мраморные утёсы

Шарль-Луи Монтескье Прощай, прибежище Маммоны, Прощай, бесславный, мерзкий град. Коль будет небо благосклонно, Я больше не вернусь назад. Аристократы и мещане, Прощайте! Нет у вас услад Иных, чем золото в кармане; Я больше не вернусь назад. Прощайте, пышные чертоги, Где от мрут от скуки господа. От вас едва унес я ноги, Чтоб не вернуться никогда. Скандалит здесь градоначальник, За каждой юбкой волочась, А после плачется, печальник: «Жаль, что не молод я сейчас». Здесь у дворян особы вкусы: Один был гол со всех сторон, Ему за деньги паж безусый Сдавал в аренду афедрон. Я не слыхал правдивей слуха (Хоть сразу истиной зови): Мол, мучает его желтуха От невоздержности в любви. Но вот попутное теченье Меня в другой уносит край. Какое, право, облегченье. Прощай же, Генуя, прощай! 1728

При появлении Медузы Вергилий рукой закрывает Данте глаза: созерцание абсолютного зла опасно не превращением в камень, а гипнотическим воздействием; нельзя безнаказанно заигрывать со злом. «Закрой глаза и отвернись; ужасно Увидеть лик Горгоны; к свету дня Тебя ничто вернуть не будет властно». Так молвил мой учитель и меня Поворотил, своими же руками, Поверх моих, глаза мне заслоня. О вы, разумные, взгляните сами, И всякий наставленье да поймет, Сокрытое под странными стихами!

Джон Китс A Thing of Beauty (Endymion) (пер. Б. Пастернака) Прекрасное пленяет навсегда. К нему не остываешь. Никогда Не впасть ему в ничтожество. Все снова Нас будет влечь к испытанному крову С готовым ложем и здоровым сном. И мы затем цветы в гирлянды вьем, Чтоб привязаться больше к чернозему Наперекор томленью и надлому Высоких душ, унынью вопреки И дикости, загнавшей в тупики Исканья наши. Да, назло пороку, Луч красоты в одно мгновенье ока Сгоняет с сердца тучи. Таковы Луна и солнце, шелесты листвы, Гурты овечьи, таковы нарциссы В густой траве, где под прикрытьем мыса Ручьи защиты ищут от жары, И точно так рассыпаны дары Лесной гвоздики на лесной поляне. И таковы великие преданья О славных мертвых первых дней земли, Что мы детьми слыхали иль прочли. 1818

Жоашен дю Белле (пер. Т. Алинец) Счастлив, кто похож на Одиссея, Кто странствовал за золотым руном, И кто, набравшись опыта, вернулся в отчий дом, Чтобы с родными жить остаток дней, старея. Когда увижу снова я родную деревушку, Как дым идет клубами из трубы, Увижу ли я отчую калитку и кусты, Знакомые от пяток до макушки? Нет ничего милее дома предков, Ни римские дворцы, ни витражи-розетки, Ни мрамор прочный — милее этого мне шиферная кровля! Милее Тибра мне прогулки по Луаре, Милее Палантина — крохотный Лире, А воздуха морского — милее мне анжуйские поля. XVI AD

Первый выстрел был в коня А второй попал в меня Устоял подо мной конь Лишь подёрнул головой Я же, выхватив обрез Превратил в красный замес Место, где было лицо Перед встречей со свинцом Белой гвардии сыны Против бесов сатаны Против молота, серпа Свет Двуглавого Орла И уводит атаман Через реку за туман Злой казачий наш отряд За Россию умирать А в бою так хорошо Ищешь смерти, но ещё Видимо, не пробил час И не ждут на небе нас Выбиваешься из сил Но сколько б душ не погубил Не насытится теперь Сладким вкусом крови зверь На привале тяжелей Слышишь голоса детей У которых никогда Не откроются глаза Вон они, на облаках У любимой на руках Заживо сожжённые Революцией во сне Обернётся атаман А за ним только туман Не осталось казаков Белой гвардии сынов Кого пуля догнала Кого шашка посекла Нету смерти той святей Как за Отчизну, за друзей Ведь учили в школе нас Белый — враг, а красный — наш Обманули ни за что Поколение моё За Георгиевский Крест Получил венец с Небес А за Красную Звезду Место вечное в Аду

Данте Алигьери «Божественная комедия» (пер. М. Лозинского) *** «Чей это крик? — едва спросить посмел.— Какой толпы, страданьем побежденной?» И вождь в ответ: «То горестный удел Тех жалких душ, что прожили, не зная Ни славы, ни позора смертных дел. И с ними ангелов дурная стая, Что, не восстав, была и не верна Всевышнему, средину соблюдая. Их свергло небо, не терпя пятна; И пропасть Ада их не принимает, Иначе возгордилась бы вина». И я: «Учитель, что их так терзает И понуждает к жалобам таким?» А он: «Ответ недолгий подобает. И смертный час для них недостижим, И эта жизнь настолько нестерпима, Что всё другое было б легче им. Их память на земле невоскресима; От них и суд, и милость отошли. Они не стоят слов: взгляни — и мимо!» ***

Константинъ Бальмонтъ «О вечерѣ въ амстердамѣ» О, тихій Амстердамъ, Съ пѣвучимъ перезвономъ Старинныхъ колоколенъ! Зачѣмъ я здѣсь,—не тамъ, Зачѣмъ уйти не воленъ, О, тихій Амстердамъ, Къ твоимъ церковнымъ звонамъ, Къ твоимъ, какъ бы усталымъ, Къ твоимъ, какъ бы затонамъ, Загрезившимъ каналамъ, Съ безжизненнымъ ихъ лономъ, Съ закатомъ запоздалымъ, И ласковымъ, и алымъ, Горящимъ здѣсь и тамъ, По этимъ соннымъ водамъ, По сумрачнымъ мостамъ, По окнамъ и по сводамъ Домовъ и колоколенъ, Гдѣ, преданный мечтамъ, Какой-то призракъ боленъ. Упрекъ сдержать не воленъ, Тоскуетъ съ долгимъ стономъ, И вѣчнымъ перезвономъ Поетъ и здѣсь и тамъ… О, тихій Амстердамъ! О, тихій Амстердамъ! 1899

Деревушку, Церковь, поле, Над погостом небеса... Это всё для нас не доля, Это жизни полнота. Без неё и свет не мил нам, Всё оделось чуждой тьмой. Здесь, на дне большой могилы, Под кровавою звездой. Мы хотим домой вернуться, К не погасшим алтарям. Мы хотим скорей проснуться, Дать по морде красным псам. Утащившим Русь родную На чужбину диких лет, Где безсмысленно, впустую, Над землёй встаёт рассвет. Где холодным светом стали Опоясан каждый час, Где калёные печали, Плети горя хлещут нас. Мы живём лишь ожиданьем Возвращения домой, Из жестокого изгнанья, К нашей Родине святой. Мы скучаем по России, Мы устали от вранья. Здесь, на дне, мы не забыли Наши русские края!

Мне больше не страшно. Мне томно. Я медленно в пропасть лечу И вашей России не помню И помнить ее не хочу. И не отзываются дрожью Банальной и сладкой тоски Поля с колосящейся рожью, Березки, дымки, огоньки...

‎Ты знаешь, что изрек, Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек? ‎Рабом родится человек, ‎Рабом в могилу ляжет, ‎И смерть ему едва ли скажет, Зачем он шел долиной чудной слез, ‎Страдал, рыдал, терпел, исчез. Константин Батюшков 1821