bread

Н. К. Рерих. Храм Святого Духа. Талашкино

Я не особый приверженец феминитивов, мне нравятся исконные «дворянки». В особенности, если это касается княгини Марии Тенишевой - русской дворянки, общественной деятельницы, художницы-эмальерки, преподавательницы, меценатки и коллекционерки. Она дорога мне. Настолько, что считаю её своим личным открытием, родственной по духу. Потому ещё несколько месяцев назад сделала заметку, чтобы напомнить о ней здесь в её др (а родилась она 20 мая 1858 года), но благополучно прогуляла тему. Так что пишу сегодня. Я была в её имении под Смоленском в августе 2020-го. Советую, к слову, побывать при любой возможности. Что называется, выгулять свою дезоксирибонуклеиновую в очень хорошем месте. Талашкино (Флёново) - один из главных просветительских проектов в жизни княгини, в 19 веке, да и в истории прогрессивного человечества, в целом. Такое чувство, что Энди Уорхол, в свою очередь, перенял идею у «Гордости всей России», у «настоящей Марфы-посадницы», создавая концепт своей фабрики уже в следующем, 20-м веке. Правда, ещё раньше своими вписками прославились святые апостолы, но об этом как-нибудь в другой раз. Как и о многих, применимых уже сейчас и в будущем, формах и измерениях, уготованных нам для возможности свободно творить, будучи ещё совершенно новыми, непонятными и непринятыми большинством, иметь неограниченные возможности воспроизводить свои идеи, используя такой важный компонент, как синергия творческого объединения. О множестве вариантов подобного сосуществования таки было сказано ещё тысячи лет тому назад: «В доме моём обителей много, а если и не так, то иду приготовить вам место». Так вот. В имении Талашкино, под крылом у состоятельной просветительницы бывали, живали, восстанавливались, творили и тусили: Михаил Врубель, Николай Рерих (меня не могли оторвать от храма святого Духа, который он там собственноручно расписал), Александр и Альберт Бенуа, Михаил Нестеров, Константин Коровин, Илья Репин, Павел Трубецкой, Василий Андреев, Игорь Стравинский (здесь у меня, как у хищного саундхантера, сердце бьётся особенно интенсивно), Андриан Прахов, Софи Ментер, Ян Ционглинский, Владимир Сизов, Малютин, Зиновьев, Бекетов и ещё многие подобные и бесподобные etc., существенно повлиявшие на прогресс и развитие всего человечества... Очень благодарна человеку, в один момент ставшему моим другом, преподнеся мне в дар (иначе не скажу) набор книг, среди которых были и мемуары княгини Марии Клавдиевны Тенишевой «Впечатления моей жизни». В них «бурные события рубежа веков, важнейшие вехи культурной жизни: открытие Русского музея, Всемирная выставка в Париже, издание журнала ‘Мир искусства’», встречи с великими людьми в России, Франции, Англии… - чтение, как минимум, вдохновляющее, одухотворяющее на жить и творить. И тем, кто возьмётся за него, бон апети.

в этом году точно стоит посетить дягилевский фест в Перми. хотя бы ради Яниса Ксенакиса и грандиозного техно рейва на заводе Шпагина.

разнашиваю мало кому понятный мужской. но у него на поверхности море и грейпфрут. в сердце листья лавра и жасминовый гедеон. в глубине, кроме гваякового дерева и пачули, ещё и дубовый мох с серой амброй. так что раздумываю выпить его весь.

Бродский - это что-то совсем личное, фамильное. Фонтанный дом. Литейный, 53. 24 мая.

from Сказ о Паночке, 13 апреля 2022

Saraf - Dom Radio, 20.05.22

Пропустить всю столетнюю с лишним историю кино — от первых люмьеровских крохоток до нынешних модных южнокорейских мастеров — через себя, через историю своей личности, не забыв включить ее и в историю мировую, и уместить все это на двух сотнях страниц — это трудно. Тут не избежать ошибок — всем известно, какие шутки порой шутит неравнодушная человеческая память. А что уж говорить о субъективности выбора!.. Любой киновед, и даже отнюдь не педант, прочитав эту книгу, наверняка скажет: ох, сколько ж тут дискуссионного! Но Жан-Мари Гюстав Леклезио не киновед и даже не кинематографист. Он — писатель, поэт, проживший большую жизнь — через которую, как и через жизнь любого из нас, прошло молодое и постаревшее на наших глазах искусство экрана. Его книга — очень личная. Это повесть о жизни. О жизни зрителя. О жизни киномана, причастившегося всеобщего увлечения кинематографом еще в 50-е годы, в Южной Европе — в Ницце. Да ведь и назвал свою книгу Леклезио непереводимым на русский неологизмом: «ballaciner» — сочетание двух многозначных корней: можно легкомысленно понять как «прогуливаться по кино, сбегать в киношку и на танцы», а можно, вспомнив о старофранцузском значении глагола «ballar», и — как «воспеть хвалу киноискусству», «создать балладу о кинематографе». «Киноклуб, — пишет Леклезио, — был храмом киноискусства, а прихожанами были синефилы с самой широкой кинокультурой, выходцы из разных социальных слоев. Адепты рекрутировались из лицеев и коллежей. Было много и уже закончивших, на пороге университета. Были и такие фанатичные приверженцы, что со временем, начитавшись критиков или просто поварившись в этой прослойке, обретали с годами память энциклопедическую. Стоило спросить их о любом фильме любой эпохи — и они могли назвать имена всех, кто его создавал, и наизусть шпарили биографии режиссера и актеров…» Вот, пожалуй, портрет адресата книги, которую держит в руках читатель. Едва ли можно сказать, что она написана для профессионалов, — больше того, историки кино наверняка отнесутся к ней скептически. Зато киноманское сообщество — это вечное вихрастое студенчество, независимо от реального возраста, — обнаружит в ней себя и свои пристрастия несомненно. И не станет спрашивать — а почему, собственно, так много места в книге занимают Мидзогути и Одзу и почти нет Куросавы, почему Феллини отсутствует вовсе, зато большие главы посвящены не самым знаменитым работам Пазолини и Бергмана, почему из американского кино автор признает разве что мюзиклы, а самым значительным из всего послевоенного периода считает кино иранское? И не только в субъективности здесь дело. Есть еще один урок, который, думается, извлекут одолевшие эту книгу кинофанаты. Он — в том, что и во времена «железного занавеса», и сейчас киноманы всего мира, это «странное племя» (Леклезио), почти ничем не отличаются друг от друга на Западе и на Востоке. Они самозабвенно любят одни и те же фильмы, которые подчас не так уж нравятся ученым критикам и историкам, они одинаково думают о многих событиях трагического двадцатого века, они так же готовы ходить на политические митинги в защиту свободы, любить которую их научил тот же самый кинематограф. Научивший их еще и благородной наивности, и прекрасной фантазии, и великому чувству бескорыстной сопричастности единственному искусству, которому — как убедительно показывает Леклезио — все-таки удалось хоть чуть-чуть изменить мир к лучшему. ___ Дмитрий Савосин о книге "Смотреть кино"