SatiSpivakova

«Как бессчетным женам гарема всесильный Шах изменить может только с другим гаремом, я сменил империю. Этот шаг продиктован был тем, что несло горелым с четырех сторон — хоть живот крести; с точки зренья ворон, с пяти» В мае 1972 года Иосиф Бродский получил предписание на немедленную эмиграцию из СССР. На фото от 4 июня 1972 года — его последний день на Родине. Поэт, лишенный советского гражданства, в аэропорту «Пулково» ждет свой рейс на Вену. В чемодане пишущая машинка, две бутылки водки и сборник стихов Джона Донна. #ЛейтмотивДня

Серебряное сердце на счастье — подарок Кристиана Лакруа ❤️

Сегодня день рождения у одного из главных действующих лиц парижской модной сцены 1980-х Кристиана Лакруа. Я хорошо его знала, мы познакомились в 2001 году, когда я прилетела в Париж снимать о нём программу. Удивительно: в мире моды он был суперзвездой, но его вещи при этом парадоксально плохо продавались. Глядя на свадебные платья от Лакруа, я понимала, что они ко многому обязывают: либо прожить долгую счастливую жизнь с одним человеком, либо сбежать в этом платье из-под венца в последнюю секунду. Все, что шил Кристиан, было рассчитано на сильную энергетику. Вещи были настолько ярки, что фактически заслоняли женщину, если у нее был недостаточно яркий характер. Их надо было уметь носить. В молодости Лакруа был ужасно смешной и лопоухий мишка, которому в детстве (как говорят) мама приклеивала уши скотчем. Он был женат на Франсуазе — типичной парижанке, очень космополитичной, интересной журналистке, которая его и «сделала» Они встретились у её друзей на чаепитии. Его мама сказала, что в детстве он всегда описывал женщину, на которой женится, — белокожую, рыжую, маленькую. Это портрет Франсуазы. Лакруа приехал в Париж и собирался стать музейным работником, изучал историю костюма XVIII века. Она переориентировала его, как только увидела рисунки костюмов и декораций, которые делал Кристиан. Франсуаза работала пресс-агентом. Она и пристроила его сначала стилистом в Дом «Hermes», потом в «Jean Patou». А потом они встретились с Бернаром Арно, который поверил в него. И в 1983 году возник Дом моды Кристиана Лакруа, практически единственный за последние годы, созданный «с нуля». Мы провели с Лакруа безумно интересных два дня, когда я, как уже сказала, снимала о нем передачу. Он заявил, что интервью будет давать только в своем любимом ресторане «Петрель» в IX районе Парижа. Хозяин Жан-Люк — добряк, специально открывший свое заведение в понедельник утром для нашей съемочной группы. Мы поменяли скатерти, переставили всю мебель, подсвечники, аксессуары. Он все снес кротко. Ресторанчик смешной, стены обиты тканью эпохи Наполеона III, старинные вещи смешаны с имитациями. На одном столе лежат три книжки и несколько орешков, на другом — розовые лепестки и гравюрки, прямо как у кого-нибудь дома. Очень вкусно. Помню, мы снимали утром, как раз когда привезли продукты на вечер. И в ресторане стояли корзины с рынка — с лисичками, малиной, овощами. Это было живописно! Кристиан приехал, одетый как бомж, в бежевом свитере и потертой джинсовой куртке. Перед съемкой я купила в его магазине кофточку — черненькую, но с большой аппликацией. Они меня потом очень ругали за самодеятельность предлагали дать напрокат или сделать скидку, но было уже поздно. Гримироваться перед съемкой Лакруа отказался. Каждый мой вопрос он брал, как резиновый круг, и плыл с ним в открытое море. Самым интересным для меня оказалось присутствие на примерках его последней коллекции, показанной на летней Неделе высокой моды в Париже. Кристиан притащил меня в мастерскую, где я увидела что-то фантастическое. На манекенщице — платье из холстинки, то есть сделана только форма, силуэт из холста. А все стены в студии обвешаны образцами тканей, тесьмы, кружева. Он смотрит, хватает со стены кусок, прикалывает, обсуждает с ассистентами. В результате девушка обвешана тесьмой, галуном, кисточками, к юбке приколото сразу три образца. Лакруа прикладывает четвертый и начинает смеяться: «Нет, это даже для меня too much». Многие потрясающие ткани он делал на заказ. Мне очень нравилась его тогдашняя театральность. Кстати, из всех полученных им премий («Золотой наперсток», «Золотая игла», «Бриллиантовые ножницы») больше всего Кристиан гордился премией «Мольер» за лучшие театральные костюмы сезона 1995 года к «Федре» Расина в «Комеди Франсез». Безусловно, Лакруа – не только дизайнер, но и человек театра, который одновременно великолепно работал в кино. После моей передачи о нём, снятой в 2001 году, мы часто видились. А на следующий Новый год Кристиан прислал мне неправдоподобно огромный букет свежих пионов и маленькое серебряное сердце, которое с тех пор всегда со мной. ❤️ #ПоВолнамПамяти

Несколько месяцев назад принимала участие в съемках фильма о Валентине Юдашкине, и вот он вышел (немного не успев к годовщине смерти Валентина Абрамовича). Часовой док, в который надо уложить целую жизнь, – всегда сложно. Нужно или чтобы была драматическая сюжетная арка, или акцент на одном периоде/событии. В данном случае получилось что-то in between, но я бы выделила рассказ о том, как Юдашкин ворвался в профессию. Его приезд в Париж, показ “Фаберже”, благословение Кардена, принятие в Синдикат. Уникальный фото- и видеоархив (каждый раз думаю, сколько всего мы не знаем. Нам всегда кажется, что до нас ничего не было:)))). Подбор спикеров: мама Раиса Петровна, жена Марина, Александр Васильев, Филипп Киркоров, расчехляющий свою необъятную гардеробную, половина из которой – Валя. Константин Эрнст – сегодняшний и времен “Матадора” (выпуск 1993 года, где Эрнст курит в кадре, а Юдашкин - в образе рок-звезды, кстати, есть в сети, посмотрите обязательно). И наконец, мое главное открытие – колоритный Роман Баянд-Ломсадзе, бывший первый ассистент Юдашкина, ныне преподаватель конструирования LISAA Mode. Уверена, что это не последний фильм о Валентине. История, которую обязательно нужно сохранить.

Игорь Северянин в 1933 году

16 мая 1887 года в Санкт-Петербурге родился Игорь Северянин. Расскажу про одно из мест силы кумира читающей публики 1910-х годов — Гатчину. Впервые Северянин приехал туда в декабре 1903 года. Тогда поэт поселился у матери, Натальи Степановны Лотаревой. В их доме часто бывали литераторы, художники, музыканты, и Северянин не раз вспоминал эту пору как время восторгов и музыки, время поэтических опытов. Позже он иронично опишет гатчинскую дачную жизнь в стихотворении «Злата»: Мы десять дней живем уже на даче, Я не скажу, чтоб очень был я рад, Но все-таки... У нас есть тощий сад, И за забором воду возят клячи; Чухонка нам приносит молоко, А булочник (как он и должен!) — булки; Мычат коровы в нашем переулке, И дама общества — Культура — далеко. Как водится на дачах, на террасе Мы «кушаем» и пьем противный чай; Смежаем взор на травяном матрасе И проклинаем дачу невзначай. Мы занимаем симпатичный флигель С скрипучими полами, с сквозняком; Мы отдыхаем сердцем и умом; Естественно, теперь до скучной книги ль. У нас весьма приятные соседи Маmаn в знакомстве с ними и в беседе… Летом 1905 и 1907 мать поэта вновь снимает дачу в Гатчине, и в последующие годы местом его отдыха становятся окрестности города. По словам Северянина, Гатчина была «музеем его весны». Здесь он встретил первую любовь — Евгению Гуцан (в стихах он называл ее Златой), которой посвящены около трех десятков стихотворений: «Ты ко мне не вернешься», «Портниха», «Спустя пять лет», «Евгения», «Сонет», «Лепестки роз жизни», «Ушедшая весна», «Дуэт душ» и другие. Ей тоже восемнадцать лет. Блондинка, Высокий рост, и чудный цвет лица. Она вернулась вечером с работы И, поклонясь слегка, прошла в каморку К себе. Я мельком на нее взглянул. Но все-же различить успел и свежесть Ея лица, и красоту походки, И общее изящество. В Гатчине жили и друзья Северянина по поэтическому цеху. Один из них, поэт и журналист Федор Грошиков, вспоминал: «В фофановский (Константин Фофанов — поэт, учитель Северянина. — прим. ред.) поэтический кружок входили: П. Г. Гаврилов-Лебедев, садовник дворцовых оранжерей, Петр Ларионов, работник птицефермы, Игорь Васильевич Лотарев, вскоре ставший известным всей России Игорем Северяниным, Павел Кокорин, рабочий, два сына поэта Фофанова — Борис и Константин и я, начинающий поэт, еще учившийся тогда в Гатчинском реальном училище. Собирались мы в летнее время в одной из комнат гостиницы, принадлежащей купцу Веревкину, на поэтические вечера. Лучше всех читал свои “поэзы” Игорь Васильевич. Да и его внешний облик привлекал к себе общее внимание: красивое лицо, высокий рост, добротная визитка и звонкий, правда, несколько носовой, оттенок голоса». Упоминание о последнем пребывании поэта на гатчинской земле относится к началу осени 1917 года, поскольку в 1918 году поэт переехал в Эстонию. Гатчину он, впрочем, не забыл и вспоминал о ней в письмах и стихах. В то время Северянин работал над автобиографичным романом в стихах «Падучая стремнина». Появляются стихи, посвященные Александру Куприну, «тенистой Гатчины домовладельцу», и стихотворение «Рассказ княгини» — воспоминание о княгине Ольге Федоровне Имеретинской, с которой он встречался у нее на даче в Гатчине: То было в Гатчине, лет десять Тому назад, но до сих пор Отрадно мне тем летом грезить И вспоминать наш разговор. И вот, я помню: мы княгиня, Сидим в столовой. Ночь близка. Вы говорите мне о сыне, И в Вашем голосе — тоска: О, если юность возвратить бы! И быть счастливою, как он!.. Его любовь… его женитьба… И жизнь на озере — как сон… Он в честь своей Прекрасной Дамы, — Полу-поэт, полу-toque, — Под Витебском построил замок На озеровом островке… «Он создал царство в сердце леса!» Восторженно твердите Вы. Поддакивает Вам профессор Наклоном легким головы. Я пью вино и вижу: в тине Озерной — косы, много кос… Устала старая княгиня От юных, — невозможных, — грез…

Марина Цветаева с отцом Иваном Владимировичем. Шварцвальд (Германия). На обороте надпись: «Лёре и Андрюше от Муси и папы. 1905»

Сегодня день рождения Ивана Цветаева, ученого, искусствоведа, создателя и первого директора Музея изящных искусств имени императора Александра III, отца Марины Цветаевой. Фрагмент из воспоминаний Марины Ивановны, опубликованных в замечательной книге «Отец и его музей». «День открытия музея. Едва занявшееся утро торжественного дня. Звонок. Курьер из музея? Нет, голос женский. Разбуженный звонком, отец уже на пороге зала, в старом своем, неизменном халате, серо-зеленоватом, цвета ненастья, цвета Времени. Из других дверей, навстречу ему — явление очень красивой, очень высокой женщины, красивой, высокой дамы ? громадными зелеными глазами, в темной, глубокой и широкой оправе ресниц и век, как у Кармен, — и с ее же смуглым, чуть терракотовым румянцем. Это — наш общий друг: друг музея моего старого отца и моих очень юных стихотворений, друг рыболовных бдений моего взрослого брата и первых взрослых побед моей младшей сестры, друг каждого из нас в отдельности и всей семьи в целом, та, в чью дружбу мы укрылись, когда не стало нашей матери — Лидия Александровна Т., урожденная Гаврино, полуукраинка, полунеаполитанка — княжеской крови и романтической души. Отец, разглядев посетительницу: — Ради Бога, извините, Лидия Александровна! Я в таком виде… Не знал, что это вы, думал — курьер… Позвольте, я… (смущенно показывая на халат). — Нет, нет, нет, дорогой мой, глубокоуважаемый Иван Владимирович! Так — гораздо лучше. В этот знаменательный день халат ваш похож на римскую тогу. Вот именно — тогу. Даже на греческий пеплум. Да. — Но… (отец, конфузясь все больше) я, знаете, как-то не привык… — Уверяю вас — настоящая тога мудреца! К тому же, через несколько часов вы предстанете нам во всем своем блеске. Я так рано, потому что хотела первой поздравить вас с этим великим днем, самым прекрасным днем вашей жизни — и моей тоже. Да, и моей. В которой мне никогда ничего не дано было создать. Мне не было дано этого счастья. Поэтому я вас так и полюбила. Сразу полюбила. И буду любить — до последнего вздоха. За то, что вы — созидатель. Вот именно — созидатель. Я должна была первой поблагодарить вас за подвиг вашей жизни, за подвиг вашего труда. От имени России и от своего я принесла вам — вот это. Перед ошеломленным отцом — лавровый венок. — Позвольте, позвольте, позвольте… — Наденьте его — сейчас же, тут же, на моих глазах. Пусть он увенчает ваше прекрасное, ваше благородное чело! — Чело? Лидия Александровна, голубушка, я бесконечно тронут, но… лавровый венок… мне?! Это, право, как-то даже и некстати! (В своей полнейшей отрешенности от внешнего, отец и не задумывается о том, как может выглядеть лауреат в халате!) — Нет, нет, нет, не спорьте! — посетительница, с вызовом на устах и со слезами на глазах. — Я должна увенчать вас, хотя бы на мгновенье! И, пользуясь тем, что отец мой, движением смущенной благодарности, протягивает ей обе руки, она предательским, воистину итальянским жестом, возлагает, нет, нахлобучивает ему на голову венок. Он, отбиваясь: — Прошу вас, не надо! Не надо! Она, умоляюще: — О, не снимайте! Он так вам к лицу! И, со всей страстью восхищения (ибо восхищение — величайшая из ведомых мне страстей!) — целует его, — тридцатипятилетняя красавица — почти семидесятилетнего старика, в увенчанный лаврами лоб. Мгновение спустя (венок уже снят и бережно положен на стол) просительница, все еще стоя и сжимая руки моего отца в своих: — Хочу, чтоб вы знали: это — римский лавр. Я его выписала из Рима. Деревцо в кадке. А венок сплела сама. Да. Пусть вы родились во Владимирской губернии, Рим — город вашей юности (моей — тоже!), и душа у вас — римская. Ах, если бы ваша жена имела счастье дожить до этого дня! Это был бы ее подарок! Отец мой скончался 30 августа 1913, год и три месяца спустя открытия музея. Лавровый венок мы положили ему в гроб» 1936

#ЦитатаДня

Сегодня день памяти Андрея Эшпая. Светлая атмосфера советского фильма «Первый троллейбус» немыслима без чудесной песни «За тобою вслед». Композиторы Андрей Эшпай и Роберт Бойко, стихи Леонида Дербенева. В кадре Олег Даль, но на самом деле исполняет песню Владимир Трошев. #МузыкальнаяТерапия