Автор канала Gandhāra дал оригинальный
комментарий насчёт недавней
надписи и выразил несогласие с переводом двух терминов,
bāruxūtā и
mxassayē, о которых я также немного
написал.
Прежде всего, благодарю за интересную дискуссию. Не могу, однако, не заметить, что автор критикуемого прочтения великолепно владел арамейским и обладал широкой компетентностью за пределами иранского культурного мира, а потому обвинение
«считал, [что] он может не знать иудейскую и сирийскую культуры, и это изучая Иран Сасанидов» выглядит достаточно оскорбительным и самонадеянным, ещё и в известной степени обязывающим оппонента к знанию среднеперсидской филологии и эпиграфики, раз он решается внести свои редакции в прочтение надписи. Соглашаясь с М.Н. Боголюбовым по части перевода указанных терминов (и не видя ничего возмутительного в сирийских реконструкциях), что я не считаю нужным пересказывать здесь, обращу внимание на ряд нюансов.
Во-первых, мне решительно непонятно, каким образом оппонент предлагает читать
«изучить (...) и (...) истинной веры» — в пассаже мы имеем дело с дополнительной/изафетной конструкцией (очевидной и для двух других исследователей надписи: Ж. де Менаша и Ф. Жинью), которую нельзя вольно разорвать и поместить на её место соединительный союз, ощутимо упрощающий реинтерпретацию. В последнем случае мы бы имели
bāruxūtā ud (W) mxassayē, а не
bāruxūtā ī (Y)..., но со своей точки зрения я плохо представляю, как бы выглядел перевод этого фрагмента. Очевидно, b’lḥwt’ (
bāruxūtā) в надписи точно так же не следует отождествлять с בְּרָכוֹת (
brahot), где в конце по неизвестным причинам
«добавили артикль» (!) — мы попросту имеем дело с другим термином (наличие первого алефа в передаче, однако, навряд ли показательно).
Во-вторых, у меня вызывает немало вопросов сам факт такого априорного поиска "гербаизмов", в котором оппонент, видимо, не находит ничего противоречивого, в то время как мы имеем дело с представителем иранских христиан (несториан?), в чём нет оснований сомневаться (сведения о среднеиранской христианской терминологии сильно ограничены, но имеющая параллели формулировка
-š xwadāy bē āmurzāy может быть иллюстративна). Это сообщество находилось в теснейшей коммуникации со своими сирийскими братьями и наставниками, от которых и должно было заимствовать определённую часть технической и богословской терминологии. Влияние же вавилонской или любой другой общины иудеев (достаточно закрытой и враждебной к христианам) в подобном контексте выглядит как минимум интригующе и нуждается в целом ряде обстоятельных дефиниций. Впрочем, куда более вероятно, что для иранских христиан не имело совершенно никакого значения, какова была семантика близкого или даже идентичного термина в иудейской доктрине и практике: антииудейская полемика, клише об
«убийцах-иудеях» или (прямо)
«наших врагах, иудеях» хоть и редко, но встречаются в сирийских мученичествах — например, bar Ṣabba'e 13-14 и Mār Grigor 23.
Наконец, как демонстрирует недавнее исследование,
«нет никаких свидетельств регулярной миссионерской деятельности среди евреев империи Сасанидов» (за исключением единственного позднейшего случая в Палестинском Талмуде), что подтверждает Вавилонский Талмуд, придерживающийся явно негативного отношения к новообращённым и препятствующий обращению в целом. Так или иначе, хочется верить, что коллега лишь с трудноуловимой иронией "допускает" гипотезу о выходце из иранского Востока, принявшем/захотевшего принять иудаизм и отправившегося в Константинополь изучать иудейские трактаты и ритуалы, ещё и в немалочисленной компании таких же маргиналов, которые спустя год или три похоронили его на явно христианском кладбище.
О проблеме иудейского прозелитизма см. подробнее:
Gross S. Babylonian Jews and Sasanian Imperialism in Late Antiquity. Cambridge: Cambridge University Press, 2024. pp. 145-146.