Куратор продолжает оправдывать эстампера: «Часть не смытых камней он объясняет тем, что начался дождь, или наступили сумерки, далеко от родника». Не правда ли, «уважительные» причины и веские основания, чтобы бросить могильные плиты, залитые краской, понадеявшись на дождь и время? Между тем, на открытии выставки, куратор утверждала, что ее автор занят «большой, сложной работой, в том числе и по сохранению наследия, к которой он отнесся с большой внутренней ответственностью, трепетом и любовью».
«Большая внутренняя ответственность»? «Трепет и любовь»? Посмотрите на фото актов вандализма на кладбище в селении Урала, на синего Бурака, на синий кинжал?
Еще одна попытка уйти от факта вандализма и оправдать «художника», отсылка к его сельскому детству, в котором юному эстамперу было «привычно наблюдать выкрашенные камни». Но он то закрашивал памятники культуры далеко не в детском возрасте? И в последнее время его окружали профессиональные художники, искусствоведы? Он же являлся резидентом и стипендиатом арт-резиденции «Сильно» в Дербенте?
Почему он не попытался своим «уникальным» методом эстампировать интереснейшие камни, хранящиеся в дагестанских музеях? Потому что знал об ответственности – здесь забывчивостью и дальностью родника не отделаешься.
Не очень убедительно выглядят ссылки на местных жителей, которые помогали эстамперу, и не делали ему никаких замечаний. В каждом селении можно найти «своих» людей. В пресс-релизе выставки выложили фото «художника» в с. Кубачи, сидящего в окружении двух чудесных бабушек. Очень милая картинка. А что было потом, вы хорошо знаете – как отреагировали кубачинцы на это «закрашивание». Такая же реакция в Чохе, и в Куяде.
И ваша попытка утихомирить кубачинцев, выглядит очень красиво: «Я порекомендовала [«художнику»] сделать вклад в ремонт крыши мечети или на свое усмотрение». После того, как «художник» не удосужился отмыть за собой камни в Большой мечети с. Кубачи, этот «взнос» выглядит особенно трогательно.
Шестое. Куратор, в частности, обращается ко мне с вопросом, который на первый взгляд выглядит вполне справедливым, прежде чем написать пост об этой выставке: «Почему было не показать мне, как куратору выставки, фото с не смытыми камнями и не задать вопросы?».
Потому что выставка уже состоялась.
И вы, куратор выставки, зная, каким образом были получены эстампы, недрогнувшей рукой организовали ее – по сути, легитимировав акты вандализма. Нельзя наносить краску на памятники. Если эта азбучная истина до некоторых не доходит, скажу по-другому – ну не бывает халальной свинины. После того как выставка состоялась, уже не имело смысла говорить о ее недопустимости. И вопрос о том, что краска смывается, он даже не вторичен – он просто не обсуждается (см положение первое).
Меня уже упрекали, как же так, вы наблюдали за художником год, и даже ставили лайки его эстампами? Мне и в тысячную доли секунды не могло прийти в голову, что при их получении на памятник наносится краска. Была уверена, это умело раскрашенные протирки, фроттажи. Но когда на выставке увидела эстамп куядинского Бурака (я их все знаю «в лицо»), его зеркальное отражение, меня пронзила догадка, каким образом он был получен. Тут же позвонила в Куяду, и мне прислали фото с вымазанным в синий цвет Бураком. Дальше вы знаете.
И последнее, седьмое. Понимаю, лучшая защита – нападение. Сторонники выставки (и ближний преданный круг куратора) за мою открыто высказанную и непримиримую позицию к выявленным актам вандализма (а сколько их еще, неизвестных?), поднятому в публичном пространстве внимания к вопросу о варварском отношении к памятникам культуры, как и положено в таких случаях, присвоили мне ярлыки «доносчика» и «организатора травли художника». Понимаю, задела.
Понимаю, что это был единственно верный ход в их патовом положении – отвести внимание от преступления, от преступника, и переключить внимание на того, который указал пальцем на преступника. Но самое главное – убедить, доказать, что можно наносить краску на памятники культуры.