йокнапатофа

Перекличка *** Господи, это я мая второго дня. – Кто эти идиоты? Это мои друзья. На берегу реки водка и шашлыки, облака и русалки. Э, не рви на куски. На кусочки не рви, мерзостью назови, ад посули посмертно, но не лишай любви високосной весной, слышь меня, основной! – Кто эти мудочёсы? Это – со мной! Борис Рыжий *** Это я, господи! Господи — это я! Слева мои товарищи, справа мои друзья. ⠀ А посередке, господи, я, самолично — я. Неужели, господи, не признаешь меня? ⠀ Господи, дама в белом — это моя жена, словом своим и делом лучше меня она. ⠀ Если выйдет решение, что я сошел с пути, пусть ей будет прощение: ты ее отпусти! ⠀ Что ты значил, господи, в длинной моей судьбе? Я тебе не молился — взмаливался тебе. ⠀ Я не бил поклоны, не обидишься, знал. Все-таки, безусловно, изредка вспоминал. ⠀ В самый темный угол меж фетишей и пугал я тебя поместил. Господи, ты простил? ⠀ Ты прощай мне, господи: слаб я, глуп, наг. Ты обещай мне, господи, не лишать меня благ: ⠀ черного теплого хлеба с желтым маслом на нем и голубого неба с солнечным огнем. Борис Слуцкий

Я шёл один, я был в экстазе И Бога я в себе узнал Однажды на зелёной вазе Его в музее увидал Он там сидел простоволосый И дул в надрезанный тростник Как я скуластый и курносый Мой древнегреческий двойник Эдуард Лимонов (из сборника "Мой отрицательный герой")

Недавно обнаружил в старых выпусках Знамени ещё одно стихотворение Бориса Рыжего, не включённого не в одни напечатанные сборники его стихов, по крайне мере — я не находил. Субъективно — одно из самых интересных у Бориса Борисовича. * ...Закрывай свои синие и голубые глаза       чтоб на длинных ресницах лежали большие снежинки под Ижорами гений успел поглядеть в небеса       я могу прочитать тебе эти стихи без запинки.                   Как любил я тебя ненавидел твои города                           трубы круглые долгие улицы узкие крыши                   наберись же терпения чтоб повторить никогда                           никогда никогда никогда я тебя не увижу. Как мне нравится право как Чехова понял Шестов       ничего-то мол нету есть только концы и начала и ни песен не надо и ни уж тем более слов       надо только как дико но этого всё-таки мало.                   Вот по синему льду голубой конькобежец плывёт                            искры из-под коньков и летит и не знает подвоха                   через миг может быть брызнет красная краска на лёд                             вот и всё милый друг — и у этих кончается плохо. Про то, что стихотворение чудесное — говорить излишне. Я только хочу обратить внимание на завуалированные образы у Рыжего. И если с "гением под Ижорами" всё понятно — кивок на пушкинское "Подъезжая под Ижоры / Я взглянул на небеса / И воспомнил ваши взоры, / Ваши синие глаза" — то с тем, как же Чехова понял Шестов дела обстоят веселее. Из книжки Мельникова известно, что Рыжий внимательно, с карандашом в руках читал Апофеоз Беспочвенности — потому само упоминание философа неудивительно; замечу только, что это вроде как единственное упоминание философа в поэзии Рыжего, и Шестов один такой почести удостоился — это поэтов Рыжий вписывал в свои стихи почти без разбору, от Квинта Горация Флакка до Евгения Рейна — с философами не так, только Шестов и есть. Так что там у него про Чехова, про концы и начала? "Чехов говорит правду не из любви или уважения к «истине» и не в силу того, что долг повелевает нам, как думал Кант, никогда не лгать, даже если бы грозила смерть. Нет у него и побуждения, столь часто толкающего на безумную дерзость молодые и пылкие души: выпрямиться во весь рост, высоко нести голову. Наоборот, Чехов всегда ходит сгорбившись, понурив голову и никогда не обращает взоров к небесам, ибо там для него не начертаны знамения. Если он говорит правду, то только потому, что самая крепкая ложь уже не опьяняет его, хотя бы он ее принимал не в тех скромных дозах, в каких ее предлагает идеализм, а в самом непомерном количестве – бочками сороковыми. Он бы только чувствовал ее горечь, но она не могла бы ему вскружить голову, как Шиллеру или Достоевскому" Тут много от, по крайне мере, художественного самоощущения Рыжего — правдивость не от заворожённости истинной, а невозможности опьянятся ложью, вот это всё. Только про концы и начала ничего нет. Тут ещё необходимо подумать. P.s. У Шестова еще есть отдельная статья о Чехове "Творчество из ничего" — именно там сформулирована прекрасная максима, что в литературе Чехов делал только одно: убивал человеческие надежды. Но и в ней ничего про концы и начала ничего нет. Так что филологам есть над чем работать.

Геополитическая загадка от пивоварни "Брюмен" Слева — партия от декабря 23 года, справа — от марта нынешнего. В одном случае, при всех прочих равных на уровне производства и дизайна — борщ украiнский, а в другом — просто борщ. И задумаешься поневоле: что же это такое? отрицание самостийных кулинарных традиций гордого ураинского народа — или же наоборот, скрытый деколонизаторский рейд, маркирующий "борщ" — как исключительно україинский делікатес? Нет ответа. Лишь доносится стих Бродского, мол курицу из борща грызть в одиночку слаще — да разве кто спорит.

В истории с РГГУ и центром Ильина удручающе нелепо выглядят абсолютно все и всё: Самовлюблённый дурак Жека Бэдкомедиан и его кринжовые пошутейки; фан-база Ильина, не придумавшая ничего лучше чем утверждать, что Ильин – в своей скучной и тавтологичной апологетике фашизма – имел ввиду другой фашизм, другого Гитлера и другую гидру большевизма, и теперь нам это должно быть страшно интересно, дабы не повторять советские и либеральные мифы, ага; Александр Дугин, писавший ещё недавно о философско-политическом творчестве сабжа как о «почти карикатурной попыткой создания бравурной версии русского национализма, успешно обходящей все сколько-нибудь важные и существенные темы, принципиальные для выяснения возможности русской философии, и подменяющей вопрошание и выявление болевых точек потоком правоконсервативного сознания, копирующего клише европейского национализма», а теперь заявляющий, что атака на Ильина – атака на Россию и прочий стыдный гон. С другой стороны, как говорили в одном хорошем фильме, нельзя найти правильный ответ на неправильно заданный вопрос. В самой задумке создания центра Ильина неправильно всё – и в первую очередь ориентация на начальство, якобы вот, любимого философа президента центр. Вот только В.В. недавно, на прямой вопрос, своими любимыми философами назвал Бердяева и Канта – тогда как Ильина лишь несколько цитировал из написанных спичрайтерами текстов (ну и сам что-то читал благодаря Михалкову, допустим). Но бюрократия, особенно окологуманитарная, работает медленно – потому центра Николая Александровича, с обязательной хорошей цитатой из Самопознания («Я русский мыслитель и писатель. И мой универсализм, моя вражда национализму – русская черта») можно, по видимому, в этом десятилетии не ждать. И ладно – просто уж слишком много в философском телеграме обсуждали тему; и будет теперь, по видимому, та же бесконечная шутка что с выносом Ленина из мавзолея – только специфически для философского междусобойчика. Лучше бы вся эта публика хоккей смотрела. Там через пару дней финал КХЛ стартует – и это восторг, вы вообще следили за русским хоккеем в этом сезоне? На уровне полуфинала выбили всех москвичей, питерцев и АК Барс, в полуфинале настоящее уральское дебри между «Металлургом» Магнитагорска и ёбургским «Автомобилистом», семь матчей выясняли кто лучше – пока «Локо» почивал после сухой серии побед над Трактором, впервые за пятнадцать лет выйдя в финал. Вот где торжество орфизма, серьёзно вам говорю.

Воспоминания о прапорщике Николае Гумилёве от его сослуживцев Поручик В. А. Карамзин: "…На обширном балконе меня встретил совсем мне не знакомый дежурный по полку офицер и тотчас же мне явился. "Прапорщик Гумилев“, — услышал я среди других слов явки и понял, с кем имею дело. Командир полка был занят, и мне пришлось ждать, пока он освободится. Я присел на балконе и стал наблюдать за прохаживающимся по балкону Гумилевым. Должен сказать, что уродлив он был очень. Лицо как бы отекшее, с сливообразным носом и довольно резкими морщинами под глазами. Фигура тоже очень невыигрышная: свислые плечи, очень низкая талия, малый рост и особенно короткие ноги. При этом вся фигура его выражала чувство собственного достоинства. Он ходил маленькими, но редкими шагами, плавно, как верблюд, покачивая на ходу головой… …Я начал с ним разговор и быстро перевел его на поэзию, в которой, кстати сказать, я мало что понимал. — А вот скажите, пожалуйста, правда ли это, или мне так кажется, что наше время бедно значительными поэтами? — начал я. — Вот если мы будем говорить военным языком, то мне кажется, что "генералов“ среди теперешних поэтов нет. — Ну нет, почему так? — заговорил с расстановкой Гумилев. — Блок вполне "генерал-майора“ вытянет. — Ну а Бальмонт в каких чинах, по-вашему, будет? — Ради его больших трудов ему "штабс-капитана“ дать можно. — Мне думается, что лучшие поэты перекомбинировали уже все возможные рифмы, — сказал я, — и остальным приходится повторять старые комбинации. — Да, обычно это так, но бывают и теперь открытия новых рифм, хотя и очень редко. Вот и мне удалось найти шесть новых рифм, прежде ни у кого не встречавшихся" (воспоминания В. А. Карамзина; цит. по статье "«И смерти я заглядываю в очи…». Гусарские будни прапорщика Н. С. Гумилева" Евгения Степанова, поублик. журнал Звезда номер 9, 2010)

В четвёртом номере журнала "Знамя" вышла подборка верлибров Леонида Юзефовича. Великолепная от начала и до конца. Леонид Абрамович натурально пугает: за исключением нескольких рассказов и, возможно, детективных произведений —их не читал, судить не могу — он вообще не промахивается. Оба его последних романа — "Поход на Бар-Хото" и "Филэллин" — просто, непринуждённо и практически безоговорочно претендуют на статус классики; исторические сочинения по Гражданской Войне отмечены всеми возможными премиями, книжка про Унгерна вообще имеет культовый статус — теперь ещё и стихи отличные, вообще замечательно. Лучшие стихи в подборке: "Сперанский" и "Любовь"; они огромные по размеру, сюда их нормально не вместить — прочтите сами. А сюда пойдёт первое из них: Анна Неркаги Духовная мать ненецкого народа, она пишет для него Книгу Завета водостойкими красками на вросших в землю чёрных ледниковых валунах. Она живёт в ямальской тундре, изредка появляясь в Салехарде, чтобы потребовать что-то у окружного начальства для своих простодушных чад — властная старуха с членским билетом Союза писателей. Помню её тридцатилетней, написавшей первую повесть. Там был такой эпизод — мальчик разговаривает с собакой и обращается к ней с каким-то вопросом, а мать, рассердившись, ему говорит: «Никогда ни о чём не спрашивай у собаки!» Мы обсуждали эту повесть на семинаре молодых писателей, и я спросил у Ани, почему собаку нельзя ни о чём спрашивать. «А вдруг она ответит?» — объяснила Аня. Все засмеялись, я тоже. Она посмотрела на нас как на неразумных детей и сказала: «Вы не представляете, как это будет страшно». Не спрашивай, не спрашивай, не спрашивай. Выбрось этот ключ. Не открывай эту дверь. Не входи.

* Господи всё это было со мной правда со мной а не с кем-то Он отвечает иди и не ной жизнь это пёстрая лента было и будет и снова пройдёт всё повторится по кругу солнце исчезнет но снова взойдёт чтоб пробежаться по лугу снова проснувшись узнаешь любовь ненависть счастье разлуку только пожалуйста не прекословь не отпускай мою руку вместе пройдём через зиму судьбы и отпущу тебя в лето всё что захочешь возьмёшь без борьбы Господи только не это Андрей Коровин. Пироскаф: Выпуск №4 / Осень 2023

Случайно наткнулся на обсуждение двумя самыми известными историками русской консервативной мысли – Андрея Тесля и Бориса Межуева – темы контрмодерна в русской интеллектуальной истории. Обсуждение касается взглядов русских философов XIX века на общественные и культурные процессы, необратимо изменивших Европу после Великой Французской Революции. Разговор начинается с формулировки нескольких магистральных реакций консерватизма на Модерн: 1) в различных вариант "гегельянская", изящно именованная "консервативным Просвещением", видевшая в революционности и утверждении Разума только ступень в восхождении (Духа, или субъекта — неважно) к Абсолюту, или чему-то на него похожему. 2) политически-романтическая — в принципе, представляющая собой консерватизм в самом устоявшемся значении, что в нём неизменно от Бёрка до Хантингтона, в том числе протест против рационализации жизни, представляющейся как нигилизм — 3) радикальная критика Разума и личностного субъекта с позиции Сакрального и определённой системы иерархии. Собственно последней — в его российском блеске XIX века — и посвящена беседа. И я с трудом могу вспомнить беседу на политическую тему, которую слушать было интересней. Тут и формулировка в письмах Тютчева идеи, что любая власть в Европе, кроме власти русского царя, незаконна — поскольку не является эманацией власти Бога — а значит возможно, при взаимодействии с правительствами Европы, не соблюдать никаких договорённостей, кроме выгодных России; и взгляды Погодина на Россию как страну, где невозможна революция — поскольку нет противоречий в обществе, перед царём все равны — а значит нужно "экспортировать" революции повсюду вовне; и парадокс сакральности русского царя, власти которого "почему-то" отказывают в привлекательности зарубежом, что порождает осторожные размышления о в русской мысли о истоках её легитимности — и много, много прекрасного, посмотрите! https://youtu.be/B-PfXs1jbys?si=-v1GHR432aPLLDtM

Пример переклички и весёлого оммажа у советских писателей 1920-х: «Как правило, я не люблю зеркал. Они возбуждают представление отчетливой призрачности происходящего за спиной, впечатление застывшей и вставшей стеной воды, некой оцепеневшей глубины, не имеющей конца и вещей в далях своих. В особенности жутко рассматривать отражения уличного зеркала, с его неточностью вертикали, где стены и улицы клонятся, привстав, на тебя, или — прочь, вниз, подобно палубе в качку, пока не отведешь глаз». Александр Грин, рассказ "Безногий". «Я очень люблю уличные зеркала. Они возникают неожиданно поперек пути. Ваш путь обычен, спокоен — обычный городской путь, не сулящий вам ни чудес, ни видений. Вы идете, ничего не предполагая, поднимаете глаза, и вдруг, на миг, вам становится ясно: с миром, с правилами мира произошли небывалые перемены. Нарушена оптика, геометрия, нарушено естество того, что было вашим ходом, вашим движением, вашим желанием идти именно туда, куда вы шли. Вы начинаете думать, что видите затылком,— вы даже растерянно улыбаетесь прохожим, вы смущены таким своим преимуществом». Юрий Олеша, роман "Зависть".