Тот самый Олег Демидов

КОРИНТ Диоген, Диоген, Диогенище, что ты ищешь округ фонаря: дым людей от большого костра иль двуногий окурок сгорающий? Где ты пил из горсти, где ты пил чечевичной похлёбки глоток, там с руки накормили мы впрок жадной смерти канавные рты. Где твой век золотой, где твой век затерялся в руинах времён иль разруха была испокон в головах, ты скажи, Диоген? Диогенище ты, Диоген, не катил бы на нас свою бочку, как и мы, ты летел мотылёчком, на страстей ослепительный свет… Ты щипал петуха молодого и из бочки луну обоссал, ты был первый и верный вассал всех чертей человечьей природы… И ходил босоногий, корявый, словно чучело, сжёгшее свой огород, где возделывал Бог сорняки ли? Душистые травы… Диоген, Диоген, Диогенище, что ты ищешь округ фонаря: дым людей от большого костра иль двуногий окурок сгорающий? 2015 ОЛЕГ ДЕМИДОВ

Кажется, это лучшее определение для Сергея Кубрина как писателя, его художественного пространства, его героев и пр.

Реплика для либералов: Мария Певчих со своим документальным фильмом прекрасна. Реплика для охранителей: мини-альбом Бориса Гребенщикова «Новый Шёлковый Путь» — прекрасен. Wellcome, грызитесь :)

У меня есть маленькая — слабость: я демократичен и считаю, что каждый человек имеет право на ошибку и её искупление. Всех удалил из чёрного списка. А что будет дальше — посмотрим.

На какой серии документального фильма «Предатели» Мария Певчих начнёт прославлять Владимира Путина?

* * * ...любовные, как старый графоман, которого отшила малолетка, о родине, когда смертельно пьян, о боге, если трезв (бываю редко) втолкнуть строфу культями в рукава, размахивать, расталкивая прочих в очередях: почём абзац ума? Отвесьте два. Талантливый сыночек, лирический, красивый как Лорен, ах, мальчики на девочек похожи, когда встаёт вопрос о взлёте цен на голубые глянцевые рожи... ...любезный, передайте тот сонет, пожалуйста, чуть матерно, с бисквитом от Пушкина, ой, блять, "анахорет", сгодится, если стану про молитвы для девочки безгрудой сочинять, любовные, как старая кошёлка, как жаль, что отменили букву ять, как жаль (тяжёлый вздох), что я не Фолкнер, хотя (читал в журнале), Лев Толстой с дворовыми лит-неграми хуярил, роялями торгуя из кустов, ах, гений, это тот, кому рояли издатель по бульварам разбросал, долби теперь по клавишам и смейся, подслушивай влюблённых голоса, подкладывай карениных на рельсы, ебучая божественная грусть... ...как вовремя повесился Есенин, не зная, что заучен наизусть поклонниками сауны с бассейном, что остаётся, девочка, поди, послушай как я кашляю стихами, и пуговичку, знаешь, на груди, и, мать твою, ни слова, ладно, маме, любовные, как старый ловелас, о родине, как пьяная профура, о боге, о пришествии, о нас, которым дом родной - литература. (АНДРЕЙ ХАНЖИН)

*** Моя чужая родина, моя бессмертная, забитая гробами, бескрайняя, спалившая края как свадебное платье на свече, за что я полюбил тебя... зачем целую землю пьяными губами, моя чужая родина, покой убийцы с васильковыми глазами, о чём бы мне по-русски ни сказали, молитва всё... и небо над рекой как скатерть в придорожном общепите, всё в пятнах, и дождями не отмыть их, да только я смотрю в него, немой, оглохший, понимая, что ни слова, ни мысли не принять, не передать, моя чужая родина, я снова родню в себе надеюсь отыскать. (АНДРЕЙ ХАНЖИН)

*** Роди меня, роди меня еще хотя бы раз, чтоб я успел вцепиться в набухшие соски твоих трущоб, где пыль и кровь. – Роди меня, столица! Я верю в бога, верю из любви к той мрачной поэтической идее, которая о смерти говорит, как будто о последнем пробужденье. Роди меня, роди меня опять меж Трубной и Рождественским бульваром, где я на лавку лягу умирать, природу оскверняя перегаром. Не хватит зла, слова сорвутся в хрип, наперсток неба выльется на лацкан, исписанный надрывным матом лифт обрушится в Аид могилы братской. Я не успею вылечить невроз, привитый бытом в местном халифате. роди меня, роди меня из слез, запекшихся на Бронзовом солдате. роди меня от рухнувших церквей, от идолов, от красных комиссаров, чьи призраки, шатаясь по Москве, царапали плащами тротуары. Я верю в бога, верю вопреки той пьеске в подражание Мольеру, где впавшие в безбожье старики религией насиловали веру. Роди меня, мне мало прошлых лет, мне не хватило разума в безумье, мой некозырный выбитый валет и суток счастья не набрал бы в сумме. Забудем, как я падал на газон, сломав цветы, пробившиеся к солнцу. Роди меня, роди меня в сезон осыпавшихся с явора червонцев. За листья эти буду бить хрусталь подсвечников на Шаболовской башне! Роди меня, столичная печаль, роди меня не завтрашним, - вчерашним. (АНДРЕЙ ХАНЖИН)

*** Свет фонаря - звезда над лобным местом, свист поездов в безвременье воскресном. Харон, вращающий на пальцах ключи от жёлтых "жигулей", в наколках синих Водолей скрипит шкалой радиостанций, нет света, некуда податься от череды напрасных дней. Пройдёт дождями Водолей, окрасит лужи белым-белым с кровавым венчиком рябин, и снова грязь, ручьи, вороны, и вновь вокзальные хароны свезут куда-то в глубь Руси, свезут... и господи спаси от фонаря текущего по лужам... Никто здесь никому давно не нужен. Свист поездов в безвременье воскресном, да ларь пивной как храм над лобным местом. (АНДРЕЙ ХАНЖИН)

Дополнительно готовлюсь к завтрашней лекции про поэтов «Московского времени» и неожиданно обнаруживаю ещё одну геобиографическую деталь: в 1970-е годы Сергей Гандлевский и Юрий Цветков жили на съёмной в Тушино. Это большой район на северо-западе Москвы. Здесь же в 1990-е жил (пока не сел в тюрьму) один из ярких представителей «Железного века» (сегодня все знают выходца из этой группы — Влада Маленко) — Андрей Ханжин (после 2014 года следы его теряются). Жил какое-то время — Всеволод Емелин, живёт — Евгений Лесин. Там же доживали свои дни Августа Миклашевская («последняя любовь Сергея Есенина») и Варлам Шаламов.