Stuff and Docs

Весь май и июль 1956 года небо над атоллом Бикини время от времени превращалось в этакое сатанинское пространство из огня, яркого света, пыли и тьмы. Здесь армия США проводила испытания ядерного оружия — в том числе, 20 мая 1956 года был проведен первое испытание водородной бомбы; испытание получило имя «Чероки». За 2 месяца было произведено 17 взрывов. Об испытании 20 мая писала местная пресса: «B-52 вылетел с острова Фред в Эниветаке. Предполагаемый эпицентр взрыва находился прямо над островом Наму, но летный экипаж принял наблюдательный пункт на другом острове за его прицельный маяк, в результате чего доставка оружия была произведена с ошибкой. Бомба взорвалась примерно в 4 милях от цели над океаном к северо-востоку от Наму. В результате практически все данные о воздействии оружия были потеряны». За слив журналистам информации о промахе, один из американских военных был подвергнут взысканию.

40-летний Некрасов пишет 25-летнему Добролюбову: «Что Вы так тревожитесь насчет денежных дел? В Ваши лета я был в долгу, как в шелку, — и не унывал. Что ж Вы-то? Была бы сила, а деньги у Вас будут» Добролюбов, впрочем, через полгода умер. Но в целом унывать и правда не стоило.

О мечтаниях Когда-то слова «Отель „Ламбер“» значили очень много. Речь шла не о самом особняке на парижском острове Сен-Луи, а о его жителях. В 1843 году в нем поселился князь Адам Чарторыйский и превратил особняк то ли в штаб правительства в изгнании, то ли в офис политической прото-партии. Чарторыйский, который в начале XIX века был товарищем и сподвижником Александра I, членом «негласного комитета» и министром иностранных дел Российской империи, со временем стал одним из лидеров польской аристократии. Во время Польского восстания 1830 года он руководил национальным правительством, а после разгрома восстания — отправился в эмиграцию, где провел следующие три десятилетия своей жизни. Отсюда, из отеля «Ламбер», шло руководство польской политической эмиграцией, отсюда рассылались эмиссары в самых разных направлениях (от Белграда до Стокгольма, от Варшавы и Северного Кавказа до Петербурга и Рима), здесь пытались выковать оружие, благодаря которому Российская империя должна была утратить контроль над Польшей, а сама Польша должна была освободиться и стать независимой. В Париже Чарторыйский и его круг то готовил совместное польско-французско-прусское вторжение в Россию, то покровительствовал польским военным формированием в Османской империи во время Крымской войны. А после окончания этой войны, Чарторыйский, будучи уже весьма пожилым человеком, большей частью отошел от дел. Об отеле «Ламбер» написано немало — хотя на русском, кажется, и меньше, чем на польском или французском. На протяжении двух десятилетий здесь был один из центров польской политической практики, у которого были и свои успехи, и свои провалы — обращать внимание на него, конечно, всем, кто хочет лучше понимать процессы, которые могут разворачиваться в эмиграции — стоит. И на этом примере можно многое понять и про времена более поздние. «Можно легко предположить, что эта цель была не чем иным, как политической мечтой, которую невозможно было реализовать из-за политических реалий. Однако это означало бы, что почти 130 лет весь польский народ гнался за мечтой, которая внезапно стала реальностью после Первой мировой войны. Кроме того, это заставило бы отдать должное прагматическому детерминизму в истории: то, что произошло, должно было случиться, а то, что не произошло, не могло произойти вообще. Это опасная максима, которой едва ли можно отдать должное учитывая различные элементы истории. О таком явлении, как политика Чарторыйского, следует судить не столько по его успеху, сколько по его предпосылкам, т. е. по тому факту, что оно проводилось в изгнании. Существование внешней политики в изгнании само по себе было огромным политическим достижением. Чарторыйский действительно воспользовался всеми возможностями, которые оставались у него в изгнании, более того, он даже расширил их, как никто другой эмигрант до или после него. Отель „Ламбер“ постепенно стал частично ограниченным независимым субъектом международных отношений, ограниченным главным образом открытыми для него формами политических действий и тем фактом, что он никогда не мог быть субъектом международного права. Это ни в коем случае не было просто политическим частным агентством на службе Франции и Англии. Этой точке зрения противоречит тот факт, что цели польской внешней политики не разделялись правительствами западноевропейских стран. Несмотря на это скрытое различие и несмотря на то, что западноевропейские правительства иногда уставали от „польских вопросов“ (например, все парламентские действия в пользу Польши предпринимались без согласия, а зачастую и против явной воли правительств), техническая и политическая поддержка со стороны западноевропейских правительств никогда не подвергалась сомнению».

Империя как провокатор хаоса и источник демократии: критический взгляд Сатнама Сангеры «Это не твоя нация, бабуин. Ты — очередное дерьмо из третьего мира, присосавшееся к роскоши и богатству другой нации… Продолжайте в том же духе, и все вы, гадящие на улицах козлоеды, будете отправлены домой, в свой Сёстротрахистан». Это цитата из одного из множества писем, которые получал британский писатель и журналист индийского происхождения Сатнам Сангера, после того как несколько лет назад опубликовал критическую по отношению к Британской империи книгу «Empireland: How Imperialism Has Shaped Modern Britain». Сейчас у Сангеры вышла новая работа, в которой он попытался посмотреть на то, как та же империя повлияла на мир в целом. А в новом выпуске London Review of Books вышла рецензия Нила Ашерсона на эту работу — как раз не критическая, а весьма положительная. Сам 90-летний Нил Ашерсон, ученик Эрика Хобсбаума, который в свое время решил не идти по академическому пути, а стать журналистом, начинает свой текст с небольших воспоминаний о конце британской империи. Одно из них переносит нас в: «Зал суда в Уганде, когда она еще находилась под британским протекторатом. Джозефа Кивануку, избитого, но неудержимого редактора, снова судили за „преступную клевету“ — любимое обвинение, которое колониальные власти использовали для борьбы с подстрекательскими газетами. Когда слушание завершилось, судья подошел к обвинителю (они оба были белыми мужчинами). „Сколько ты хочешь, чтобы я ему дал? Шесть месяцев? Большой штраф?“ Прокурор покачал головой. „Нет, Джим, он не может заплатить. Мы бы согласились, на пару месяцев тюрьмы для него и конфискацию его печатного станка, как мы сделали в прошлый раз“. Судья сделал то, что ему сказали. Джо Кивануку увели. Два белых адвоката отправились на обед в клуб». (На полях замечу, что финальную точку в судьбе Кивануку поставил не британский колониализм, а угандийский диктатор Иди Амин, который, как считается, лично убил Кивануку — и, по всей видимости, хранил его отрезанную голову у себя в холодильнике). Книга Сатнама, судя по всему — не столько научный труд, сколько журналистская автофикшн попытка описать Британскую империю и найти ее следы в современности. Для своей книги Сатнам немало поездил по бывшим территориям империи, перебирая разные сюжеты и пытаясь пойти по следу событий прошлого. Он отмечает, что не хочет подводить имперский баланс, собрав все минусы и плюсы и найдя финальное «ИТОГО». Этот путь никуда не ведет, считает Сатнам, потому что: «Британская империя ввела репрессивное управление, но также вырастила воинов, которые свергли ее. Вынуждая миллионное население перемещаться, империя распространяла болезни, но также разработала медицинские технологии для их лечения. Охотничьи заповедники и национальные парки поспособствовали защите природы, но были основаны для обеспечения достаточного количества животных для охоты как „спорта“, и резко ухудшили жизнь местного населения, ограничивая традиционную охоту и новые поселения. Британцы ввели газеты и книги, но также цензуру». Взгляд Сангеры скользит по бывшим имперским колониям. Он замечает, что на Барбадосе в старых сахарных плантациях местные гиды крайне неохотно рассказывают о рабской экономике, которая селала их такими прибыльными. Посетители не хотят об этом слышать. Другой пример имперского наследия для Сангеры: Нигерия, где, как он пишет, империя «продуцировала хаос и распространяла демократию». Племенные конфедерации сходной этнической принадлежности были объединены в суперплемена, причем один диалект становился официальным языком, а одна группа (в данном случае хауса) была выбрана в качестве силовика. Викторианцам нравилась идея привлечь к охране империи «военные расы»: сикхов из Пенджаба или горцев в килтах. Взгляд Сангеры мрачен, но, при этом, он и в себе видит имперское влияние — не может удержаться от восторга на Играх Содружества, хотя считает саму идею британского Содружества фикцией. Копаться в прошлом ему и самому больно, но он считает, что делать это надо. Не уверен, что книгу Сангеры я прочитаю, но узнать о ней было любопытно.

Шепоты, угрозы, поиски: «Ночные люди» на Холодной войне Уже завтра, 18 мая в 19:30, киноклуб «Сьерамадре» в очередной раз пройдет в книжном магазине «Порядок слов» на Фонтанке. В этот раз обсуждаем фильм «Ночные люди» Наннэлли Джонсона 1954 года. Фильм Джонсона — отличный пример кинематографа «второго плана», который интересен как способ лучше понять время и приемы, которые использовались для того, чтобы обрисовать «красную угрозу» во времена Маккартизма. Широкоэкранный фильм, снятый сочетанием «Техниколора» и «Синемаскопа» рисует перед зрителем панораму послевоенного Берлина, где все — не то, чем кажется, тайные переговоры важнее открытых высказываний, а опасность подстерегает на каждом шагу. С одной стороны, «Ночные люди» — забытый памятник временам маккартизма, когда в США шла охота на ведьм в поисках коммунистических агентов, с другой — пример более критичного взгляда на шпионский жанр; элементы этого взгляда несложно найти в драмах и триллерах о разведчиках более позднего времени. Завтра мы — Никита Смирнов и Егор Сенников — поговорим о том, почему этот фильм, несмотря на свою неприметность, довольно важен; поговорим о том в каком кинематографическом окружении оказался фильм и почему оказался практически забыт, а также расскажем о необычных технических решениях, которые были приняты его создателями. А затем все вместе отправимся в странное путешествие по миру Холодной войны в Берлине. Регистрация на мероприятие — здесь

Люди и годы: пора взрослеть В последнем тексте из цикла «Люди и годы», в котором Егор Сенников писал о многих фигурах, изменивших его жизнь, подводится итог путешествию в прошлое и дарится небольшая надежда У этого человека нет имени. Он — нигде и везде. Он — это вы. Или ваш знакомый. Он — это она. Она — это он. Это кто-то старший. Тот, кто успел сделать что-то до тебя, сделав твое существование бессмысленным. Ты видишь его как человека, совершившего какие-то великие деяния: он основал журнал, построил успешный бизнес, получил три высших образования и защитил докторские диссертации на разных континентах. Он читал все, что ты читал — а кое-что из этого и написал. Он везде был и уже устал от путешествий, лениво делясь впечатлениями о долгом ожидании в аэропорту Нью-Йорка или о краже кошелька в Вальпараисо. Всех видел, всех знал, многих поставил на ноги — и все это позволяет ему смотреть на тебя с превосходством. Ты лишь обдумываешь житье и карьеру, смотришь на мысли этого человека, ставшие тебе доступными благодаря существованию социальных сетей, — и у тебя опускаются руки. Ведь он сделал все правильные и неправильные моральные выборы, продался власти или наоборот, стал ее главным противником, основал союз, украл миллион, возглавил регион. Твои метания для него — чепуха, пройденный этап, ты для него вечный мальчик у Христа на ёлке, вещь, не заслуживающая внимания. Даже не так — ты понятия не имеешь, что там он о тебе думает. Он и не думает, скорее всего. Ты просто пытаешься посмотреть на мир его глазами, через призму его свершений: человека, который старше тебя, но кажется для тебя в чем-то образцом. Ты читаешь его тексты, изучаешь его проекты, копаешься в научных статьях или, не знаю, покупаешь сделанные его руками предметы. И все силишься разобраться в том, где скрывается мастерство и в чем секрет успеха. Ты мечтаешь, что когда-то и ты будешь таким же — заслуженным, опытным, талантливым, умным, богатым, интересным человеком. Эти фантазии живут с тобой, а жизнь идет своим чередом. Ты не заводишь себе кумиров, это не велит делать не только Библия, но и здравый смысл. Ты не завидуешь, ты давишь в себе юношеские восторги. Стараешься быть серьезным. Собранным. Хочешь все разгадать, но остаться собой. Избежать слепого копирования пути людей, которые тебя восхищают и завораживают. Начинаешь дела — и тут же их бросаешь. Старшие, сумевшие, дошедшие — все они пугают и завораживают. Пропасть между ними и тобой — вроде бы несокращаемая, — со временем начинает истончаться, таять. И тогда ты понимаешь, что вся эта тревожная одержимость, нервная попытка найти себя при помощи чужой оптики — все это пустое. Опыт людей старше себя невоспроизводим. Неповторим. И он даже не становится настоящим уроком для тебя, а лишь шрамом на душе, еще одной засечкой, которая напоминает иногда тебе о том, куда ты шел. У этого человека нет имени. Он — нигде и везде. Он — это вы. Или ваш знакомый. Он — это она. Она — это он. Он — это ты. #сенников Поддержите «Кенотаф» подпиской: телеграм-канал | Boosty

пользуясь случаем, рекомендую подкаст про то, как иранские оппозиционеры записывали Хомейни на кассеты и ненароком привели его к власти, от чего сами же пострадали https://www.youtube.com/watch?v=l-NcFbIfTe4

Смена караула и политическое убийство Судьба изгнанника — постоянно перемещаться и нигде не быть по-настоящему своим. Особенно если изгнание политическое: кому-то перейдешь дорогу, где-то тебя достанут спецслужбы политического противника, а где-то и правительство страны будет не радо иметь такого беспокойного гостя. В 1978 году во Францию перебрался Рухолла Хомейни, опальный иранский политик, высланный шахом из страны в Турцию еще в середине 1960-х. Оттуда он позднее перебрался в Египет, а затем уже во Францию. Как мы теперь знаем, во Франции он пробыл не очень долго и вскоре отправился оттуда в Иран — навстречу своему триумфу, который вознес его на вершину нового режима, новой силы, нового всего. Но мы не о нем. В феврале 1979 года Хомейни покинул Париж, а уже в июле того же года во французскую столицу перебрался Шапур Бахтияр, последний премьер-министр Ирана при шахе Пехлеви. Бахтияр и сам был при шахе оппозиционером, сидевшим в тюрьме, но был сочтен готовым к компромиссу. В последние месяцы своего правления шах все пытался найти компромисс с бунтующей страной и решил, что назначение Бахтияра ее успокоит. Ставка не сыграла, а сам последний премьер (который проработал около месяца), глядя на ход исламской революции и изучив принятый закон о смертной казни всех руководителей шахского режима, решил не ждать развязки. Он поселился в Нейи-сюр-Сен под государственной охраной. На его след иранцы вышли довольно быстро — первое покушение произошло уже в 1980 году. Но опального иранского политика, продолжавшего свою оппозиционную деятельность в изгнании, спасли французские полицейские ценой своих жизней. Нападавший был схвачен, приговорен к пожизненному сроку, но в 1990 году его обменяли на французских граждан, находившихся в иранской тюрьме. Дальше Бахтияра, видимо, стали охранять лучше. Но все же он не уберегся. Его тело нашли лишь через два дня после убийства — 8 августа 1991 года. Газета Le Parisien так описывала сцену преступления: «Когда полиция вошла на виллу по адресу улица Клюзере, 37 в Сюрене в четверг, 8 августа 1991 года, бывший премьер-министр Ирана лежал на диване в своей гостиной с перерезанным горлом. Четыре сотрудника спецслужб, дежурившие днем ​​и ночью вокруг дома, ничего не заметили. 6 августа 1991 года, после часовой пробежки в лесу, сын Бахтияра проводил отца домой. Убийцы, несомненно, были хорошо информированы: в тот день повар на вилле взял выходной, а двоюродный брат бывшего премьер-министра, живший в то время на улице Клюзере, также отсутствовал. В 15.00 перед входной сторожкой появились трое иранцев. В соответствии с инструкциями по безопасности дежурный полицейский проверил личности посетителей и обыскивает их, прежде чем впустить. Этот визит не выглядел подозрительным, потому что один из троих, Фаридун Бойерахмади,- политический беженец, проживающий во Франции с 1984 года, с которым Бахтияр неоднократно встречался. Вероятно, именно он послужил троянским конем, позволив убийцам проникнуть в крепость. Двое других, Али Вакили Рад и Мохаммед Азади, прибыли во Францию ​​несколькими днями ранее…». Али Вакили, одного из убийц, вскоре поймали в Швейцарии. Во французской тюрьме он провел почти 20 лет, пока его не обменяли в 2010 году на француженку Клотильду Рейс.

Оказывается Мартин Скорсезе продолжает экранизировать нон-фикшен книги и сейчас занят постановкой фильма по бестселлеру, посвященному мрачной истории корабля «Уэйджер». Про него в прошлом году вышла книга Дэвида Грэнна «The Wager: A Tale of Shipwreck, Mutiny and Murder», моментально ставшая хитом в США. История и правда захватывающая — британский корабль в 1741 году совершал атаки на испанские силы в Южной Америке, обогнул мыс Горн, сел на мель на юге Чили, часть команды восстала, бросила на островах капитана и его сторонников, и решила добираться до Англии своим путем на шхуне. Часть восставших в этом путешествии погибла, но некоторые все же до Англии добрались. Капитан же и его сторонники оказались спасены индейцами из племени чоно, после чего так же предприняли путешествие домой — выжили не все, но капитану тоже удалось добраться до Англии и поведать мрачную историю. У Скорсезе в этом фильме опять будет задействован Леонардо ди Каприо. Дэвид Грэнн был автором книги, по которой Скорсезе снял свой последний фильм — «Убийцы цветочной луны». Вообще, у Скорсезе крайне много фильмов, поставленных по документальным исследованиям или нон-фикшн книгам: это и «Ирландец», и «Банды Нью-Йорка» (основаны на одноименной книге Герберта Эсбери 1928 года), и «Бешеный бык» (поставленный по мемуарам боксера Джейка ЛаМотты), и «Славные парни» (экранизация книги «Wiseguy: Life in a Mafia Family» журналиста Николаса Пиледжи), и «Волк с Уолл-Стрит» (мемуары Джордана Белфорта), и «Авиатор» (здесь Скорсезе оттолкнулся от биографии Говарда Хьюза «Howard Hughes: The Secret Life»). Про документальные фильмы Скорсезе вообще молчу — это повод для большого отдельного разговора. В общем, интересно, как мрачная история восстания на флоте в середине XVIII века будет переложена на экран. «Убийцы цветочной луны» меня оставили в полном восторге — хочется надеяться, что и здесь Скорсезе найдет чем удивить. Книжку Грэнна я не читал, но теперь захотелось.

О голоде в Казахстане и о том, почему о нем широко известно меньше, чем могло бы Вышло мое интервью трудной судьбы — поговорили мы с Сарой Кэмерон довольно давно, но по разным техническим причинам, разговор опубликован только сейчас. Сара Кэмерон — это американская исследовательница, написавшая крайне важную книгу, посвященную историю голода в Казахстане в начале 1930-х годов. Ее работа «Голодная степь. Голод, насилие и создание Советского Казахстана» вышла в серии Historia Rossica еще летом 2020 года и, наверное, для тех кто хочет больше узнать о том, как начался и к чему привел голод в советском Казахстане — это один из ключевых источников первого знакомства. Другой важный источник, конечно, это мемуары Агнессы Мироновой-Король — жены высокопоставленного чекиста, которая была свидетельницей голода, жившая, при этом, крайне привилегированной жизнью. С Кэмерон поговорили о том, как она пришла к этой теме, о том, почему голод в Казахастане так долго был малоизученной и, честно говоря, малоизвестной за пределами Казахстана темой, а также о том, как отношение к нему меняется сейчас: «Я утверждаю, что голод не был случайностью, а стал прямым следствием советской экономической политики в Казахстане. Ведь многие эксперты предупреждали тогда Москву, что насильственное расселение казахского народа приведет к катастрофе. Впрочем, неверно и утверждать, что Москва полностью предвидела или тем более планировала голод. У голода было много последствий, которые стали для властей большой неожиданностью: появилось множество беженцев, а среди голодающих стремительно распространялись эпидемии. Эти события противоречили целям советской политики и сделали последствия голода более серьезными. Например, из-за нехватки рабочей силы в разгар голода многие поля по всей республике остались нераспаханными».