Алексей Алешковский. Дневник реакционера

Над всемирной отзычивостью Федор Михалыча много смеялись. А ведь это — нравственный, а не политический императив.

В Ереване майдан майданом вышибают. Кажется, Солженицын сказал: мы рождены не для счастья, а для развития. Где же ты, моё «Мимино»?.. 😕

С точки зрения российских интересов результаты европейских выборов — примерно ни о чём. А с точки зрения выборного тренда «Гитлер VS Халифат» — примечательны и ожидаемы. Хотелось бы поговорить о судьбах демократии, но чувствую себя европессимистом. В пессимизме есть один большой плюс — обмануться всегда приятно.

Дмитрий Быков: «я думаю о создании института русской цивилизации, причем института очного, а не зумовского. Нам пора вычленять те страшные признаки, те страшные тренды, которые в результате привели ко всему вот этому». Дима, удачи в поисках финансирования! Правда, Институт русской цивилизации существует тридцать с лишним лет, — надо разобраться с брендингом. А, главное, в процессе вычленения не выйти на самого себя 🤣

«Моя страна родила меня алкоголичкой», — объявила Яна Троянова, которую Минюст родил иноагентом 🤣

Сейчас, в очередной раз, утверждение системы ценностей производит колесо Истории. Но свободный мир — не тот, в котором одни в очередной раз нагнули других. Людям, которые не умели договориться, мир приносит победа. Но мир в душе приносит только победа над обстоятельствами и самим собой. Искусство — об этом: в этом смысл гармонии. Мы заново открываем для себя смысл государства. Мы заново переосмысляем вечные ценности. Мы открываем для себя цену выбора в эпоху, когда сам мир висит на волоске. На дороге, утыканной граблями, история — всегда ретроспектива. Ждать перемен, ничего не делая, — традиционная забава русской интеллигенции. Желая изменить мир, начинать надо с себя. Сто сортов колбас прекрасны, и они уже давно с нами. Человек подобен компьютеру тем, что и у него на выходе то же, что и на входе. Жизнь общества определяет культура: система вопросов и ответов. Не сформулировав вопрос, ответ получить невозможно. Герой, как и мышление, начинается с вопроса. Драматургия — тоже модель гегелевской триады. Любая хорошая история — о том, как люди договариваются. Или не договариваются: в этом — суть трагедии. Тезисы и антитезисы есть у всех. Нет единственной правды, но есть ценности, которые объединяют людей. Место поверженных монументов занимают братские могилы. На месте разрушенных иллюзий есть место нерукотворным памятникам.

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И КУЛЬТУРА Основой интеллигентской секты при советской власти было причащение культуры антисоветской — имперской, подпольной и западной. Западной к закату СССР причащалась через музыку, джинсы и жвачку уже почти вся страна. Великая эпоха сдулась вместе с великой мечтой. Колбаса начала править бал. Погоню за иллюзией сменила погоня за рублем. Мировая культура из сакрального тайника превратилась в супермаркет, а отечественная, самых честных правил, не в шутку занемогла. Разочарованные лишние люди до сих пор сидят у ее одра в ожидании щедрого наследства. Секта, приватизированная либеральной интеллигенцией, потеряла основу и основания избранности. Вновь обрести ее она попыталась в традиционном противостоянии власти (после того, как результаты нажористой смычки с ней идентифицировала просранными). Попытка оправдать фарсовыми целями комические средства убедительной не оказалась. Политбюро в релокации обрело традиционные черты Вороньей слободки. Последний философский пароход крикнул в терпком воздухе ноября 1922 года. Нынешним свободным мыслителям — в отсутствие мыслей — сказать нечего. Не то чтобы содержательной оказалась культурная повестка и в России. В этом видится проблема самоидентификации. Мы стоим на цивилизационном разломе. Это вопрос не только экзистенциального противостояния миру, ранее считавшемуся свободным. Разрушение связанных с ним иллюзий свершилось. Наследство культуры — это ценностные и смысловые ориентиры, объединяющие общество. Они прорастают из перегноя прошлого в сегодняшнем дне. Неотрефлексированное прошлое — непрожитое настоящее. Об этом говорила и либеральная интеллигенция, требуя покаяния от своих оппонентов. Мы опять на той единственной, гражданской. Ценностные и смысловые ориентиры — это не лозунги и не идеи, не идеалы и не идеология. Это ролевые модели поведения. Их порождает действие и выбор. Наша проблема в том, что за действие мы принимаем фокус внимания. Это очень хорошо заметно в нашем кинематографе, который от реальной жизни шарахается, как черт от ладана. Она ему неинтересна, потому что он ее не понимает. Отучила ее понимать, как это ни парадоксально, свобода. Интеллигенция привыкла жить не целями, а идеалами. Когда идеал осуществился, настала пора оправдывать средства, которыми он утверждается. Русская интеллигенция — как Тарас Бульба: сама идеал вынянчила, сама и убила. Симптоматично, что в этом она повторила опыт старых большевиков («но идея была прекрасна»). Культура создает образ времени. А образ времени (за исключениями, которые подтверждают правило) — это социальная рефлексия. Как свобода оказалась эпохой безвременья? И была ли свобода? У нас даже с ее образом большие проблемы. Начинали за нашу и вашу, а кончили за упокой оппонентской. Что же осталось в основе самоидентификации интеллигентской секты? Я бы сказал, противостояние — и даже противопоставление себя — реальности. В этом и есть смысл и содержание любого сектантства. Интеллигенция как страта не денется никуда. Время секты, хочется верить, прошло. Сегодня (да и всегда) глупо гадать о будущем. Время создается образом настоящего. Какой образ современности создала постсоветская культура? Разве что сатиру Пелевина. Мы потеряли героя потому, что не сумели его разглядеть. Это вопрос метода. Настоящий герой представляет не подвиги (уж ими точно не оскудело наше время), а утверждение ценностей. Драматургия — это система доказательств. Что такое хорошо и что такое плохо, знает каждый. А вот зачем вести себя хорошо, когда можно плохо, вопрос открытый. Человек воспитывается в подражании. И образом подражания для либерального интеллигента было двоемыслие. Искусство — не пропаганда. Оно может лишь показать, как путь лжи приводит к краху, и чего стоит правильный выбор. А правильный выбор диктует лишь система ценностей. Ценности традиционных культур не изменились. Проблема в тот, что эпоха свободы сделала их неочевидными. Зачем договариваться, когда можно бежать на майдан?

Иногда Катя Марголис пишет замечательно точные вещи. Правда, не вкуривая, что они начисто разрушают ее готтентотские моральные построения 😁 «Жертва и агрессор не только могут быть последовательно одним и тем же субъектом, но закономерно нередко им и оказываются – как в исторической перспективе, так и в рамках одной биографии. Подросшая и окрепшая тварь дрожащая с высокой вероятностью воспользуется любой возможностью право иметь – прежде всего право на насилие, которое в ее сознании и является главным. Феномен дедовщины и преступности детей из неблагополучных семей, история кровавых восстаний и революций говорят нам об этом». «Сам по себе этот факт последовательного перехода из роли жертвы в агрессоры и наоборот если и может что-то объяснить, то ничего не меняет в вопросах нынешней вины и ответственности». «Именно на неприятии идеи превосходства и априорных прав на него зиждется ещё недавно казавшееся таким незыблемым never again как основа архитектуры мира в обоих смыслах этого слова». Очень смешно, когда это пишет — после «донбили Бамбас» — патриотка «Украiны понад усе».

"Либералы долго играли, шутили с идеей революции и дошутились до 24 февраля. Народный ураган поставил их на вершину колокольни и указал им, куда они идут и куда ведут других; посмотревши на пропасть, открывавшуюся перед их глазами, они побледнели; они увидели, что не только то падает, что они считали за предрассудок, но и все остальное, что они считали за вечное и истинное; они до того перепугались, что одни уцепились за падающие стены, а другие остановились кающимися на полдороге и стали клясться всем прохожим, что они этого не хотели. Вот отчего люди, провозглашавшие республику, сделались палачами свободы, вот отчего либеральные имена, звучавшие в ушах наших лет двадцать, являются ретроградными депутатами, изменниками, инквизиторами. Они хотят свободы, даже республики в известном круге, литературно образованном. За пределами своего умеренного круга они становятся консерваторами. Так рационалистам нравилось объяснять тайны религии, им нравилось раскрывать значение и смысл мифов, они не думали, что из этого выйдет, не думали, что их исследования, начинающиеся со страха господня, окончатся атеизмом, что их критика церковных обрядов приведет к отрицанию религии. Либералы всех стран, со времени Реставрации, звали народы на низвержение монархически-феодального устройства во имя равенства, во имя слез несчастного, во имя страданий притесненного, во имя голода неимущего; они радовались, гоняя до упаду министров, от которых требовали неудобоисполнимого, они радовались, когда одна феодальная подставка падала за другой, и до того увлеклись наконец, что перешли собственные желания. Они опомнились, когда из-за полуразрушенных стен явился — не в книгах, не в парламентской болтовне, не в филантропических разглагольствованиях, а на самом деле — пролетарий, работник с топором и черными руками, голодный и едва одетый рубищем. Этот «несчастный, обделенный брат», о котором столько говорили, которого так жалели, спросил, наконец, где же его доля во всех благах, в чем его свобода, его равенство, его братство. Либералы удивились дерзости и неблагодарности работника, взяли приступом улицы Парижа, покрыли их трупами и спрятались от брата за штыками осадного положения, спасая цивилизацию и порядок!" Александр Герцен

Либеральная интеллигенция никогда не признается в том, что ее отказ учитывать культурные основы российского быта есть надежный способ его самосохранения. Следует признать, что это самая влиятельная секретная служба. Аналитический опыт здесь не копится. При этом каждый человек прекрасно осведомлен, как следует вести себя «по понятиям», как пользоваться неформальными практиками или гигантскими ресурсами двоемыслия. Даниил Дондурей