Сóрок сорóк

В колониальных странах Третьего мира этот процесс формирования и последующего разложения национализма начался гораздо позже и шел побыстрее, но в любом случае - он так же в итоге утратил почти все ранние черты, которые в советском агитпропе именовались “прогрессивными” (некоторый демократизм, секуляризм, ориентацию на трудовые сектора общества).

Увидал у Димитриева рассуждения о патриотизме и отклик на эти рассуждения. В контексте темы о патриотизме, под которым каждый понимает что-то своё, можно отметить, что почти никогда в это заезженное пропагандой слово не вкладывается смысл, который оно изначально имело в 18-19 вв.  Патриотизм той эпохи - эпохи американской, французской, латиноамериканских революций, - это антагонизм контрреволюционного лоялизма. Т.е. принципа верности государеву двору, препятствующему на тот момент всеми силами социально-экономическому развитию тех территорий, на которые простиралась власть “божьих помазанников” и их больших и малых вассалов. Иными словами, патриот в исконном значении слова - это человек, стремящийся к обновлению своей родины и общества через радикальные реформы/революцию, не останавливающийся перед тем, чтобы ради этого обновления разрушить “священный мир” традиций и неприкосновенных общественных устоев, созданный контрреволюционными разлагающимися элитами и сословиями исключительно под себя.  Со временем, термин “патриотизм” мало-помалу утратил этот свой изначальный революционный посыл, превратившись в абстрактную “любовь” к абстрактной “родине”, под чем утвердившиеся на политическом олимпе новые буржуазные группы подразумевали преданность подконтрольному им же самим политическому центру. Который единственный только якобы и выражает лучше всего интересы народа/родины. А оппозиционность этому центру отныне воспринималась как “антипатриотизм”. В 19 веке именно в “антипатриотизме” чаще всего обвиняли радикальных социалистов, которые чего-то там себе фантазировали о разрушении буржуазного политического центра с передачей всей политической и экономической власти в руки трудового народа. Какая же это любовь к родине?  Очевидно, к тому моменту под “родиной”, которую нужно “любить”, уже подразумевался не народ, не бескрайние просторы родной природы и не метафизический “отчий дом”, а прежде всего вполне конкретный госаппарат под управлением конкретных лиц, приказам которых надо подчиняться и на защиту которых от внутренних или внешних врагов надо вставать. Задавать неудобные вопросы этой “родине” по поводу справедливости её функционирования тоже не стоило - родина одна, ее не выбирают, уж какая есть. Так конечно было не везде, но это только благодаря проклятым коммунистам, которые пытались вернуть понятию “патриотизм” хотя бы некоторую часть утраченного революционного импульса в противовес официальному “патриотизму” милитаристов, полицейщины, головорезов и великих вождей нации. “Патриотическим” было возглавляемое коммунистами антифашистское сопротивление в Европе, боровшееся с режимами, тоже как бы выстроенными на пламенной "любви к родине". “Патриотическими” же были многочисленные латиноамериканские организации вооруженной борьбы, выступавшие против местных горилл-каудильо, на каждом углу именовавших самих себя “патриотами” (самая известная из таких - созданный чилийской компартией для борьбы с "патриотической" диктатурой Пиночета "Патриотический фронт Мануэля Родригеса"). Однако, когда коммунисты “сдулись”, понятие патриотизма окончательно утратило свою демократическую и революционную направленность. Нечто подобное произошло, кстати и с понятием “национализм”, которое изначально относилось к левому спектру политической мысли и имело откровенно революционное содержание. Но уже к концу 19 века, - с возникновением во Франции “Action français” и “фёлькиш” движения в Германии, - европейский национализм начал откочевывать вправо, приобретая все более консервативные черты и все больше концентрируясь на идеях абстрактного государственного величия/возрождения, которому якобы препятствуют орды затаившихся внутренних врагов (евреев-спекулянтов, масонов, иммигрантов, социалистов-”антипатриотов”, либералов, атеистов, моральных вырожденцев и т.д.).

министерства буржуазного государства, с формированием широких электоральных блоков под руководством коммунистов для легального выдавливания “буржуазных” партий из политической жизни и т.д.  Трансформация тактики социалистической революции из лихого захвата вокзала/телефона/телеграфа романтичной партией профессиональных революционеров-подпольщиков в череду интриг и маневров циничных людей в серых костюмах, идущих во главе массовых партий, носила более приближенный к реальности середины 20 века характер. Но вместе с тем этот политический реализм открыл путь для закономерного укрепления “правых” настроений, апофеозом которых стал “еврокоммунизм”, с отказом даже от самой возможности захвата политической власти вне электоральных процедур. Примерно в ту же сторону склонялась и КПГ в 70-80-е годы, но, благодаря процессу “реконструкции” 90-2000-х партия выправила свою теоретическую линию, вернувшись к классической ленинской схеме “выживания в ожидании революции”. Т.е. программно не отрицая классовой революции (насильственной по умолчанию), партия ставит своей целью “подготовку субъективного фактора” для действий в рамках революционной ситуации, которая неизвестно когда еще назреет (потому что это объективный и особо неподвластный никому фактор), но назреет обязательно. Посему, отдавая должное успехам КПГ по удержанию электората, будем уповать на то, что революционная ситуация созреет раньше, чем эта достойная партия разложится (а такая опасность существует всегда) и мы увидим еще сверкающую пламенем революции Элладу.

Компартия Греции набрала на европейских выборах 9.3%, сохранив двух своих депутатов в Европарламенте. По сравнению с прошлыми европейскими выборами 2019 результат отличный (тогда греки набрали 5.3%), однако, - на мой взгляд, - подскакивать до потолка от радости, рассказывая о стремительном росте поддержки коммунистов все-таки рановато. Потому что если взглянуть непосредственно на количество полученных голосов, то ситуация хоть и позитивная (почти 368 тысяч против 302 в 2019 году), но не экстраординарная: в целом, КПГ с момента реорганизации в 1993 году имеет устойчивую электоральную поддержку населения в 300-400 тысяч голосов (к примеру, на двойных парламентских выборах в прошлом году за партию оба раза проголосовало более 400 тысяч). И пока греческие коммунисты даже не доросли до того уровня влияния в обществе, каким они пользовались в эпоху затяжного кризиса конца 2000-х, когда за КПГ стабильно отдавали свои голоса свыше полумиллиона избирателей. Правда тогда и явка граждан была повыше, поэтому в процентном отношении планка поддержки КПГ крутилась вокруг тех же 7-8-9%. Но в любом случае, в нашу эпоху последовательного сползания коммунистов в маргинальное поле, за счет своих принципиальных позиций и довольно-таки активной и умелой политической работы как на внешнем, так и на внутреннем фронте, КПГ совершает чудо, твердо удерживаясь которых год в своей политической нише, вполне успешно конкурируя с основными противниками слева, социал-демократами СИРИЗА. Которые, - и в процентном, и в количественном выражении, - идут на дно с середины 2010-х, последовательно разочаровывая собственных умеренных избирателей.  Тем не менее, я предполагаю, что 10-12% это максимум, на что могут рассчитывать коммунисты (не только греческие, любые) в рамках т.н. буржуазно-демократических выборов. Оглядываясь назад, в куда более политизированный 20-й век, можно увидеть, что именно таковы были средние показатели поддержки коммунистов в капиталистическом обществе, находящемся в условиях тяжелого кризиса. Сами по себе компартии (вне рыхлых коалиций) никогда не завоёвывали подавляющего большинства даже на самых честных выборах, даже в самые тяжелые для пролетариев времена, даже на самом пике развития “революционной ситуации”. Они уверенно побеждали только на тех выборах, которые сами же и проводили (Польша 1947, Болгария 1945, Венгрия 1949, Югославия 1945 и т.д.). Феноменальные 30%, которых когда-то достигали компартии Италии и Франции (34% - это “исторический потолок”, в который в 1976 году уперлась Итальянская Коммунистическая Партия) были обеспечены весьма гибкой, миролюбивой и приспособленческой политикой (ортодоксальные марксисты-ленинцы именуют такую “гибкость” оппортунизмом и ревизионизмом), за счет которой коммунисты в моменте “уводили” часть электората у исторически более сильных социалистов.  А сам же по себе коммунистический радикализм в более-менее чистом виде не находил слишком много сторонников никогда (хотя коммунисты всегда претендовали на то, что именно они выразители “коренных интересов трудящихся”, т.е. подавляющего большинства населения), поэтому Ленин, - видимо памятуя о неудаче РСДРП(б) на выборах в Учредительное собрание в ноябре 1917, - и не рассматривал вариант парламентского пути к социализму. Видя в легальной политической работе только трибуну для разоблачения самих же “парламентских иллюзий” и инструмент подготовки масс для революционного переворота в момент, когда для этого настанет благоприятный час. После ВМВ, на фоне роста престижа и влияния СССР (а значит - и коммунистов), в западных компартиях произошло некоторое переосмысление тактики, связанной с легальной борьбой. Имея перед глазами опыт стран Восточной Европы и, прежде всего, Чехословакии, где местные героические коммунисты при некоторой (не такой уж и мощной) поддержке советской стороны в период 1945-48 пробрались законными способами в государственные органы и совершили в феврале 1948 бескровный переворот, появилась идея “ползучей” революции, с превращением парламента в “орган народного волеизъявления”, с проникновением коммунистов в силовые структуры и

И как тут не вспомнить случившееся же на этой неделе задержание мэра турецкого города Хаккари от прокурдской левой Партии равенства и демократии народов (DEM) Мехмета Сыддыка Акиша, которому впаяли 19.5 лет тюрьмы за “руководство террористической организацией”; якобы, в период 2009-13 года Мехмет Сыддык принимал активное участие в строительстве гражданских сетей Рабочей Партии Курдистана и организации каких-то нападений. Сообщается, что это только начало, т.к. на карандаше у турецкой полиции еще около 30 руководителей муниципалитетов, мэров и глав районов от DEM, которым так же инкриминируют связи с РПК, сливание бюджетных средств на организацию аффилированных с РПК групп и подрывную деятельность против государства. Не знаю, насколько все это является правдой (связи DEM с РПК), но турецкое правосудие регулярно использует удобное “террористическое” обвинение для запретов или арестов не только курдских политиков, но и собственно турецких левых (об одном таком случае из Стамбула я давно как-то писал). Сроки по таким резиновым обвинениям дают умопомрачительные, но турецко-курдская левая все никак не разбегается по темным углам, изыскивая новые способы деятельности.

А вот в Чили как получилось. Есть там довольно крупная Коммунистическая Партия, входящая ныне в правительственную коалицию Габриеля Борича. Партия эта держится традиционно умеренной линии, что не оберегает ее от нападок правого сектора, повсюду выискивающего “коммунистический заговор”.  И, значит, ныне одним из самых медийных персонажей КПЧ, пришедших на смену сдувшейся Камиле Вальехо (очень популярной в годы массовых студенческих мобилизаций начала 2010х, но теперь превратившейся в серого партийного бюрократа и пресс-секретаря правительства),  является мэр муниципалитета Реколета, расположенного на севере Сантьяго, Даниэль Хадуэ. Человек экстравагантный, очень задиристый и бойкий, постоянно попадающий на передовицы благодаря своим заявлениям, иногда идущих вразрез с умеренной партийной линией КПЧ. И тут на неделе этот Хадуэ загремел за решетку.  Шьют ему коррупцию и ряд экономических преступлений, связанных с функционированием сети “народных аптек” (Achifarp). Эту замечательную систему распределения лекарств по ценам, ниже рыночных, Хадуэ разработал в 2015 году для своего муниципалитета, а позже распространил и по всей стране. Таких аптек теперь 212 в 170 муниципалитетах, т.е. проект оказался более чем эффективным, что заставляет скрежетать зубками деловых людей в хороших костюмах, рулящих коммерческими аптечными сетками. “Народная аптека” (по сути, национальная ассоциация потребительских аптечных кооперативов) это только вершина айсберга, конечно. Потому что для своей коммуны Хадуэ придумал массу всевозможных социальных программ: народная оптика, народная стоматология, открытый университет, несколько народных книжных магазинов, ряд муниципальных многоквартирных домов со сниженной арендной платой. Но, конечно, аптеки - самый эффектный проект, вышедший на национальный уровень. Еще в 2021 году поставщик Best Quality пожаловался национальным властям, что взаимодействие с Achifarp поставило его на грань банкротства, т.к. аптечный кооператив не оплатил большой объем поставок. В дальнейшем, появились обвинения и в вымогании взятки: якобы, в обмен на пожертвования в кассу Компартии в Реколете, Хадуэ гарантировал что Best Quality победит в тендере на поставки продукции в сеть “народных супермаркетов”, которые задумало создать уже правительство Борича. Долго ли коротко ли, разбирательство длилось и дошло наконец до той стадии, когда судьи решили в качестве меры пресечения применить предварительное заключение, т.к. пребывание мэра на свободе “несет опасность для общества”. Родная компартия конечно выразила уверенность, что суд во всем разберется, но сделала это как-то без огонька.

Про развитие венесуэльского “социализма 21 века” писал уже неоднократно (тэг #Венесуэла). Однако, как и всякий процесс, венесуэльский “социализм” имеет, - неожиданно, - и некоторые позитивные черты. Мало кто знает ©, но в стране все еще существует движение коммунаров, последнее дыхание романтического “мятежного чавизма”. В 2010 году Уго Чавес, воодушевленный идеями преобразования Боливарианской республики в “коммунальное государство”, - некую общинную федерацию, - готовясь к будущим выборам обнародовал Ограниченный закон о коммунах, предполагая в течение 2013-19 гг. сформировать остов этого самого “нового государства” - с децентрализацией исполнительной власти и широким демократическим участием народа. Было создано специальное Министерство Коммун, которое в 2012-13 гг. зарегистрировало 3641 коммуну: 893 городских, 971 сельскую, 53 коренных (на основе общин коренных народов) и 1724 смешанных (пригородных). Что такое “коммуна”? В случае Венесуэлы, это объединенные воедино 5-6 коммунальных советов (данную муниципальную систему самоуправления Чавес ввел еще в 2005), контролирующие совместно некие производственные единицы, функционирующие либо на кооперативных, либо на смешанных (государственно-кооперативных) началах. Сам Чавес уповал, что расширение сети коммун, ведающих не только экономическими субъектами, но и политическим воспитанием, постепенно трансформирует общество, по максимуму убрав из общественной жизни государственную бюрократию. Благодаря широкой народной поддержке и наличию в обществе некоторых традиций общинности (особенно на селе и среди коренных народов) вся эта история в 12-13 гг. стартовала очень хорошо. Этому содействовала и политика государства, смотревшего сквозь пальцы на незаконные самозахваты латифундий селянами и часто выделявшее средства для преобразования ферм или небольших предприятий (в городах) в муниципальные кооперативы. Параллельно некоторые особо передовые коммуны, - типа Эль-Майсаль или Коммуны имени Че Гевары, - соображая, что устойчивость движения коммунаров напрямую зависит от уровня политического развития своих членов и гражданского окружения, начали вводить специальные муниципальные программы обучения, подкрепляя, так сказать, коллективистскую идейную гегемонию. В других местах коллективистский дух поддерживался воссозданием погибающих под ударами капитализма традиционных форм бытия венесуэльского общества, типа “каяпы” (разовой коллективной работы на общее благо, типа субботника), “санкочо” (коллективной трапезы) или местных “фиест” (праздников с танцами и угощениями). Естественно, так не везде происходило; думаю, что во многих местах коммуны вообще носили формальный характер предприятий, пытавшихся сесть на государственную шею в плане бюджетных ассигнований, но тем не менее, курс коммун на дополнение экономической деятельности политическим обучением присутствовал кое-где. Однако, смерть Чавеса, тяжелый политико-экономический кризис, в который страна начала погружаться в 2012 году и правовые коллизии закона о коммунах весьма плохо отразились на дальнейшем развитии движения. Например, не очень результативной была попытка государства в 2014 году выстроить “коммунальный блок”, т.е. свести имеющиеся коммуны в некую экономическую цепочку (т.к. по мысли Чавеса, только через преодоление изоляции коммун и создание некоей сети-федерации можно прийти к “коммунальному государству”). Кроме того, сыграла негативную роль зависимость коммун не только от правовой, но и от финансовой поддержки государства, которое в условиях кризиса закономерно пошло на свертывание финансирования, перераспределяя средства в сторону подпитки крупных госпредприятий. Падение цен на некоторые аграрные культуры и дефицит топлива, удобрений и семян очень сильно подорвали сельское движение коммунаров. Наконец, падение популярности мадуристского правительства отразилось и на падении интереса масс в целом ко всем аспектам “социализма 21 века”, который привел страну к катастрофе.

Тем не менее, ряд коммун сумели пройти этот тяжелый этап более-менее стойко, а в 2022 году 65 коммун в 14 штатах объединились в негосударственный автономный Союз Коммун (Unión Comunera), защищающий идею преобразования Венесуэлы в “коммунальное государство”. Любопытно то, что формально это новое движение не привязано к правящей партии: идейно-политическая линия каждой коммуны якобы определяется внутри общинных советов, поэтому, по заявлениям самих членов Союза Коммун, в движении присутствуют как более-менее лояльные общины, так и настроенные оппозиционно. В любом случае, это не создает препятствий для налаживания хозяйственно-экономических и организационных связей между коммунами и, вместе с тем, не мешает Союзу взаимодействовать с государством на той же хозяйственно-экономической и организационной почве (типа участия в государственной системе распределения произведенных коммунами продуктов в городах) Перспективы этого движения в условиях экономической нестабильности и поворота весьма авторитарного правительства в сторону крупного бизнеса не совсем понятны, но уже одно то, что несмотря на все невзгоды и перипетии в рядах несчастного венесуэльского общества таки теплится дух коллективизма и даже развиваются мечты о какой-то антикапиталистической альтернативе, “коммунальном государстве” и “народной власти”, безусловно радует.

Вся эта унифицированная и централизованная система Оджалану не нравится; она якобы порочна, потому что превращает общество в управляемых, безликих и разобщенных рабов деперсонифицированного государства, спустившегося на землю бога. Можно создать “социалистическое государство”, но оно не приведет общество к социализму в том виде, в каком социализм воспринимался мечтателями из 19 века (т.е. самоуправляемой федерации производителей), т.к. культивирует в массах патернализм, беспомощность и зависимость от мистических, безликих и непонятных сил госбюрократии. Вместе с тем, Оджалан признает анархизм с его идеями быстрой “отмены” государства абсолютной утопией. Предлагая, в противовес двигаться в направлении постепенной децентрализации, демократизации и конфедерализма, подрывая параллельно “этатистскую ментальность” и связанные с этой “ментальностью” идейные проявления (великодержавие, религиозная или национальная нетерпимость, шовинизм, “колониальное мышление”, сексизм, милитаризм, консьюмеризм и т.д.), разрушающие горизонтальные связи промеж людьми и создающие благоприятные условия для укрепления власти госаппарата. Воспринимающийся как бы априори враждебным народу, которым он управляет и гуманизация и демократизация которого может быть осуществлена только давлением снизу.

☝️В дополнении к вышесказанному можно добавить нижеследующее. Почему РПК/Оджалан скептически смотрит на государство. Годы, проведенные в тюрьме за чтением книжек (в этом у него ограничений не было) и размышлениями о былом, привели Оджалана к выводу о том, что государство - это в принципе плохо и крушение социализма в общем и целом было предопределено тем, что был взят курс строительства “социалистического государства”. Логика тут простая. Современное централизованное государство (nation state) возникло и развивалось одновременно с капитализмом, являясь отражением укрепления политической и экономической власти монополий, которые через государственную бюрократию выстраивают систему тотального подчинения общества целям самих этих монополий. Хотя Маркс и Энгельс настаивали, что старое буржуазное государство нужно сломать, поставив на его место новое государство диктатуры пролетариата (черты которого они сами ясно не представляли), взявшие власть большевики после некоторых метаний фактически восстановили модель nation state с самими собою во главе, объявив все это единственно верным путем к социализму. Между тем, социалистическое государство диктатуры пролетариата воспроизводило отношения между властью (госбюрократией) и народом, характерные для капиталистических авторитарных государств. Отсюда, дескать, и вытекают сравнения коммунизма и фашизма или измышления некоторых левых об том, что советская/югославская/китайская/etc партийно-хозяйственная бюрократия приобрела черты “нового класса”, господствующего над пролетариатом. Соответственно, попытка построения социализма с помощью инструмента неразрывно связанного с капитализмом и воспроизводящим “этатистскую ментальность”, оказалась провальной. В итоге все “социалистические государства”, - некоторые даже с сохранением власти компартии, - легко и непринужденно перестроились на капиталистических началах, а бывшие партийно-хозяйственные товарищи зачастую даже сохранили свои места в госбюрократии. Какие специфические черты присущи nation state по мнению Оджалана? Это прежде всего политическая централизация и идеологическая унификация. С началом эпохи буржуазных революций nation state агрессивно распространяло свою власть на все общественные слои, создавая все новые институты для защиты власти и идейной гегемонии. Основным инструментом этого стала безликая гражданская и военная бюрократия, возвысившаяся над обществом. Она обеспечивает бесперебойную работу системы, защищает основы производства товаров и создает условия для получения прибыли тем или иным экономическим субъектам. Основная тенденция развития государства - монополизация управления абсолютно всеми социальными процессами. Чем полнее контроль над обществом - тем эффективнее функционирует nation state, вынужденное конкурировать, - как в военном, так и в экономическом плане, - с другими такими же nation states. Разнообразие и плюрализм противоречат этому курсу на тотальность. По мысли Оджалана, государство “колонизирует” умы людей, присваивая все виды духовных и интеллектуальных идей с целью укрепления этатистской идеологической гегемонии. Конкретно это выражается в создании единой национальной культуры, идентичности, религии с целью полной гомогенизации общества и “привязывании” его к организационной системе государства. Часто эта “социальная инженерия” сопровождается геноцидом, принудительной ассимиляцией и подкупом (разложением с помощью финансовых стимулов) тех общественных структур, которые плохо поддаются бюрократическому контролю. В этом плане нет никаких различий между государствами, какими бы идеями они не прикрывались - религиозными, либеральными или социалистическими. Феодальные империи прошлого ни в какое сравнение не идут с современным nation states по уровню централизации и идеологической монополизации, т.к. даже внутреннее управление великих империй использовало разные методы управления и самоуправления для разных своих частей, в которые входили самые разные структуры - начиная от религиозных республик, заканчивая племенными советами.