Котельник

Пятая серия

Рига предстала перед нами совершенной заграницей. Тетя Зина жила на улице Кирова, на четвертом этаже старинного дома, где они с мужем делили большую четырехкомнатную квартиру с единственной соседкой, пожилой Мирдзой Яновной, занимавшей одну комнату слева от входа. Запах мастики, которой натирали паркет во всех старых рижских домах, сочился даже на лестницу. Окна квартиры выходили во двор, в который можно было попасть через дверь первого этажа, напротив тяжелых входных дверей. Рядом с домом был молочный ресторан, а через дорогу Стрелковый парк, в котором мы с Элькой резвились с утра до самого вечера. Однажды мама стала свидетельницей сценки, которая удивительным образом определила наше грядущее поселение именно в Риге. Пожилая латышка на ее глазах подобрала окурок, выброшенный прохожим прямо на тротуар, догнала его и, запыхавшись, сказала ему со значением: - Молодой человек! Вы что-то уронили… Эту историю, которую мама с блеском рассказывала, деликатно передавая латышский акцент, я слышал почти на каждом застолье, когда за столом собирались гости, которые её еще не слышали. Мама выбрала Ригу. И разве мог папа возражать ей, когда в одну эту байку поместилось всё наше восхищение прекрасным городом и еще не виданным укладом жизни. Е. Шифрин, "Мир тесен"

С пыльной полки https://youtu.be/eRZTK9OvC4k?si=mFU7rHkvWIFQdu1v

И. Эренбург, «Молодому кажется, что в старости…»

Всё равно не успеваешь зажмуриться. Да даже если бы я закрыл глаза, я бы не сумел отделаться от этого хруста в ушах. Я возвращался из школы в Яундубулты, вышагивая с портфелем по узенькой, вытоптанной в снегу колее, когда перед мной вырос человек без шапки, в незастёгнутом пальто. Он зачем-то уступил мне дорогу, а затем рванул вдогонку проходящей электричке: то есть, сначала быстро зашагал, потом побежал, а потом ринулся головой под колеса. Я видел всё это – до того момента, когда, отвернувшись, услышал страшный треск сдавленных костей и затем кряхтенье резко тормозящего поезда. Самоубийца. Что за горе стояло за его решением уйти из жизни на виду у мальчишки, посреди белого дня? Какая мука предшествовала этому страшному бегу от жизни в никуда – в черную дыру небытия, через готовность испытать возможный ужас самой последней в жизни боли? Когда мы купили дом в Майори, квартирант, доставшийся нам на время вместе с домом, красивый, темноволосый латыш, тоже бросился под поезд у переезда на улице Турайдас. Господи, я опять закрываю глаза, но даже при закрытых веках вижу это неописуемое сальто, которая сделала уже, по-видимому, мертвая старушка, которой поезд неистово сигналил, приближаясь к другому переезду, у рынка на улице Пилсоню, где в тот час не было никого, да и я, хоть и кричал ей издалека, обхватив руками голову, не смог бы перекричать истошный рёв тепловоза. Режиссёр Горбань погиб таким же страшным образом, оставив дома слуховой аппарат и тоже не услышавший гудка приближающейся электрички. Я не Лев Толстой, я не сумею описать эти железнодорожные трагедии так, как однажды и на века получилось у него. Но на мое представление о ценности жизни, о её хрупкости повлияли не кино, не литература, не самоубийство Анны Аркадьевны, в вот эти реальные, страшные исчезновения людей, жизни которых так же, как и её, нелепо закончились под колесами всегда неумолимого поезда.

Сегодня в Театре Виктюка «Путаны» Нино Манфреди