Тёмная теология

Поговорили с Алексеем Черновым, ведущим ютуб-канала “По следам Пеликана”, о смене парадигм в православной экклезиологии. Будет ещё вторая часть с другими темами, но позже https://www.youtube.com/watch?v=z2sz401VoWk

Сегодня в один день вышли два ролика с молодыми православными богословами, которые придают сдержанного оптимизма в отношении будущего отечественной теологии. Тем более ценно, что все они работают в церковных структурах. У Алексея Гагинского на канале Теоэстетика вышел подкаст с Александром Солонченко, защитившим несколько лет назад в Московской духовной академии (!) диссертацию по постмодернистскому богословию и продолжающим там преподавать. Явление для МДА уникальное. Понравился хороший уровень знания материала, а главное – спокойствие, с которым Саша рассуждает о пользе постмодернистским методов в богословии. Мне не очень нравится это деление на постмодернистское богословие (Альтицер, Марион, Капуто) и богословие в эпоху постмодерна (Милбанк, Харт), но оно имеет право на существование как попытка классификации богословских подходов. https://www.youtube.com/watch?v=4Kimg-BUZN8&t=1474s На канале у Серафима Сашлиева поговорить о святых отцах сошлись диакон Иоанн Мыздриков, священнослужитель и практикующий психолог с очень оригинальными и симпатичными мне взглядами, и патролог из ПСТГУ Николай Антонов (сын философа Константина Антонова). Понравилась открытость и незашоренность участников диалога. Правда Николаю, на мой взгляд, не хватает философской рефлексии об основаниях и методе богословского знания. У него всё время появляется воображаемая Церковь как субъект производства этого знания, она “вся” что-то одобряет, принимает и отвергает. Это довольно наивный взгляд, который, к сожалению, характерен для многих патрологов, не только российских и не только православных. https://www.youtube.com/watch?v=t_Hbk1tu8XM

Продолжаю рассуждать про игру в применении к теологии (начало здесь). Теперь поговорим про церковь. Один из самых сложных вопросов в экклезиологии: как в церкви соотносится человеческое и божественное? В Библии мы находим ряд образов, через которые это соотношение описывается: глава и тело, лоза и ветви, пастух и овцы, жених и невеста и т. д. Они задают представление о базовом принципе: появление некого единства (тело, дерево, стадо, супружеская пара), но без слияния – с чётким различением божественного и человеческого. Сам по себе этот принцип максимально абстрактен и его применение к любой конкретике требует интерпретации. Было бы наивно и богословски некорректно трактовать эти образы буквально. Можно поставить вопрос, как работает соотношение божественного и человеческого в ситуации принятия церковных решений? В эмпирическом изучении соборов мы не обнаруживаем прямого действия Святого Духа на его участников. Однако, постфактум мы фиксируем свидетельства о некоем взаимодействии в соборном процессе принятия решений: “Изволися Духу Святому и нам…” (Деян 15:28). Критически мы, конечно, можем поставить эту формулу под сомнение, представив её риторическим способом придания решениям большего веса, но Латур нам запрещает игнорировать свидетельства изучаемых акторов. В конце концов, именно богочеловеческий характер общины – ключевой элемент самоопределения церкви, отличающий её от любых других сообществ и институтов. Церковное пространство взаимодействия божественного и человеческого представляет собой “зону неразличимости”, в которой каждый жест выглядит простым в смысле единства действия, но без стирания различий. Пример такой же зоны неразличимости – это пространство игры, в которой игровая имитация становится реальностью до тех пор, пока она продолжается. Взаимодействие божественного и человеческого в церкви тоже можно представить своего рода игрой, в которой люди, подражая Христу, становятся богами и остаются ими, пока эта игра продолжается. В христианском дискурсе мы часто встречаем указания на игровой характер истории спасения: Христос победил, перехитрил, переиграл дьявола, ад и смерть; святые заслуживают венцы спасения (как олимпийские чемпионы) и т. д. Григорий Нисский пишет, что дьявол попался на крючок Божества (БОС, 24). Апостол Павел сравнивает христиан с участниками театрального действа (1 Кор. 4:9). Христианская традиция imitatio Christi может быть интерпретирована как игра в богов, ведь Бог стал человеком, чтобы человек стал богом. В том же ключе можно переосмыслить человека как подобие Божие. Соборность здесь – дизайн пространства и процесса игры божественного и человеческого – определенного рода конфигурация участников, локаций, объектов, вещей и инструментов, правил и т. д. Важный вопрос, как происходит различение игрового и неигрового в этой зоне неразличимости. Ведь люди или животные, скажем, борясь в игровой форме, отличают имитацию драки от реального боя. Объясняя это, Брайан Массуми обращается к понятию инстинкта, который он вслед за Бергсоном понимает как проживаемую интуицию. Божественное вдохновение, о котором свидетельствуют участники соборов, тоже можно объяснить как своего рода инстинкт – проживаемую интуицию, которая схватывает (и тем самым обнаруживает) различение между божественным и человеческим в событии соборной игры. У этой модели есть два интересных следствия: 1️⃣ Игра заканчивается, когда кто-либо из участников разрушает зону неразличимости. Например, иронически отделяет себя от своей роли в игре, расщепляя тем самым единство действия (выпадает из игры, остаётся невовлечённым). Или полностью отождествляет себя с игровой ролью, стирая различия между игровым и неигровым (заигрывается). В нашем случае – начинает всерьёз считать себя богом или полномочным представителем Бога. 2️⃣ Игра предполагает гибкость правил и условий, чтобы предотвратить трагедию слишком серьёзного принятия игровых форм, заканчивающего игру. Любые правила могут быть изменены, если игра перестает доставлять fun играющим (“Всегда радуйтесь!” – 1 Фес. 5:16).

Друзья! Я тут подумываю завести себе канал на Boosty, чтобы выкладывать туда разный контент по подписке. Но мне хочется, чтобы это было максимально интересно и полезно вам, поэтому я прошу ответить вас на несколько вопросов по формату и содержанию ⬇️⬇️⬇️⬇️⬇️

Скончался Юрген Мольтман (1926–2024), один из последних великих богословов из плеяды 1960—70-х, во многом определивших облик современного мирового богословия. Ему было 98 лет. Это было великое поколение теологов, из которого остаются живы, кажется, только основатель теологии освобождения Густаво Гутьеррес (р. 1928) и автор “Мирского града” Харви Кокс (р. 1929). Раньше всех ушли – один из основателей постлиберальной теологии Ханс Фрай (1922–1988), первая фем-теологиня Валери Сэйвинг (1921–1992) и самый известный в мире политический теолог Джон Ховард Йодер (1927–1998). В 2010-м нас покинула великая Мэри Дейли (1928–2010). А дальше почти каждый год – социолог и теолог Питер Бергер (1929–2017), со-основатель постлиберальной теологии Джордж Линдбек (1923–2018), один из самых недооцененных, но не менее великих политических теологов Иоганн Баптист Метц (1928–2019), теолог-бунтарь Ханс Кюнг (1928–2021) и фем-теологиня Розмари Рютер (1936–2022), крупнейшие православные богословы этого поколения Каллист Уэр (1934–2022) и Иоанн Зизиулас (1931–2023). И вот теперь к ним присоединился Мольтман. Мы запомним Мольтмана, прежде всего как теолога надежды. Его знаменитая книга “Богословие надежды” (1964) переведена на множество языков, но не на русский, хотя у нас опубликовано немало других его книг. Про богословие Мольтмана написано уже немало, поэтому я поделюсь тем, что значимо в его работах лично для меня. Во-первых, гениальный ход – поместить именно надежду в центр христианской жизни и практики, а не веру и даже не любовь. Понятно, что все три у Мольтмана тесно связаны, но именно надежда оказывается ключевым понятием. Вера и любовь часто могут оборачиваться насилием: слепая фанатичная вера или токсичная навязчивая любовь могу быть разрушительны. А вот надежда всё время ускользает от насилия. Нельзя никого принудить на основании надежды, потому что в самом её основании заложены сомнение, неуверенность, слабость. Христианская надежда – это надежда на воскресение во Христе. И именно в ней должны быть укоренены христианская вера и христианская любовь. Во-вторых, переворачивание классической теистической онтологии: умаление Бога в ничто (через смерть на кресте) устраняет ничтожность творения. Бог спускается на один уровень существования с человеком и остальными живыми существами и остаётся там навсегда – он становится имманентным нам. Бог страдает вместе с евреями в газовых камерах, с бедняками – в трущобах латиноамериканских фавел, с женщинами – в патриархальном обществе, со всеми живыми существами – в мире, страдающем от загрязнения окружающей среды. И надежда на освобождение в эсхатологическом будущем становится и его надеждой тоже. Сейчас, когда у нас есть теология освобождения, слабая теология, подходы, предполагающие плоскую онтологию, и проч., такое богословие уже никого не удивляет, но именно потому, что за полвека идеи Мольтмана стали восприниматься как нечто само собой разумеющееся.

Почему современная философия обратилась к темноте и тьме? Что мы открываем, перестав все прояснять и просвещать? И как внимание к негативному и темному становится стратегией мышления внешнего? Самсон Либерман разбирает эти вопросы, рассказывая о тематизации тьмы в сочинениях Псевдо-Дионисия Ареопагита и критике естественного света разума у Эммануэля Левинаса.