Солоно. Стихи. Ольга Старушко

За красивым, радостным, прекрасным входом в Иерусалим, пальмовыми ветвями, улыбками и приветствиями, селфи модниц с таким красивым модным молодым человеком на ослике, стримами блогеров, давкой репортëров, поклонами вельмож — следует кровавый пот в Гефсиманском саду и дикий рëв толпы: "Распни Его!" И Он это всë знает.

МОЛЬБА На лоб-горюч ладонь прохладную бойцу, Спаситель, положи! Пространство станет пахнуть ладаном из путешествия в Кижи, где на Преображенской площади, каких-то триста лет назад, кемарили царёвы лошади и любовался конокрад на замудрённые плетения повысветленных солнцем грив. Где преуспел в искусстве пения купеческий речитатив. Пестрела площадь сарафанами, гусак собачился с козой, стрельцы пеняли на дурмановый тягучий дух перед грозой... Пока герой в минувшем времени проходит бликом сквозь родню, бинты на выстреженном темени его причислить не дают ни к стихнувшим на веки вечные, ни к выжившим наперекор. Пусть медсестра от подопечного пойдёт поплакать в коридор. Пусть отвернутся к стенке, крашенной в заправский госпитальный шик, танкист на месяц обезбашенный и на полгода – штурмовик. Кижи, стрижи, кресты закатные... Разрыв и гул: "Душооойдышиии"... На лоб-горюч ладонь прохладную бойцу, Спаситель, положи! 2024 г.

Когда б вы знали, из какого сора растут стихи «Круг земной» Снорри Стурлусона, написанный в XIII веке, – одна из самых известных и объемных книг по истории средневековой Норвегии, созданная человеком той эпохи. И хотя материал в книге сгруппирован хронологически, по порядку правящих королей, это вовсе не книга по истории, это книга по поэзии. Каждый кровавый эпизод, сражение, захват корабля, сожжение дома и так далее завершается каким-нибудь известным стихотворением, висой, сложенной знаменитым скальдом, тоже там был и тоже рубил головы, или поговоркой, которую употребляют в речи именно после данного события. Эту особенность литературного памятника воспроизвела в своей книге «Школа в Кармартене» Анан Коростелёва. Я уже цитировала этот эпизод, но он великолепен, так что приведу его еще раз: «– Сейчас мы с вами посмотрим некоторые сны, – сказал профессор, – а в конце урока обсудим увиденное. Под его сумрачным взглядом все тут же уронили головы на руки и слаженно заснули. Через час класс протирал глаза в некотором ужасе. – Итак: что мы с вами только что видели? – не дав им опомниться, спросил Курои. – Резню между какими-то ужасными первобытными людьми, – робко сказала Телери, дочь Тангвен. – Стыдитесь! – воскликнул Курои и принялся порывисто расхаживать по классу. – Неужели вам ничего не говорит их одежда? Подумайте! Все подумали. – А… это была одежда? – спросил Горонви. – Позор! – пророкотал Курои. – Вы видели сражение между доблестным кланом МакДональдов и блистательным кланом МакГлашенов Лисмора за спорные пастбища Гленши. Все напряженно припомнили странные тряпки, намотанные на участников события, и поняли, что да, они действительно были клановых цветов. – Кем был человек, который начал бой? – Начал? Да разве в этой каше разберешь, кто там что начал? – Который рассек противника пополам? Девочки побледнели при воспоминании – как о рассеченном противнике, так и об этом заросшем щетиной человеке с совершенно безумным взглядом. – Это был Энгус, сын Дугласа, знаменитый вождь клана МакГлашенов, – стыдил их Курои. – Чему только вас до сих пор учили? Безобразие! Теперь вспомните человека, отрубившего головы троим, в следующих один за другим поединках, в середине сражения. Кто это был? – Какой-то выродок, – сказал Дилан, сын Гвейра, и никто не предполагал, что тут может быть иной ответ. – Это был Мередах О’Дали, великий лирический поэт, которого клан МакДональдов приютил в изгнании. Тончайшая лирика разлуки, пронзительный гимн берегам Ирландии… Я не знаю, чем там с вами занимается коллега Оуэн на уроках поэзии, но мне стыдно за вас! Теперь: человек, который, как вы помните, спрыгнул со скалы, зайдя МакДональдам в тыл, раскроил голову их дозорному и затем сразился один против восьмерых. Кто это был? Все живо вспомнили это перекошенное лицо, залитое грязью и кровью, но, наученные предыдущим опытом, помалкивали. – Это был крупнейший мыслитель своего времени, Аластар, сын Фергуса из клана МакГлашенов, светило богословия и выпускник нашей школы!!! – окончательно добил их Курои». Курои не зря ссылается на преподавателя поэзии. Традиционно этими темами занимались как раз поэты – превращали вот такую вот реальность в волшебный мир, за пребывание в котором любой реконструктор отдаст душу. История показывает, что только в такой форме реальность может сохраняться во времени. И если бы не Снорри, кто бы в наши дни интересовался хозяйством бондов и антропологией биркебейнеров?

Уникальная фотография Севастополя, выполненная французским фотографом в 1855 году. На ней изображена нынешняя пл. Нахимова - на месте Мемориала с Вечным огнем тогда располагалось Морское собрание, виден Николаевский адмиралтейский собор, часть благоустройства улицы Екатерининской, Матросский (тогда Мичманский) бульвар с памятником Казарскому. Над Морским собранием видно здание Морской библиотеки (от нее осталась только "Башня ветров"). Видна и Петропавловская церковь. Мы можем судить, насколько к 1853 г Севастополь был благоустроен стараниями Лазарева и его учеников. На фасаде Морского собрания (что придает уникальность снимку) расположены лаги, по которым французы опускали мраморные барельефы с фасада собрания для вывоза во Францию в качестве трофеев. Это фото свидетельство и величия лазаревского Севастополя, и одновременно ограбления города союзниками в 1855-56 гг. Снято фото от галереи уничтоженной интервентами величественной Николаевской батареи (которая располагалась на месте Приморского бульвара).

#календарь

26 апреля 1918 г родился Герой Советского Союза Василий Дмитриевич Ревякин, участник героической обороны Севастополя 1941–1942 гг., руководитель Севастопольской подпольной организации в 1943–1944 гг. В середине марта 1944 г. в результате предательства основное ядро подпольной организации было разгромлено. 14 марта Ревякин был арестован в своем доме. В середине апреля 1944 г. Василий Дмитриевич и еще более 30 его боевых друзей были расстреляны на окраине города, в Юхариной балке. Спустя всего три недели в Севастополь вошли освободители… Память о Василии Ревякине и его товарищах, шагнувших в сорок четвертом в бессмертие, жива. Ее на протяжении полувека хранят в Музее обороны Севастополя –Доме-музее Севастопольского подполья. Ведь именно музей является тем прочным звеном в хрупкой цепи времени, которое связывает поколения и передает потомкам опыт, мудрость и бесценное наследие предков.

ИВАН ЕЛАГИН Я сегодня прочитал за завтраком: «Все права сохранены за автором». Я в отместку тоже буду щедрым – Все права сохранены за ветром, За звездой, за Ноевым ковчегом, За дождем, за прошлогодним снегом. Автор с общественным весом, Что за права ты отстаивал? Право на пулю Дантеса Или веревку Цветаевой? Право на общую яму Было дано Мандельштаму. Право быть чистым и смелым, Не отступаться от слов, Право стоять под расстрелом, Как Николай Гумилев. Авторов только хватило б, Ну, а права – как песок. Право на пулю в затылок, Право на пулю в висок. Сколько тончайших оттенков! Выбор отменный вполне: Право на яму, на стенку, Право на крюк на стене, На приговор трибунала, На эшафот, на тюрьму, Право глядеть из подвала Через решетки во тьму, Право под стражей томиться, Право испить клевету, Право в особой больнице Мучиться с кляпом во рту! Вот они – все до единого, – Авторы, наши права: Право на пулю Мартынова, На Семичастных слова, Право как Блок задохнуться, Как Пастернак умереть. Эти права нам даются И сохраняются впредь. …Все права сохранены за автором. Будьте трижды прокляты, слова! Вот он с подбородком, к небу задранным, По-есенински осуществил права! Вот он, современниками съеденный, У дивана расстелил газетины, Револьвер рывком последним сгреб – И пускает лежа пулю в лоб. Вот он, удостоенный за книжку Звания народного врага, Валится под лагерною вышкой Доходягой на снега. Господи, пошли нам долю лучшую, Только я прошу Тебя сперва: Не забудь отнять у нас при случае Авторские страшные права.

И ещё. Друзья вспоминают Юру Ковальчука и сетуют, что книгу его публицистических заметок никак не удаётся издать. А сам он более всего хотел увидеть напечатанными сказы, свои -- как продолжении народных. Пара из них -- например, тут, "Чёрное небо" и "Шубин и картёжник"

Юрий Ткаченко "Голландцы и Капустин" Впервые о русском рудознатце Григории Капустине я услышал еще подростком. И вот, будучи «уже не мальчиком, но мужем», я машу ему рукой из века 21-го в век 18-й, как старому и доброму знакомому. ГОЛЛАНДЦЫ И КАПУСТИН Петербуржская зима года 1723 от Рождества Христова ничем не отличалась от предыдущих: таких же студеных и промозглых. Хозяин трактира внимательно приглядывался к двум новым гостям, засевшим в самом дальнем и темном закутке его владений: «Поди разбери – что за птицы такие? По мундирам – так из Берг-коллегии, но явно не из писарчуков. И не из «благородных». Рожи вон какие – загоревшие да дубленые, как у флотских. А ручищи! В такие не попадайся. Матерые мужики». Тем временем, тот, что по моложе, опрокинув чарку, в сердцах трахнул кулаком по столу. – Гнида голландская! Жару ему, селедочнику мало! Когда б ни ты Василь Михалыч, я б ему такого жару задал! – Уймись, Гришка! – зашипел на него седой собеседник. – Не для того я тебя, Капустин, из твоей Даниловки в Петербург вытащил, да пред светлы очи Петра Ляксеевича поставил, да к делу государеву определил – чтобы ты мне Реера по всей Берг-коллегии за грудки таскал. – Так брешет он, Василь Михалыч! – и не думал униматься Капустин. – Почитай двадцать пудов уголья с Донца ему приволок. Да каких каменьев-то! Прям чистые диаманты. Государь за голландский бурый тамошним купцам золотом да лесом платит. А свое богатство, что: пущай пропадает? Первый среди русских рудознатцев – рудный доноситель Василий Михайлович Лодыгин ответил не сразу. – Сказывали мне верные люди, что Реер с того уголья хороший гешефт имеет. Правду бают или врут – судить не берусь. Сам знаешь, не пойманный не вор. Только сейчас в нашей канцелярии его цидулка уже к делу подшита. А в ней черным по белому сказано, что «оный иноземец, кузнечный мастер Марк Peep, тот уголь пробовал и по пробе явилось, что от оного угля действа никакого не показалось, только оный уголь в огне трещит и только покраснее, а жару от него никакого и как вынешь из огня, будет черно как впервой». И боюсь я, Гриша, что супротив твоих двадцати пудов эта бумажка по тяжелее будет. – Так и я, чай не лыком шит! – хитро усмехнулся Капустин, выудив из обшлага рукава сложенный вчетверо листочек. – Я по пути сюда по три пуда в Москве, да в Туле оставил на пробу. Вот слушай, что мне ихние кузнецы отписали: «З каменного уголья, взятого в казачьем городке Быстрянске пробы чинили. Делали тем каменным однем угольем топоры и подковы новые, и то уголье похвалим и сказываем, что от него великой жар». Знать у Реера-то не сущую пробу чинили! – Хорошая бумажка, дельная! – похвалил предусмотрительность друга Лодыгин. – Но токмо плетью обуха не перешибешь. Давай с тобою так порешим – пока скандал уляжется, посидишь у меня с картографами. А по весне выезжай-ка ты, брат, на север, к народу комяцкому. Отписывали мне оттуда, что с реки Воркуты, добытчики соболя приносили с собой «каменья черные, да блестящие, кои в костер кинуть, то горят не хуже поленьев». Во и съезди, разведай. Людей и денег дам… – Уволь Василий Михайлович, – замотал головой Капустин, – Я Север знаю! Места там гиблые! Снег сходит поздно, а заметает рано. Нет, не там будущая мощь России схоронилась, а по Донцу – в Лисьей балке, где уголек сам пластами саженными на свет Божий выходит. Вот туда и поеду… сам. Людей и денег у тебя просить не стану. Все понимаю… – Ох и упертый ты, Григорий! Но это хорошо. Знать не ошибся я в тебе. Будь по твоему – замолвлю за тебя словечко перед Государем. Ну, за твое здравие, да за будущую экспедицию! P.S. 11 сентября 1723 года, находясь в доме у Якова Брюса – тогдашнего президента Берг-коллегии, Петр I даст «добро» на новую экспедицию. О ее результатах Василий Лодыгин уже не узнает – он покинет этот мир в скорости после отъезда Капустина. Григорий Григорьевич же еще послужит России. Как послужит ей и наш Донбасский уголек. И вполне закономерно, что одна из шахт, построенных на месте открытого им месторождения каменного угля в Лисьей Балке (а ныне – городе Лисичанске) будет носить его имя.

Не Юзом единым. А много ли вы знаете о Капустине, Горлове?…