Сегодня один из авторов часть дня провел в наблюдении за дискуссией о насильственных и ненасильственных стратегиях в политической практике. Основная гипотеза заключалась в том, что вместо ситуативной вариации стратегий выбор между насилием и ненасилием определяется идеологической подоплекой той или иной политической общности. Это, в свою очередь, ограничивает возможности участия анархистов даже в низовой политике, не говоря уже об открытой, то есть самостоятельной конфронтации с властью.
Очень кстати на Дискурсе выложили хорошую статью об истории анархистского террора в царской России,
извольте ознакомиться. Кажется, что современные анархисты в России некритически наследуют (если не сказать, реконструируют) революционную традицию своих идеологических предшественников. Это в целом «болезнь левизны» на современный лад: вызовы новые, а методы старые. Либо (само)подрывы, либо захват «почты, телефона, телеграфа», – так победим. Короче говоря, если вы не любитель исторических реконструкций, революция может показаться вам весьма скучной затеей.
Несмотря на это, думаю, сегодня анархисты представляют собой еще более гетерогенную и диссенсуальную группу, не склонную ни к радикальным экспериментам в теории (как будто анархо-космистов всерьез воспринимает только Евгений Кучинов), ни к радикальным практикам (последними яркими энтузиастами были, наверное, участники и участницы арт-группы «Война», апроприировавшие в этом плане сферу акционистского искусства). Думается, что необходимость исследования социально-психологического градиента современного российского анархиста / анархистки может быть чрезвычайно полезна для выявления проблем в теоретическом и практическом плане анархистского движения.
Например, если брать в рассмотрение политзаключенных, идентифицирующих себя как анархистов / анархисток, то распределение происходит по границе интеллектуальной и активисткой аффилиации. Как соприкасаются друг с другом эти сферы, не устанавливает ли активистская деятельность ограничения в образе мысли, а интеллектуальная среда – в образе действий?
А вот солидаризирующийся рабочий народ, «анархисты в душе» как будто извелись. В «лучшем» случае, это ностальгирующие панки, для которых анархизм – это система означающих, образ жизни, в худшем – политически конформная общность, для которых террор и насилие – это либо голая эстетика, либо травма, вытесняемая бытом.
Ведь совсем недавно из суда над редакцией DOXA вышли прекрасные слова: «Им не победить молодость». Но что значит быть молодым? Средний возраст россиянина – 42 года. Быть молодым, должно быть, значит превзойти уже-данное. Есть ли надежда на молодость в анархистском движении? «Где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли?»
Анархистский террор в царской России: идеологические и социальные основы самого смертоносного способа борьбы с властью«Достаточно увидеть на человеке белые перчатки, чтобы признать в нем врага». К началу XX века число жертв анархистского революционного террора в Российской империи исчислялось тысячами человек: боевики грабили международные банки, подрывали кофейни, поезда и океанские суда. Хотя в первую очередь целью террористов были губернаторы, министры, помещики и другие представители элиты, часто случайными жертвами становились простые люди, бесконечно далёкие от диспутов об устройстве России. Несмотря на...