Федиатр и Чудинка

Федиатр и Чудинка едут в Марабу! Этим летом в первую смену лагеря Марабу (30.06—13.07) мы с Ксюшей будем читать курсы для детей. Мой курс — «Живут ли бабочки в животе и где сидит червь сомнений: что у нас внутри» — про то, чем мы напичканы. Каждый человек под завязку плотно упакован разными органами, но где они находятся и зачем вообще нужны, даже взрослые люди часто представляют весьма смутно. Мы подумаем с детьми, какие ресурсы нужны телу для его существования, и я расскажу, как внутренние органы обеспечивают прием, переработку и выведение этих ресурсов. Мы рассмотрим на себе, где находятся эти органы и как ощущается, когда какой-то из них поврежден. Попробуем поискать органы, которые не так уж и нужны, и, вероятно, потерпим неудачу. Ксюшин курс — «Нафига нам правда?» — исследует различные аспекты обмана: почему мы врем, какой бывает ложь и есть ли ситуации, когда она оправдана? Мы разберемся, зачем люди врут и как распознать разные виды лжи, обсудим этические дилеммы лжи во спасение и узнаем, умеют ли врать животные. Выясним, зачем некоторые специально учатся лгать и манипулировать — и как от этого защититься. Наконец, поймем, почему быть честным все-таки выгоднее, а излишняя недоверчивость не равна критическому мышлению. На первую смену еще есть места. Вся информация тут.

Потом идет песня про свободу творчества, которой так не хватает: «как он дышит, так и пишет, не стараясь угодить», «дайте дописать роман до последнего листочка». Потом впервые возникает надежда и ее маленький оркестрик. И дальше: «как с гитарой ни боролись, распалялся струнный звон». То есть надежда, что роман допишется до последнего листочка — есть. Рукописи не горят, струнный звон не утихает. А «Дежурный по апрелю» — это песня о материнском беспокойстве за сына, а сын отвечает за «весну», как он ее видит — стоит в пикетах, пишет статьи или какой еще оппозиционер. Мамино сердце болит, но для сына в этом дежурстве есть достаточная для риска осмысленность. Можно ли так прочитать эту песню или это лихорадочное восприятие мне подсунуло? Кто знает? А «Сентиментальный марш» — это песня про возвращение с войны и гибели на «той единственной Гражданской». Буквально, предчувствие Гражданской войны. Наши комиссары страшнее любого внешнего врага. Когда они склонились над героем, никто не знает, скорбят они, или, что скорее, сами его и убили. А может, и то, и то сразу. Ведь настоящий чекист первым страдает — он же несет на себе бремя очищения, и должен работать невзирая на лица. Можно и товарища закопать, если он стоит на пути революции (или, точнее, реакции). И убить, и скорбеть. Потом опять про надежду, потом про судьбу, и вдруг — «Батальное полотно», где описаны император, его свита и придворные «поэты», а на словах «Крылья за спиною, как перед войною» начинается такой минор, что слышна вся тоска доброго человека перед случившейся бедой. Вообще выбор музыкальной окраски слов в этом альбоме порою важнее вербального контекста. Затем идет пацифистская песня, которая начинается со строк: «Всё глуше музыка души, всё звонче музыка атаки». Она уже без эзопова языка говорит нам прямо, где мы заблудились и куда стоит выруливать. Ну и наконец потрясающая «Песенка о бумажном солдатике», которая служит лучшей поминальной песней по Навальному. Хабенский поет: «Он переделать мир хотел, чтоб был счастливым каждый, а сам на ниточке висел, ведь был солдат бумажный», а потом: «И все просил: "Огня! Огня!", забыв, что он бумажный. В огонь? Ну что ж, иди! Идешь? И он шагнул однажды» — и нет никаких сомнений, о ком поются эти слова, написанные за 17 лет до рождения последнего русского героя. Я не знаю, как, зачем и почему выпущен этот альбом. Но я вижу в нем высказывание через немоту, вижу надежду, вижу поддержку тем, кто остался и молчит, тем, кому невыносимо в этом крушенье. Может быть, ни Хабенский, ни Ундервуд ничего такого не имели в виду, песни подобрали по любви, а не по смыслу, и ничего такого в них не вкладывали. И тем более ничего такого не имел в виду автор текстов. Но впечатление сложилось, и я хочу верить, что это не случайность. Россия — страна истощенных людей. Люди истощены материально и морально. Сил понимать ближнего нет. Сил принять инакие решения нет. Проще порвать, поссориться, запозорить, исключить из приличных людей. И этим занимаются все россияне — оставшиеся и уехавшие. Один из немногих доступных способов ощутить свою силу — топтать слабых и травить неугодных. Но имеет смысл помнить, что среди уехавших столько же уродов и идиотов, сколько среди оставшихся, а среди оставшихся столько же умных, добрых и достойных людей, сколько среди уехавших. И искать свою силу не в конфликте, а в доброте, которой так много, поверим поэту, в молчанье.

Пока я довольно тяжко болел, в интернете снова поднялись дискуссии о моей русофобии. Аргументов много, но все не про меня. Впрочем, углубляться в это пока не буду. Мне важно сказать, что я не определяю ни себя, ни других людей через национальность. Этническая принадлежность или гражданство ровно ничего не говорят мне о человеке. Соотношение уродов и людей, умных и идиотов, конформистов и нонконформистов примерно одинаковое в большинстве сообществ мира. Только там, где проводились серьезные социальные эксперименты, вроде СССР, Третьего рейха, Кампучии или Северной Кореи, можно сказать, что есть некоторые нехорошие сдвиги в этом соотношении, но они нивелируются с каждым новым поколением, выросшим после окончания эксперимента. Обобщение людей по одному признаку, который к тому же достался им по рождению, — это путь к дегуманизации. Дегуманизация — это один из главных моих врагов, я борюсь с ней словом и делом везде, где могу. И потому обобщать всех «оставшихся» или всех «россиян» или даже всех зетников и ватников (а также всех арабов, мусульман, палестинцев, ортодоксов или колбасную алию) — не мой путь. Это путь войны. И неоднозначность моего отношения могу проиллюстрировать неожиданной рекомендацией, которую не примут жители черно-белого мира. Пока я лежал в лихорадке, меня зацепил один альбом, который я прослушал несколько раз, находя в нем интересные смыслы. Этот альбом называется «Проект О» и это коллаб Константина Хабенского и Ундервуда: они поют песни Окуджавы, вроде как к 100-летию поэта. Для кого-то Хабенский и Ундервуд — это стоп-сигнал. Это же Z-артисты. Хабенский руководит государственным театром, а Ундервуд поддержали аннексию Крыма. Если вы живете в черно-белом мире, то дальше вам ходу нет. Но если вы живете в мире человеков, то всегда есть нюансы. Я не нахожу у себя морального права судить Константина Хабенского. Я считаю, что это хороший и добрый человек, который принес в мир много блага, и я думаю, что решения, которые он принял, не дались ему легко и имеют серьезные основания. Грубо говоря, я думаю, что у него многое в заложниках. Про Ундервуд лично ничего не могу сказать, но ребята родом из Симферополя. Для меня ответ на вопрос: «чей Крым?» очень показателен и характеризует человека. Любого, за важным исключением: этот вопрос нельзя задавать крымчанам. Потому что Крым — их, какая бы власть ни забрала себе этот полуостров. Это их родина. Если некрымчанин говорит «Крым наш» (подразумевая Россию), он признает, что отказывается от верховенства закона и поддерживает международное преступление. Если это говорит крымчанин, не мне его судить. Поэтому в целом я склонен по-доброму смотреть на этих людей, пока не узнаю что-то более ужасное про них. И в свете этого отношения альбом «Проект О» выглядит выходом каких-то истинных чувств по поводу происходящего. При том что тексты Окуджавы не тронуты, интонации, настроение, акценты — все это очень артистично создает подъязык, который можно прочитать в этих текстах. И выбор песен не случаен — они в целом про надежду, про поддержку, про сочувствие всем. Песенка про полночный троллейбус — это песня про убежище для тех, кто потерпел крушенье — а это вся страна, любой может подписаться под крушением сейчас. И вот мы, кто в отчаянии, вдруг получаем предложение убежища, с Хабенским и Ундервудом в одном троллейбусе. И когда мы подсели к ним, чтобы немного выдохнуть, Константин сообщает нам, как много доброты в молчанье. Возможно, он говорит: отнеситесь по-доброму к тому, что мы молчим, это не просто так. Или: простите себе, что молчите вы. А может быть: друзья, в молчанье доброта, хватит крыть друг друга в сети. В любом случае, это молчанье становится фигурой, героем конца песни.