ради его больших трудов ему "штабс-капитана“ дать можно. — Мне думается, что лучшие поэты перекомбинировали уже все возможные рифмы, — сказал я, — и остальным приходится повторять старые комбинации. — Да, обычно это так, но бывают и теперь открытия новых рифм, хотя и очень редко. Вот и мне удалось найти шесть новых рифм, прежде ни у кого не встречавшихся" (воспоминания В. А. Карамзина; цит. по статье "«И смерти я заглядываю в очи…». Гусарские будни прапорщика Н. С. Гумилева" Евгения Степанова, поублик. журнал Звезда номер 9, 2010)

В четвёртом номере журнала "Знамя" вышла подборка верлибров Леонида Юзефовича. Великолепная от начала и до конца. Леонид Абрамович натурально пугает: за исключением нескольких рассказов и, возможно, детективных произведений —их не читал, судить не могу — он вообще не промахивается. Оба его последних романа — "Поход на Бар-Хото" и "Филэллин" — просто, непринуждённо и практически безоговорочно претендуют на статус классики; исторические сочинения по Гражданской Войне отмечены всеми возможными премиями, книжка про Унгерна вообще имеет культовый статус — теперь ещё и стихи отличные, вообще замечательно. Лучшие стихи в подборке: "Сперанский" и "Любовь"; они огромные по размеру, сюда их нормально не вместить — прочтите сами. А сюда пойдёт первое из них: Анна Неркаги Духовная мать ненецкого народа, она пишет для него Книгу Завета водостойкими красками на вросших в землю чёрных ледниковых валунах. Она живёт в ямальской тундре, изредка появляясь в Салехарде, чтобы потребовать что-то у окружного начальства для своих простодушных чад — властная старуха с членским билетом Союза писателей. Помню её тридцатилетней, написавшей первую повесть. Там был такой эпизод — мальчик разговаривает с собакой и обращается к ней с каким-то вопросом, а мать, рассердившись, ему говорит: «Никогда ни о чём не спрашивай у собаки!» Мы обсуждали эту повесть на семинаре молодых писателей, и я спросил у Ани, почему собаку нельзя ни о чём спрашивать. «А вдруг она ответит?» — объяснила Аня. Все засмеялись, я тоже. Она посмотрела на нас как на неразумных детей и сказала: «Вы не представляете, как это будет страшно». Не спрашивай, не спрашивай, не спрашивай. Выбрось этот ключ. Не открывай эту дверь. Не входи.

* Господи всё это было со мной правда со мной а не с кем-то Он отвечает иди и не ной жизнь это пёстрая лента было и будет и снова пройдёт всё повторится по кругу солнце исчезнет но снова взойдёт чтоб пробежаться по лугу снова проснувшись узнаешь любовь ненависть счастье разлуку только пожалуйста не прекословь не отпускай мою руку вместе пройдём через зиму судьбы и отпущу тебя в лето всё что захочешь возьмёшь без борьбы Господи только не это Андрей Коровин. Пироскаф: Выпуск №4 / Осень 2023

Случайно наткнулся на обсуждение двумя самыми известными историками русской консервативной мысли – Андрея Тесля и Бориса Межуева – темы контрмодерна в русской интеллектуальной истории. Обсуждение касается взглядов русских философов XIX века на общественные и культурные процессы, необратимо изменивших Европу после Великой Французской Революции. Разговор начинается с формулировки нескольких магистральных реакций консерватизма на Модерн: 1) в различных вариант "гегельянская", изящно именованная "консервативным Просвещением", видевшая в революционности и утверждении Разума только ступень в восхождении (Духа, или субъекта — неважно) к Абсолюту, или чему-то на него похожему. 2) политически-романтическая — в принципе, представляющая собой консерватизм в самом устоявшемся значении, что в нём неизменно от Бёрка до Хантингтона, в том числе протест против рационализации жизни, представляющейся как нигилизм — 3) радикальная критика Разума и личностного субъекта с позиции Сакрального и определённой системы иерархии. Собственно последней — в его российском блеске XIX века — и посвящена беседа. И я с трудом могу вспомнить беседу на политическую тему, которую слушать было интересней. Тут и формулировка в письмах Тютчева идеи, что любая власть в Европе, кроме власти русского царя, незаконна — поскольку не является эманацией власти Бога — а значит возможно, при взаимодействии с правительствами Европы, не соблюдать никаких договорённостей, кроме выгодных России; и взгляды Погодина на Россию как страну, где невозможна революция — поскольку нет противоречий в обществе, перед царём все равны — а значит нужно "экспортировать" революции повсюду вовне; и парадокс сакральности русского царя, власти которого "почему-то" отказывают в привлекательности зарубежом, что порождает осторожные размышления о в русской мысли о истоках её легитимности — и много, много прекрасного, посмотрите! https://youtu.be/B-PfXs1jbys?si=-v1GHR432aPLLDtM

Пример переклички и весёлого оммажа у советских писателей 1920-х: «Как правило, я не люблю зеркал. Они возбуждают представление отчетливой призрачности происходящего за спиной, впечатление застывшей и вставшей стеной воды, некой оцепеневшей глубины, не имеющей конца и вещей в далях своих. В особенности жутко рассматривать отражения уличного зеркала, с его неточностью вертикали, где стены и улицы клонятся, привстав, на тебя, или — прочь, вниз, подобно палубе в качку, пока не отведешь глаз». Александр Грин, рассказ "Безногий". «Я очень люблю уличные зеркала. Они возникают неожиданно поперек пути. Ваш путь обычен, спокоен — обычный городской путь, не сулящий вам ни чудес, ни видений. Вы идете, ничего не предполагая, поднимаете глаза, и вдруг, на миг, вам становится ясно: с миром, с правилами мира произошли небывалые перемены. Нарушена оптика, геометрия, нарушено естество того, что было вашим ходом, вашим движением, вашим желанием идти именно туда, куда вы шли. Вы начинаете думать, что видите затылком,— вы даже растерянно улыбаетесь прохожим, вы смущены таким своим преимуществом». Юрий Олеша, роман "Зависть".

В ту ночь соловей не будит меня, в ту ночь была тишина, в ту ночь на ветре пел соловей с вершины Черной горы. И Он у ног положил туман и капли бронзовых слёз за всех бездомных и кто не смог дойти до Чёрной горы. И кто не смог долететь до звёзд, и кто от Солнца устал, за всех, кто плыл и кто не смог доплыть до Черной горы. И, полон слёз, Он стоял на льду вершины Черной горы, за всех воздушных, морских, земных включил Трубу тишины. И стало так, и такой покой, что и соловей не смог. – О спите, спите до Новой Зари!.. А люди были мертвы. Виктор Соснора

Если всё же заинтересует

В паблике, посвящённом Михаилу Лифшицу, выложили третий номер журнала "Литературный критик" за 1938 год. А там на любой вкус: и статья Лукача о историческом романе (в основном, на примере французского романа XIX века: "Саламбо" Флобера, "Жизнь" Мопассана и другие, менее известные), и прекрасный филологический анализ Игоря Саца художественного метода Михаила Зощенко, и критический обзор актуальной литературы, вроде заключительного тома "Хождения по мукам" А. Толстого — и, конечно, вступительный текст "Фашистские человеконенавистники", посвящённый разгрому "бухарино-зиновьевского блока", полный таких прекрасных пассажей, как: "Предательская позиция фашистского «теоретика» и убийцы Бухарина и его сподвижников, иезуитские «лозунги» кровавого пса Троцкого, двурушническая тактика штрейкбрехеров и шпионов — Зиновьева и Каменева..." — и прочее великолепное в духе телеграм-канала Дмитрия Медведева. Но самое лучшее припасено в конце номера, в материале Ольги Ломан "Предания о Пушкине". Для этого материала Ольга Ломан опросила крестьянство нескольких деревеньКалининской области о Пушкине, что о нём рассказывали старики и что запечатлелось в преданиях – недалеко от этих деревень находится Михайловское, потому местное деревенское население могло наблюдать Пушкина в живую и сохранить память о нём. И собранный ей материал получился более ядрённым, чем миниатюры Хармса и анекдоты «Весёлых ребят»; Пушкин, в устах колхозного крестьянства, приобретает черты национального богатыря и трикстера одновременно: «Ермолай Васильевич Васильев, 78 лет, из деревни Заворово, рассказывает: — На всяком господском собрании осмеивал Пушкин господ. Сердились они на него за это. Стали ему последнее место отводить за столом, а он все равно всех осмеет. И уж крадком стали от него господа собрания делать. А он придет незваный, сядет на свое последнее место и всех-то всех в стихах высмеет! (…) Иначе объясняет причину ссылки Пушкина семидесятилетний старик из деревни Дорохове, Григорий Ефимович Кононов: — Дед мой был ровесник Пушкина и знал его хорошо. Вот перескажу вам его слова, за что Пушкина к нам сослали. Ходили они раз с государем. Шли по коридору. Лекстричества тогда не было, один фонарь висит. Царь и говорит Пушкину,— а придворных много вокруг:—«Пушкин, скажи, не думавши, слово!» А Пушкин не побоялся, что царь, и говорит: «Нашего царя повесил бы вместо фонаря». А как же Александр Сергеевич Уленшпигель писал стихи? – спросим мы русский народ. И народ ответит: «— Бабушка моя Акулина Ларионовна, дочка попа Шкоды, умерла 102 лет. Очень она дружила с няней Пушкина. С няней бабушка, бывало, в карты играла, чулки вместе вязали, кофей пили. Попьют и пойдут грибы-кизьяки собирать за домик за нянин. И Пушкин выйдет к ним, балагурит и, пока грибы собирают, он присядет и тут же стихи пишет» Это молодым поэтам на заметку, в ваших литинститутах о таком не расскажут. И, конечно же, о смерти Пушкина крестьянство тоже всё понимало – не маленькие: «— Пушкина за мужиков застрелили богачи. Приказал ему царь «становись под ранжир и угнетай крестьянство!» Он отказался и уехал в цыганы. Цыганом года три ходил, а потом его перевели в арапы. Невысокий этот был ему чин,— последнее место!» Там ещё очень нехорошая роль у жены Пушкина в истории его гибели. Но это уже сами, если захотите, почитайте — а мы Наталью Гончарову любим, и множить слухи не хотим.

В паблике, посвящённом Михаилу Лифшицу, выложили третий номер журнала "Литературный критик" за 1938 год. А там на любой вкус: и статья Лукача о историческом романе (в основном, на примере французского романа XIX века: "Саламбо" Флобера, "Жизнь" Мопассана и другие, менее известные), и прекрасный филологический анализ Игоря Саца художественного метода Михаила Зощенко, и критический обзор актуальной литературы, вроде заключительного тома "Хождения по мукам" А. Толстого — и, конечно, вступительный текст "Фашистские человеконенавистники", посвящённый разгрому "бухарино-зиновьевского блока", полный таких прекрасных пассажей, как: "Главари шайки шпионов, убийц, изменников, головорезов", "Современные каннибалы — фашистские человеконенавистники", "Предательская позиция фашистского «теоретика» и убийцы Бухарина и его сподвижников, иезуитские «лозунги» кровавого пса Троцкого, двурушническая тактика штрейкбрехеров и шпионов — Зиновьева и Каменева..." — и прочее великолепное в духе телеграм-канала Дмитрия Медведева. Но самое лучшее припасено в конце номера, в материале Ольги Ломан "Предания о Пушкине",

Завтра в рюмочной "Зюзино" концерт Церкви детства — и как всегда, казаки-кроторианцы споют нам почему у сказок всех конец счастливый, а добро всегда побеждает. Денис Третьяков и компания уже почти четверть века в одиночку отвечают за наследие формейшена и южно-русского карнавала разом. Всё, что через Усова и Олди, Летова и Неумоева перешло в нашу музыку, разворачивая темы не панк-рока самого по себе, а скорее вечного, неистрибимого порыва святости и изуверства Платонова, Достоевского и хлыстов — искрит и взрывается в песнях о саранче над Доном и Русском Иисусе Жаль, что группе не везёт на записи с концертов в последнее время: исключения есть, например легендарное исполнение Колец Сатурна в клубе Археология в 2018 году (лучший концерт в моей жизни, по совместительству. А потому приложу я к записи самопальный, на телефон записанный отрывок с декабрьского концерта 21 года. И пускай на неё попала только половина композиции — во-первых: самая важная и попала, а во вторых: тут схвачена та самая атмосфера донского метафизического шансона, с трудом улавливаемая съёмкой. Ну и да, весь зал так активно включился в песню, что в итоге Хана и пришла через пару месяцев. И всем воздалось и воздастся по делам. Но это уже другая история. Приходите на концерт! https://www.youtube.com/watch?v=Ze2aED4-Zvg&ab_channel=%D0%9C%D1%83%D0%BD%D1%82%D1%8F%D0%BD%D1%83%D0%B8%D0%A1%D1%8B%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D1%8C%D1%8F

...дальнозоркой памятью увижу За сто верст отсюда на закат Низкую соломенную крышу, Вровень с ней сугробы, а повыше — Дым над черепичною трубою: Башенкой белесо-голубою В небо он уходит, языкат... У отца на это свой загад; Дым высокий — будет день хороший, Утро ляжет легкою порошей... Он коня выводит на раскат, К проруби на речке, к водопою. Ловит воду, заступив в ушат, Конь стоялый бархатной губою. Дома — Шкуры волчьи на распялках, Веники сухого чебреца, Кадка взвару, Меду полкорца, Печь в полхаты, в петухах и галках Цвета молодого огурца — Мудрое художество отца... Ночь. Зеленый месяц на на прогалках Стекол, в рамах, тяжелей свинца, Теплая, дремотная ленца, Отсвет лампы на дубовых балках. А селом — Гармоника с Донца, Песни, песни - ничего не жалко! Кони - в лентах, сани - в бубенцах, Девушки в пуховых полушалках, — Встреться, И не вспомнишь об иных! Только Звездный свет в глазах у них... Павел Шубин 1941

Цикл лекций фактического главы философского факультета МГУ Алексея Козырева о русской философии никак не назвать чем-то большим, чем просто хорошим вводным курсом: очень много рассказано по верхам, отдельные фигуры XX века (например, Густав Шпет) разобраны на уровне небольшой главы в учебнике. Сам Алексей Павлович жаловался, что курс записывался в спешке, и уделить больше внимания некоторым важным темам не удалось. Тем не менее, отдельные лекции из цикла – являются едва ли не лучшим материалом по теме. В первую очередь это касается трёх лекций о Владимире Соловьёве, о который Алексей Павлович защищал диссертацию – да не просто о философии Соловьёва, а о её гностических корнях. Тут ведь как – все мы со школы более-менее знаем, что Владимир Соловьёв создал систему духовной философии, в которой фундаментальную роль играл образ Софии: мировой души, божественной премудрости и вечной женственности, связывающей всё живое в мире, преодолевающей атомизацию и оппозицию явлений и синкретизирующей их в единый Универсум. Также со школы всем знакомы воззрения гностиков: мол София, как одна из верховных эманаций Божества, в своём дерзновенном порыве к нему, и разрушила Плерому как целостность, породив мир материи и бога этого мира – Иалдабаофа, злого и мстительного божка, демиурга несовершенного мира; собственно, люди и были созданы им из рессентимента к подлинному Божеству. Но хотя люди заключены в тюрьму материального тела, он случайно передаёт Адаму искру Софийной премудрости – и человечество, благодаря ей, превосходит Иалдабаофа и его слуг, и имеет шанс прорваться из тюрьмы материи. Но почему-то о связи Софии гностиков и Софии Соловьёва говорят редко. Хотя известно, что Соловьёв специально посещал Англию, чтобы работать с гностичекими манускриптами – и там же, в мистическом экстазе, общался с ней, фиксируя её слова автоматическим письмом. Вот в лекции Козырев и сообщает, среди прочего, о таком интересном общении: например однажды, София продиктовала Соловьёву, что он только подставка для её ног. Вечная Женственность, да — ни с чем не спутаешь. А лекции хорошие, посмотрите https://www.youtube.com/watch?v=Y4caZ1JRwzY&list=PLcsjsqLLSfNAinwsjaJvZXBKVFEWrpIoD&ab_channel=teach-in

Сад ступал прямо в море Темной гвоздикой мыса Рука твоя ускользала с водой Чтобы море расстелило подвенечный наряд Рука твоя раскрывала небо.   Ангелы с одиннадцатью мечами Плыли возле имени твоего Рассекая цветущие волны Склонялись белые паруса В вереницах пещер норд-оста.   Белыми иглами роз Ты шила банты ожидания Для прически холмов любимых тобой Ты говорила: Гребенка света Это родник земли которая развлекается.   Воровка стрела виновница смеха О внучка старика-солнцепека Ты дразнила корни деревьев Открывала воронки воды Бичуя ивы забвенья.   Или же ночью опять с беспутными скрипками Среди полуразрушенных мельниц Тайком беседовала с колдуньей Прятала на груди дивное диво Саму луну.   Луна вездесущна и здесь и там Загадка которую разгадало море В угоду тебе Сад ступал прямо в море Темной гвоздикой мыса Одиссеас Элитис (Перевод С. Ильинской)

Принято считать, что русский верлибр возникает примерно во второй половине XIX века, как реакция на передовые образцы французской поэзии. Однако такой взгляд многими отвергается... не столько, как неверный, а скорее как скучный. Дальше всех пошёл поэт и филолог Максим Амелин, объявивший подзабытую оду 1738 года "Благополучное соединение свойств, потребных к правлению великих империй" (написанную к восшествию на российский престол Анны Иоанновны) известного только специалистам поэта Михаила Собакина — первым российским верлибром: О благополучный день! твое светлое сияние Возбуждает и призывает все наши чувства к удовольствию, Позволь, чтоб мы последовали нашей радости, Влей в наши сердца твое сокровище. Предложи, о радостный день! нам твое довольство, Да от твоего богатства познаем изобилие, И да щастливейшим тебя днем назовем в России; Объяви нам славы твоея источник: Тебя прославляет и хвалит неисчетное число Тех людей, которых благополучие произошло от твоего света, И на которых тобою послано Божие благословение (...) Ода довольна обширна — можете прочитать полностью здесь. Так более-менее сохраняется очерченное настроение, без чего-то интересного — разве что отмечается великолепной максимой, ближе к концу: "Бодрое орла око презирает солнечные лучи / Как же бледная луна на зеленом поле устрашить его может?" — это, понятно, про турков, которых русский орёл не боится. И пускай Максиму Амелину дежурно возражают, что в XVIII веке подобный стиль скорее воспринимался как прозаический — кого это убеждает, ритм и столбик есть — значит верлибр. Кто не согласен — тот... силлабатоника подскажет, кто. Единственное — о русском верлибре блестящего века хотелось бы судить не по стандартной оде праздной Аннушки — а, например, по любовной переписке Потёмкина и Екатерины II: там и верлибр складывается, и фигуры интереснее. Так Потёмкин пишет государыне в феврале-марте 1776 года, волнуясь из-за влюбчивости дамы своего сердца: Моя душа безценная, Ты знаешь, что я весь твой, И у меня только ты одна. Я по смерть тебе верен, и интересы твои мне нужны. Как по сей причине, так и по своему желанию, мне всего приятнее твоя служба и употребление заранее моих способностей. Зделав что ни есть для меня, право не раскаешься, а увидишь пользу... А Екатерина II нежно увещает фаворита, необходимого ей и в качестве государственного деятеля, и во всех иных ипостасиях: Знаю. Знаю, ведаю. Правда. Без сомненья. Верю. Давно доказано. С радостию, чего! Душой рада, да тупа. Яснее скажи... Умная женщина была, сразу видно. (А о стихотворных посланиях Потёмкина и императрицы друг другу прочёл в первом номере "Сибирских огней" за 2024 год, в статье Якова Марковича)

Вот так разбираешься с работой и прочим весёлым — а тут уже весна и день писателя. Посмотрим же на русскую литературу через сравнение её пантеона с самым антилитературным писателем России — Алексеем Кручёных: (Фоточки, да — работа пока на иное не оставляет ни сил, ни времени) Книжка "Гнига зауми и за-зауми" несравненного А. Бренера

Гегелианское прочтение "Горя от ума" Допустим, что Чацкий при поднятии занавеса только смешон. В таком случае самой комедии нет, по крайней мере такой глубокой комедии, как "Горе от ума". Ведь фабула еë состоит именно в том, что ум глупеет и становится смешным, когда остаëтся один на один с глупостью, в абстрактной противоположности к ней, когда он думает, что стоит ему предложить себя, объяснить дуракам, что они глупы и пошлы, или хотя бы втайне довольствоваться самим собой, презирая всë окружающее, и мир станет другим (...) Чацкому действительно не хватает "натуры" по сравнению с Фамусовым и его компанией, но это поражение глубокого человека не было торжеством светского мещанства и внутренним требованием возвращения к нему. Дело Чацкого не потеряно, если он, как живое лицо, чувствует своë поражение, комизм глубокого ума, затерянного в толпе. Пророка не только бичуют, прежде чем вести на казнь — его подвергают осмеянию. Идея комедии Грибоедова не в том, что глубокий человек выше общества, которое теснит его своей сплочëнной посредственностью. В этом случае прав был Белинский: глубокий человек, действительно стоящий выше окружающей его среды, не может быть предметом комедии, или он вовсе не глубокий человек, а только " крикун, фразëр, идеальный шут, на каждом шагу профанирующий всë святое, о котором говорит". В "Горе от ума, думал Белинский, следуя урокам диалектики Гегеля, нет идеи, нет цельности главного характера. На самом же деле такая идея есть, и тесная, исторически даже более тесная, чем у Шекспира, смесь высокого и смешного не отменяет этого факта. В произведении Грибоедова отразилась общественная ситуация, которая подсказывает мысль, что глубокий человек при известных условиях может стать предметом комедии, если это черта самого положения вещей. Из статьи Белинского 1839 года следует, что Чацкий поступил бы умно, если бы он "поусмирил свой бедный умишко" (по выражению того же Белинского в одном из его гегелианских писем тридцатых годов) и понял, что галерея дураков и уродов, встреченных им в доме Фамусова, -- только тень, необходимая всемирной истории, чтобы уравновесить свет разума в законченной, цельной картине мира. Но из пьесы Грибоедова следует другое. Разум и безумие, ум и глупость не сочетаются в одном гармоничном аккорде, и Чацкий мог не бояться, что испортит музыку. Плохая музыка там, где умный человек становится дураком именно в силу своего ума. Но хоть и плохая эта музыка, она всë же музыка действительной жизни, и чтобы исправить еë, недостаточно ни насмешки, ни умного совета, ни морального осуждения. Нужно по крайней мере понять ту ложь вещей, согласно которой происходят такие превращения противоположностей. И это будет только начало "грозного очищения". Как Чацкий его добьётся, мы не знаем, но то, что он выходит из своей трагикомедии очищенным от легковерия, что он не будет довольствоваться комнатным бунтом, а будет скорее молчать, как часто молчал Грибоедов, "петербургский чиновник с лермонтовской желчью и злостью в душе", по выражению Александра Блока, это не подлежит сомнению. Теперь, после своего разочарования, Чацкий ненавидит глубже и знает, что нужно искать союза с жизнью, идеал какого-то лучшего миропорядка должен обрастать плотью, "натурой", и тогда смеяться будет тот, кто смеётся последним. Другими словами, победа Чацкого над миром дураков — не в его декларациях, не в благородном сумасбродстве, а в его разочаровании (...) События в доме Фамусова — не столь большая кутерьма, чтобы обеспокоить мир. Но заложенное в них содержание стало притчей, как бы евангелием ума, и потому отдельные выражения комедии Грибоедова могли войти в обычную речь целого народа. Ведь и события в древней Галилее, маленьком уголке Римской империи, не замеченные официальными свидетелями своего времени, покорили сердца людей во всём мире. Михаил Лифшиц. Очерки русской культуры

В статье "Заумный Тургенев", великий Роман Якобсон приводит воспоминание русского классика о экзистенциальном ужасе, охватившем его в Англии, в душно-чопорной обстановке викторианского Лондона и атмосферы иностранного бубнежа — вылившимся во внезапный экспромт (прото)футуристического словотворчества: «Я чувствовал, что у меня по спине начинают ходить мурашки; эта роскошная зала, мрачная, несмотря на большое освещение, эти люди, точно деревянные тени, снующие вокруг нас, весь этот обиход начинал выводить меня из терпения. Мною вдруг обуяло какое-то исступление; что есть мочи я ударил об стол кулаком и принялся как сумасшедший кричать: — Редька! Тыква! Кобыла! Репа! Баба! Каша! Каша!» Замечательная история, и, кажется, здесь бы ей и закончиться — стало Тургеневу не по себе, прокричал родные заклинания, чтобы полегчало — и всё на том. Но Роману Якобсону так не кажется. Он решает показать структурно-лингвистические закономерности стихийной глоссолалии Тургенева, вплоть до эротической изнанки морфологии: "Эта «вспышка Тургенева», (...) образует семерку восклицательных голофраз из семи существительных женского рода в именительном падеже единственного числа с окончанием -а и с ударением на предыдущем слоге. Пятерке неодушевленных имен, двум начальным, двум конечным и одному центральному, противостоят непосредственно по обеим сторонам центрального слова два одушевленных существительных; оба выделены звонким превокальным б ударного слога, и в обоих корень сам по себе несет сексуальную информацию: Кобыла! Баба!" Дальше начинается уже совсем непредставимый ужас: подсчёт задненёбных, губных и глухих согласных, сравнение безударных слогов по их вокальным характеристикам, и их сводимостью к фонемам — оставь надежду. Но статью приведу — вдруг кому не хватало в жизни именно такого http://hlebnikov.lit-info.ru/hlebnikov/about/yakobson-turgenev.htm?ysclid=lsszk2xg3t642404612

ПРОСТЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ 1. Каждому дано увидеть, что он — против эпохи. Один протестует с лозунгом «долой лозунги». У другого равнобедренные треугольники в голове. Просвещение набирает силу. Становится темно. Будущее пусть будет рыжим. О будущем поговорим завтра. 2. Каждый знает решение. Он учащийся. Старые люди только твердят старые истории. Семинарист и некая процентщица в Петербурге: классика, это хорошо для кроссворда. Ничто так не тяготит, как хорошее. Скоро войдет в моду топор под пальто. 3. «Мир» — это такая комедия. Нет смысла эмигрировать. Простые предложения не станут проще. X. Пьонтек (перевод Михаила Гаспарова)

Прочитал в книжке "Русский человек на любовном свидании" критика Льва Аннинского рассуждение об одной загадке совпадения. Прекрасный поэт Борис Чичибабин, находясь в тюрьме, пишет в 1947 году стихотворение "Смутное время". Стихотворение замечательное, прочтите если не читали — но нас интересует последняя строфа (приведу две, так естественнее) : Знать, с великого похмелья завязалась канитель: то ли плаха, то ли келья, то ли брачная постель. То ли к завтрему, быть может, воцарится новый тать... И никто нам не поможет. И не надо помогать. Прекрасные строки, и вообще стихотворение одно из лучших у Чичибабина... проблема только в одном — есть ещё стихотворение "Хорошо, что нет царя" Георгия Иванова, вышедшее опубликованное впервые в 1931 году: Хорошо, что нет Царя. Хорошо, что нет России. Хорошо, что Бога нет. Только желтая заря, Только звезды ледяные, Только миллионы лет. Хорошо — что никого, Хорошо — что ничего, Так черно и так мертво, Что мертвее быть не может И чернее не бывать, Что никто нам не поможет И не надо помогать. Неизвестно кто первый указал на сходство — скорее всего кто-то зарубежом, в России — пишет Аннинский — Георгий Иванов был прочно забыт читательской публикой вплоть до публикации знаменитого белого трёхтомника в 1993 году; но Чичибабину и раньше пеняли за строки из стихотворения, обвиняя, скажем так, в "перекличке", если не больше. И в конце концов он, сконфуженный, начал отмечать последние строки стихотворения кавычками — с ними стихи и публиковались в последних прижизненных сборниках. Вопрос, однако, в другом: действительно, слепое совпадение столь похожих строк почти невероятно допустить — но откуда молодой харьковский поэт 1923 года рождения, проучившийся год на историческом факультете (до Войны) и год на филологическом (после Войны), мог знать о вышедшем за рубежом стихотворении? И Аннинский делает предположение: Вертинский. Вернувшийся в СССР и много гастролировавший по нему, Вертинский очень любил стихи Георгия Иванова. И скорее всего читал, среди прочего, и "Хорошо, что нет царя..." на различных квартирах, где останавливался и встречался с поклонниками (именно на квартирах, не под запись — представить чтение подобного на концерте в сталинском СССР, конечно, невозможно). И вполне возможно, что в пересказах от людей, слышавших чтение Вертинского — в университете, на войне ли, или вообще в Бутырской тюрьме — Чичибабин и услышал полное стихотворение Иванова, или отдельные строки из него. А дальше работа памяти — и вот уже строчки кажутся своими. И "новый тать" заменяет Царя. Вот так; тут можно что-то умное сказать про слово, которое неизвестно как отзовётся, но не будем — подобное точно никого на стихи не вдохновит

10 февраля 1837 года, от полученного на дуэли ранения скончался Александр Пушкин "Пушкин разом разорвал все путы. Миг дуэли был его торжеством: он показал, что с ним «шутить накладно», что только жизнь и смерть по ценности соизмеримы со святыней его семейного очага. Вместо легкого водевиля, в котором собирались участвовать светские сплетники и молодые шалопаи из «веселой банды» золотой молодежи, он вытащил их на сцену трагедии, при безжалостном свете которой сделалось очевидным их ничтожество пигмеев. Пушкин знал, что он не камер-юнкер и не некрасивый муж известной красавицы, — он первый Поэт России, и имя его принадлежит истории. Бросив на стол карту жизни и смерти, он этой страшной ценою вызвал духа Истории, который явился и все расставил по своим местам. Пушкин еще не испустил последнего вздоха, а уже сделалось ясно, что он родился для новой, легендарной жизни, что масштабы, которыми отныне меряются его имя и дело, таковы, что в свете их все геккерены и дантесы, уваровы и нессельроде и даже бенкендорфы и николаи просто не существуют" Ю. М. Лотман. Пушкин. Биография писателя.

ЖЗЛ   Запомни меня героем, что лез по пожарной лестнице и писал твоё имя на шифере крыш. Подростком на колбасе от трамвая с папироской в зубах (я ехал к тебе, дорогая, всю жизнь я ехал к тебе). Разорял осиные гнёзда,  проваливался в могилы на кладбище, танцевал на подоконнике  или кидался кирпичами  в толпу молодых подонков, пинающих друга Гарри.   Запомни меня героем,  убившим лыжной палкой крысу на лестничной площадке, оставляющим наскальные надписи  на прибрежных утёсах, вандалом, пробивающим кулаком  морозные стёкла в тамбурах поездов.   Что нужно выпить, чтобы вспомнить всё? Выйти ночью на мороз  и вдруг увидеть свою жизнь  как на ладони?   Я принимал обеты молчания  подобно Андрею Рублёву, выращивал гомункулусов  в домашней кладовке по рецептам алхимика Парацельса, освобождал из лабораторий  мединститута стаи подопытных кошек.    Я состоял из приключений, про которые сейчас неловко говорить, но ты-то должна помнить, что ценилось в те времена.    Какая разница, что я прожил  полжизни за океаном, если и там я прыгал с поездов и пел на пустынных станциях «полыхнёт окно прежней болью»?   Запомни меня героем, человеком, ржавшим всю жизнь над  понятиями стресс и вдохновение,  который пережил всех своих друзей, потому что с упорством дурака верил в будущее, навсегда оставаясь в прошлом.    Запомни меня, потому что я сам ничего не запомню: ни себя, ни дурацких поступков, означающих молодость.  И когда моя биография выйдет в серии «Жизнь замечательных людей», не читай эту книгу.  Помни только то, за что можно любить.    Запомни меня героем. Вадим Месяц

Про Льва Толстого, такого простого... https://telegra.ph/A-byl-li-Arzmasskij-uzhas-02-08