Objection, your honor!

О "нежелательности" SOTA media Некоторые СМИ начали писать, что скоро "суд признает" SOTA нежелательной и "можно начинать" чистить в соцсетях ссылки на неё. Нет! Для статуса нежелательной любой организации хватает решения (а по факту релиза) генпрокуратуры. И распространять материалы SOTA media опасно уже сейчас. Упоминать можно. Сдаваться не стоит.

После длинных постов от меня отписываются, так что попробую короткий. Читаю тут одно заявление о преступлении. В нём, в числе прочего, про мою доверительницу написано вот что:

От неё можно ожидать чего угодно, учитывая, что у неё два высших образования – ветеринара и юриста

Думаю, не получить ли вторую вышку. Чтобы боялись.

Почему-то у меня рабочие вопросы приходят сериями. Был у меня сезон психиатрии, "детский" сезон, теперь вот начался сезон вопросов про процессуальные издержки. И про иски тоже. Сейчас объясню. Итак, потерпевшая по уголовному делу предъявляет к подсудимому гражданский иск. В иске сначала всё просто. Имущественный ущерб – чётко по чекам (лекарства, врачи, всё такое). Моральный вред тоже обоснован некоторыми документами и показаниями, но речь пойдёт не о нём. А о том, что по каким-то причинам в "имущественную" часть истица включает ещё и свои расходы на адвоката, проезд (пролёт?) и проживание в Петербурге в дни следственных действий и судов. Логика у неё такая: если бы обвиняемый не совершил преступление, то не пришлось бы ей приглашать адвоката и таскаться в Питер поездами и самолётами. Но в логике УПК, конечно, это никакой не имущественный вред, а вполне себе процессуальные издержки. И если по иску понятно, кто кому должен (ответчик истцу, то есть подсудимый – потерпевшей), то с издержками есть варианты. Их можно и взыскать с осуждённого, и получить из бюджета. Второй вариант для многих потерпевших, конечно, предпочтительнее – потому как технически легче. А с осуждённого-то иногда и взять нечего – ни кола, ни двора, ни рубля на счёте. И гражданский иск подаётся просто чтобы было, без перспективы эти суммы когда-нибудь взыскать. А вот издержки (они бывают очень немаленькие) всё-таки есть шанс заполучить обратно – от государства. Итак, возвращаемся к этому конкретному иску, в котором всё скинуто в одну кучу. Суд иск не только принимает (тут никуда не денешься), но и удовлетворяет, вынося приговор, в полном объёме. То есть фактически не решает вопрос о возмещении издержек (его никто и не ставил), а признаёт эти затраты – следом за логикой потерпевшей-истицы – ущербом от преступления. И вроде бы всё хорошо: иск предъявлен – иск удовлетворён. Что хотели от суда, то и получили. Но, оказывается, осуждённый-то как раз не имеет ни рубля за душой. То есть маловероятно, что он выплатит по иску хоть что-то. Включая несколько сотен тысяч рублей издержек, которые вообще-то можно было попытаться получить от государства. И теперь, значит, позиция потерпевшей (с новым адвокатом – догадываетесь, с кем?) должна выглядеть так: Уважаемый суд! Я там в первой инстанции иск заявляла. Хороший, самой понравилось. И суду тоже – раз он его удовлетворил в полном объёме. Но я тут подумала, что зря. Надо было суду иск читать внимательнее, и ту часть, что фактически про издержки, в судебном заседании обсудить. И подсказать мне, чтобы я отдельное заявление по издержкам подала. Я бы подала и попросила из бюджета нам эти деньги компенсировать. А суд иск не читал внимательно, поэтому я теперь с удовлетворёнными исковыми требованиями, но без денег. А, кстати, вот ещё заявление о взыскании издержек на адвоката, который придумал предыдущие три абзаца. Это тоже пусть государство, пожалуйста, оплатит. ... Как правильно сказал герой одного хорошего сериала, «в такие моменты очень важно говорить уверенно».

Абсолютное большинство адвокатов любят выступать в жанре "а вот у меня было такое дело, сейчас расскажу". Дальше длительность повествования может быть очень разной, и зависит она не от красноречия рассказчика, а от того, как быстро другой коллега вклинится с очень похожей, но тоже невероятно интересной историей. И если дискуссию не ограничить искусственно временем и/или предметом, затянуться она может надолго, а пользы, кроме разве что психотерапевтической, никому не принести. Лирическое отступление: на днях на Матисовом острове увидела объявление "требуется сборщица калейдоскопов" и подумала, что мы все, адвокаты, немного она. Собираем кусочки норм и практики, что-то там шуршим, крутим – и вот уже получается красиво. Выглядит как магия, а по сути физика. Лирическое наступление: мы с коллегой Максимом Никоновым завтра в прямом и бесплатном эфире покажем, как работают адвокатские калейдоскопы. Тема как будто простая и базовая, из учебника – подсудность. Но это только так кажется, что она простая. С ней иногда такие картины складываются, что диву даёшься. Время ограничено одним часом, поэтому вебинар можно посмотреть за обеденным кофе или по пути в назначенное на 14.00 судебное заседание. Кроме часа кручения цветных стёклышек пришлём участникам ещё и подборку судебной практики, чтобы потом можно было собирать калейдоскопы на свой вкус. А ещё, как нынче модно, подкинем промокод на курс по уголовному процессу. Регистрация на завтрашний вебинар тут, а на курс – здесь. Будет интересно.

Отдельный сорт адвокатских приключений – это приключения в канцеляриях судов. На днях закинула в один суд заявление об ознакомлении с делом. Созвонились с секретарём, согласовали дату, какие тома нужны сразу, а какие – возможно, потом. Схема отработанная до автоматизма, но и автоматы иногда сбоят. Захожу в канцелярию, говорю, с каким делом пришла знакомиться. Дело на месте. Но где, спрашивает сотрудница, ваш ордер? Так ведь, говорю, ордер я к заявлению об ознакомлении ещё на той неделе пришпилила. Вернее, вы – в моём присутствии. Мне отвечают, что заявление лежит неизвестно где, поэтому мне сейчас просто дадут заполнить новый бланк. И ордер надо бы приложить. Да, ещё один. И вроде как мне в принципе ордеров не жалко, только вот на ближайшие три дня они рассчитаны буквально под завязку, и потратить сейчас ордер за просто так – значит, потом лететь через весь город в коллегию за новыми. В день, когда и без этого загрузка обещает быть высокой. Ну уж нет. Я, говорю, дело почитаю, а вы наберите пока секретаря судьи — раз она дело сюда принесла, значит, уверена в моём праве его читать. А уверенность эта наверняка растёт из ордера, который где-то там в зале суда и лежит – вместе со старым моим заявлением. Ой, всё – говорят мне в канцелярии. Читайте так, только отстаньте от нас, пожалуйста. И я всё понимаю. Я в аппарате суда работала – там если вдруг кто от тебя отстал (да ещё и под конец рабочего дня), то это ощущается как день рождения, только без торта и свечек. Поэтому отстаю и молча знакомлюсь с делом. Но тут вдруг оказывается, что в деле-то есть не всё. Вот, например, жалобы нет – а должна бы, потому что именно из-за этой жалобы мы все в этом суде и собрались. Приходится таки звонить секретарю судьи. Она вышла – отвечает помощник, но что где валяется не знает, где бы могла лежать жалоба. В это время в канцелярию поднимается служительница гардероба, сетуя, что там осталось только моё пальто, а остальные нормальные люди из суда уже ушли. Забираю пальто. Шучу с полусонными приставами. Звоню помощнику. Дозваниваюсь наконец. Пока поднимаюсь обратно, решаю вопрос с жалобой, ордером (секретарь зовёт корешок ордера "открепительным талоном", но сейчас не время для ликбеза), следственными томами, извещениями. Захожу в канцелярию уже с новостями: ордер – вот он, ходатайство в деле, копию жалобы получила, расписка – вжух, вот она. Сотрудница наконец – впервые за вечер – мне улыбается. Спасибо, говорит, что всё решили. Отвечаю, что такая у меня работа (хотя, строго говоря, вот эта работа не совсем моя, но какой сейчас смысл об этом напоминать). Я же всё понимаю. Я в аппарате суда работала – там если вдруг кто за тебя решил проблему (да ещё и под конец рабочего дня), то это ощущается как день рождения, причём уже и с тортом, и свечками. И даже с конфетти.

Отвлекусь от журналистских историй, но обещаю очень далеко не уходить. Если вы внимательно читали прошлый пост, то помните, что я пишу диссертацию. Речь о магистерской для окончания факультета социологии и посвящена российской адвокатуре. Так вот, в процессе работы нашел интересную штуку об адвокатах в СССР... Вообще, как известно из соцопросов (слепо верить, которым, разумеется, не нужно) в России довольно сильно любят СССР, больше половины участников опросов вроде как сожалеют о его распаде. О цифрах спорить можно долго, но, кажется, у большинства из нас действительно есть родственники/друзья/коллеги, которые до сих пор грустят о том, что «Нерушимый совсем разрушен». При этом россиянам, по данным тех же опросов (которым, повторюсь, верить далеко не обязательно), довольно сильно не нравится феминизм. Его не поддерживают тоже чуть больше половины респондентов. Такое совпадение забавно, и чтобы объяснить почему, как раз приведу пример из своего диссера. Дело в том, что во всем мире на протяжении большей части XX века адвокатура была очень мужским занятием. Защитительные речи в уголовном суде, сдержанные советы на деловых переговорах произносили в основном белые, цисгендерные мужчины среднего возраста. В 1960-е годы в Гарвардской юридической школе было всего 2 женских туалета, в которые немногим студенткам приходилось бегать через весь кампус. В некоторых странах до сих пор мужчины занимают больше 70% юрсообщества (хотя ситуация тут стремительно меняется). Но как раз-таки в СССР ситуация довольно заметно отличалась. Заметное число женщин пришло в советскую адвокатуру еще в 1930-е годы (лично меня впечатлило, что именно женщины составляли почти треть призванных в РККА адвокатов в годы войны). Уже в 1948-м доля женщин-адвокатов по СССР превысила 30% (тот самый порог, который во многих странах не пройдет до сих пор). В 60-е в Кемеровской коллегии адвокатов женщины уже занимали больше половины мест (в то самое время, пока студентки Гарвардской юршколы должны были бегать в поисках туалета по всему кампусу). В 80-е в Новосибирской области уже около 70% адвокатов были женщинами. К чему я все это? Конечно, СССР не был страной победившего гендерного равенства. Практически каждое следующее поколение советских руководителей было в этом (да и во многих других) отношении консервативнее предыдущего. Доступ же гражданок страны к труду не отменял того факта, что дом и дети все еще во-многом были на них. И все же модернистский потенциал (в том числе феминистический) советского проекта просто свернуть и выбросить не получалось. Однако этого как-то не помнят те люди, которые одновременно скучают по СССР и при этом не любят феминизм. В сущности — это лишнее свидетельство того, что они особо не помнят ни того, что в Советском союзе правда было плохого, ни того, что там было хорошего. В общем, как пела группа «Дайте Танк(!)»: Welcome, это страна балерин и медведей Для понимания чересчур сложная Поэтому на эпизодах из детских комедий Мы строим фантомное прошлое

Вторая часть истории про кота (которая к тому моменту была уже вообще не про кота, а о пельменях все и думать забыли) Итак, следствие шло. Позиция подзащитного колебалась от "я случайно" до "это мог быть не я". Но жену он просил не впутывать в любом случае. Поскольку первые показания были даны про неосторожный удар ножом, а показания потерпевшего эту версию до конца не исключали, для следствия мы выбрали позицию "я случайно". Отбиваться от собственных показаний, да ещё и данных со мной в качестве защитника, действительно было бы плохой идеей. А вот прояснить подробности на очной ставке с потерпевшим — вполне вариант. Поэтому, чтобы создать противоречия в показаниях (без которых оснований для очной ставки не будет), мой подзащитный на очередном допросе рассказал следователю версию... Ну да. Версию с котом. Мне до сих пор перед ним, шикарным рыжим мейн-куном, стыдно. Дальше, конечно, мы попросили очную ставку с потерпевшим, но следователь отказал. Противоречия, говорит, несущественные. Нож в брюшную полость попал в эту дату, в это время по такому адресу? Ну и всё. Остальное — вопрос интерпретации. Кота тоже не допросил и даже не осмотрел. Вопросы перед экспертом не поставил. В переквалификации тоже отказал. А тем временем потерпевший прислал из далёкого далека заявление о нежелании каким-либо образом дальше участвовать в процессе. С таким набором из абсолютного ничего мы и пошли в суд. На тот момент у меня ещё не щёлкнуло, как поступить. А потом щёлкнуло. Мой подзащитный хочет условный срок и жену не впутывать. Я хочу оправдательный приговор не утопить подзащитного и не нарушить этику (не перед кодексом — перед собой). Всё это можно реализовать только одним способом — быть кристально честной. Но не сразу. В каждом заседании мы с подзащитным хором расписывали версию о неосторожном ударе при прыжке через кота. Дошли даже до эксперимента с участием эксперта и пристава в качестве статиста. Чем бредовее в процессе становилась история про кота, чем отчаяннее мой подзащитный путался в подробностях, тем больше я радовалась. Письменные документы огласили без вдумчивого чтения, по заголовкам. Тем лучше. В прениях мой подзащитный выступил с той же кошачьей версией. Очень удачно, то есть абсолютно несуразно. Судья не скрывала негодования. И тут настала пора быть кристально честной — в своём выступлении в прениях. Выглядело оно примерно так. Мой подзащитный придумал абсолютно бредовую, глупую, противоречивую версию того, как нож попал в потерпевшего. Почему? Потому что не хочет сесть. Естественное человеческое желание. Особенно для человека, который взял на себя чужую вину. Потому что — вот у нас осмотр, смывы с дивана и с пола в комнате, кровь потерпевшего на женской одежде и тщательно вытертый от отпечатков нож — он и не виноват. Виновата жена. Но оба благородных дона (подсудимый и потерпевший) об этом молчат. Не говорят, как и почему поссорились. Не могут рассказать подробности, потому что они и не ссорились. Но вынуждены об этом молчать. Не исключаю, что они договорились похоронить эту тайну ещё до того, как потерпевший спустился из квартиры к машине "скорой". И даже место действия решили перенести на кухню — вдруг тогда в комнату жены полиция не зайдёт? Потерпевшему повезло исчезнуть из поля зрения суда, а у моего подзащитного такого варианта нет. И вот теперь он мечется меж двух огней: взять на себя преступление и сесть в тюрьму вместо жены — или как-то остаться благородным защитником, но всё-таки на свободе. ... Таким выступлением, как мне казалось, я убиваю двух зайцев. Показываю судье понятную человеческую историю опустившегося, но благородного мужчины — раз. Объясняю несуразную версию защиты и почему мы играли в неё до конца — два. Естественно, эта история не про оправдание. Но и дать реальный срок человеку в таких вот обстоятельствах тоже, возможно, рука у судьи не поднимется. Я верю в это каждый раз, да. Последнее слово подсудимого коротко — "мне нечего сказать". Несколько часов ожидания приговора. Условный и весьма небольшой срок. И сразу из зала суда домой — к жене и коту. Думаю, что это хорошо.

А вот история про кота, пельмени и поножовщину, которую я обещала. Хотя на самом деле, конечно, это история о доверителях, которые не всё говорят своему адвокату. Итак, некоторый год, некоторый район, некоторая коммуналка. Посреди затяжных праздников в скорую поступает вызов: ножевое ранение в живот. Раненый выходит к медикам на улицу сам и уезжает с ними в больницу. Следом приезжает полиция и забирает из коммунальной квартиры двоих — мужа и жену. Из их путаных объяснений получается, что они втроём с потерпевшим выпивали на кухне, потом хозяйка дома угла в комнату вздремнуть, а мужчины что-то между собой не поделили. Приезжаю я. Выясняю анамнез — потенциальный обвиняемый безработный и судимый (за неосторожное преступление, но всё равно неприятно). Говорит, что действительно ударил собутыльника кухонным ножом в живот, но, цитирую, претензий к нему не имеет. Конфликт или оборону отрицает. Главное, чего хочет — не оказаться под стражей. Выбирает вариант признавать факт — удар ножом, но не умысел на причинение тяжкого вреда здоровью. Общаемся со следователем. Тот говорит, что раз судимость "неосторожная", а показания хотя бы частично признательные, удастся обойтись подпиской о невыезде. Что ж, на этом, наверное, дело раскрыто, и остаётся только бороться за мягкое наказание, умасливать потерпевшего и надеяться на снисхождение судьи? Вот и я так думала. Но через пару дней подзащитный приходит ко мне с серьёзным разговором. Собутыльника, говорит, порезал не он. Он-то сам вообще в "Дикси" за пельменями выходил. Так что либо это кто-то из соседей, либо вообще с улицы зашедший злоумышленник. Открываю "Безопасный город", показываю все камеры, расставленные на пути от коммуналки до "Дикси". Спрашиваю, стоит ли мне запросить видео с этих камер, и если да — то увижу ли я на записях своего подзащитного в интересующее меня время. Подзащитный мнётся, просит ни в коем случае не запрашивать видео и уходит. Проходит — точно уже не помню — дней десять, может, две недели. Снова звонит подзащитный, теперь с новой версией. У них с женой, говорит, есть кот. И в тот момент, когда мой подзащитный нарезал колбаску к праздничному столу, кот неудачно подвернулся под ногу, отчего он (подзащитный, не кот) споткнулся и случайно воткнул нож в потерпевшего. Прошу показать, как всё было. Чертим схему кухни, колбасы, кота и потерпевшего, но что-то не сходится — не получается такой удар. Спрашиваю у доверителя, зачем он снова мне врёт — как с пельменями. Я, говорит, не вру – я мог споткнуться об кота, мог выйти за пельменями и вообще это мог быть не я. Правда, на просьбу для начала всё-таки рассказать, как всё было на самом деле, опять сворачивает разговор и уходит. Тем временем я получаю доступ к нескольким важным документам — протоколу осмотра места происшествия и показаниям потерпевшего (живого, относительно здорового и уже выписанного из больницы). Потерпевший скупо, не объясняя причин конфликта, рассказывает только про удар в живот ножом на кухне. Весь допрос — буквально на один абзац. А вот в протоколе осмотра обнаруживается интересное. В кухне ни капли крови, зато кровью залит диван в комнате. А под диваном – женская одежда с пятнами бурого цвета. В кухне — только нож (в мусорном ведре). Картина складывается. Встречаюсь с подзащитным уже по собственной инициативе. Спрашиваю прямо: это она? Молчит. Потом говорит (так и не ответив, кто же всё-таки воткнул в потерпевшего нож), что жене садиться в тюрьму ну никак нельзя. ... Итак, лимит букв закончился ещё на завязке истории. Поэтому продолжу потом, а пока вопрос: как, по-вашему, действовать адвокату в этой истории?

Как и многие российские коллеги, я слежу за делом Бишимбаева в Казахстане. И мне невероятно нравится смотреть вживую не только на работу адвокатов, прокурора и судьи, а ещё и на то, как крутятся шестерёнки в чужом УПК. Давно мечтаю, чтобы открытых судебных заседаний в интернете транслировали побольше — жаль, пока что в России, что в Казахстане для открытости процесса нужен труп молодой женщины (см. знаменитое питерское дело доцента Соколова). Каждый процессуальный поворот вызывает трепет в моём нежном адвокатском сердце. Вот подзащитный, который явно не всё тебе рассказал в конфиденциальной беседе. Знаем, бывали там — и ещё будем (Заметка на полях: рассказать как-нибудь историю о поножовщине, пельменях, коте и коварной жене. Там все остались живы и даже никто не сел — а я, защитник, так и не знаю, кто же на самом деле взялся за нож и почему). Вот к проблемному подзащитному плюсуются недоосмотренные вещественные доказательства (у Бишимбаева - телефон), в совокупности давая гремучую смесь. У нас тоже такое случается. И бьёт периодически то по защите, то по обвинению — и весьма больно. Как однажды такой вещдок удалось повернуть в свою пользу в работе за потерпевших, я тоже как-нибудь расскажу, раз уж начала играть в уголовно-процессуальные ассоциации. А вот судья, которая затыкает защитников на ровном месте (за "пререкания с судом", за возражения, за отвод, за логичный, в общем-то, вопрос эксперту). Этого добра у нас тоже навалом — и никаких полей не хватит, если начать вспоминать, как это было у меня вот буквально неделю назад. Всё такое знакомое и родное, хоть УПК и чужой.

Каждый раз перед публичным выступлением (не в суде, а где-нибудь из ряда вон – на конференции, в эфире и так далее) я думаю одно и то же. Думаю, что в этот раз, конечно, высплюсь и буду выглядеть свежо. Проведу у зеркала минимум час, чтобы уложить волосы и накрасить всё, что обычно подлежит у нас, женщин, покраске. Потом выпью вкусного кофейку, соберу в голове тезисы выступления и поеду в точку назначения заранее, не торопясь. Так я думаю за неделю-две. И, конечно, за день до мероприятия всё идёт не так. Болеет собака, наваливается неотложная работа, ты не высыпаешься, в спешке бежишь по делам, идёт дождь, отчего волосы пушатся, а тушь размазывается. И можно, конечно, спешно попытаться привести себя в порядок (в частности, компенсировать недостаток восьмичасового сна вокзальным кофе и попыткой вздремнуть в "Ласточке"). А можно расслабиться, получать удовольствие – и выглядеть как обычно. Как в жизни, по-честному. И сегодня вот буду в своём стандартном обличье по-честному говорить про уголовный процесс в эфире института адвокатуры на ютубе. Можете подключаться в 16.00 по Москве.

Но есть и хорошие новости. Мой подзащитный Дмитрий Витушкин наконец (впервые с октября) окажется дома, с родителями. Мы долго убеждали суды в том, что никаких оснований держать его под стражей нет и не могло быть. И вот всё-таки что-то хорошее восторжествовало, пусть и промежуточное.

Суд в Петербурге освободил обвиняемого из СИЗО Октябрьский суд Санкт-Петербурга постановил выпустить историка Дмитрия Витушкина из СИЗО и назначить ему запрет определенных действий, связанный с ограничением пользования связью. С октября 2023 года Витушкин находился под стражей по обвинению по ч.2 и ч.4 ст.354.1 УК за публикацию материалов о «зимней войне» 1939-1940 годов. Расследование уголовного дела продолжается в СК.

Слушаем уголовное дело – только начинаем, первое заседание с настоящим исследованием доказательств. Под сотню свидетелей (обычных, секретных, разных), количество томов для вдумчивого чтения тоже немаленький. После допроса судья выясняет у потерпевшего (который, что важно, сейчас отбывает наказание в колонии), хочет ли он участвовать во всех заседаниях. Вопрос понятный – видеосвязь надо обеспечивать каждый раз, иначе обеспечить присутствие потерпевшего практически невозможно. – Нет, – говорит он, – только в конце в прениях и на оглашении приговора. – А вам сколько ещё сидеть? – спрашивает судья. – Четыре года осталось. – Хммм, – задумывается судья. – Ну, мы постараемся успеть. И в этой шутке не так уж много шутки – куда больше робкой надежды. Так и живём.

Новости такие. Моя свекровь, Елена Крылова – писательница и корректор. И теперь она наконец-то завела телеграм-канал (в основном про русский язык, но без граммар-экстремизма, зато с картинками про башни и курочек). Особенно, наверное, порекомендую этот канал именно коллегам. Потому что с русским языком у нас, адвокатов (да и шире – юристов) отношения странные. С одной стороны, конечно, мы его извратили до неузнаваемости. Когда предложение читаешь два раза, понимаешь примерный общий смысл, потом начинаешь сомневаться, перечитываешь ещё трижды, отсекая ненужное (главное не ошибиться и не отсечь лишнего), раскручиваешь сложную грамматическую конструкцию с тремя деепричастиями с конца – и вот только тогда понимаешь окончательный, изменившийся до неузнаваемости смысл нормы (довода, вывода – чего угодно). Кто понял предыдущее предложение с первой попытки – тот молодец. И вроде бы язык у нас не для того, чтобы всё усложнять, а наоборот – но к юридическому языку это часто не относится (зря!). С другой стороны, именно мы к языку относимся особенно трепетно и нежно. Конечно – если запятую поставить не туда или слово какое-то неудачное употребить, можно создать такое поле для интерпретации, что потом это самое поле годами вспахивать будешь. И не факт, что результативно. Ну и за грамматику мы болеем, конечно. Поднимите руки, коллеги, кто скрипит зубами на вечное смешение "ться/тся" в протоколах? Я уже в половине случаев молчу и даже глаза не закатываю. В конце концов, мне же не пятнадцать лет. Вот когда меня подростком с "пятёркой" по русскому языку в интернет запустили – это да, я до каждой запятой в каждом комментарии докапывалась. Теперь, к счастью, профессия позволяет мне цепляться не к орфографии и пунктуации, а сразу к формулировкам. Правда, несмотря на то, что за годы работы привыкаешь пропускать грамматические ошибки мимо глаз, иногда таки срываешься. Пишешь в возражениях: «В своей апелляционной жалобе, которую коллега именует "аппеляционной"...» – и как-то отпускает на некоторое время, знаете ли. Но это средство исключительно симптоматическое. А настоящим лечением от излишнего грамматического снобизма становится постоянная проверка себя, родимой – а я-то точно правильно пишу? Ставлю нужные знаки препинания? А с ударениями что? Привет осу‌жденным по возбу‌жденным делам – это легко подхватить, как насморк по осени. А ещё отлавливаешь у себя какую-нибудь глупую опечатку в просительной, чёрт побери, части ходатайства – и тоже временно перестаешь докапываться до чужих запятых. Пока не найдешь у кого-то ошибку ещё глупее. И так по кругу, по кругу... А на канал подпишитесь, да. В этих странных отношениях с русским языком нам явно нужен сторонний специалист.

Что ж, пора признаться. Мы с Максимом Никоновым (крутым адвокатом и автором "Косатки кассатора") в последние месяцы не просто точили друг об друга разные процессуальные доводы и аргументы, не только решали внезапно возникающие непростые юридические задачки – мы шли к неизбежному. К тому, чтобы вместе сделать курс по уголовному процессу. Для адвокатов. С упором, конечно, на практику, реальное взаимодействие в процессе, отыгрывание по максимуму всего, что можно, в первой инстанции – и с прицелом на следующие. Полезный, короче говоря, курс. В прошлом году мы делали то же самое с Серёжей Вороновым, но только про следствие. Пришла пора двигаться дальше – в судебные стадии. И если с Сергеем мы выступали в жанре "барышня и хулиган", то с Максимом и хулиганить, и – как это сказать? – барышнить будем вместе, в равных долях. Каждый вторник с 21 мая до 23 июля. Будет интересно. Присоединяйтесь.

#неадвокатское (преподавательское) Ох уж эти флешбеки из университетских времён! Вроде уже сто тысяч лет прошло, занятия перешли из офлайна в онлайн, просто нажимаешь кнопку и оказываешься на лекции. Но, как оказалось, всё равно приходится в последнюю минуту метаться (не по коридору, а по личному кабинету на сайте вуза) с криком: В КАКОЙ АУДИТОРИИ У МЕНЯ ПАРА?

Про смертную казнь. Хотела написать длинный пост о том, что мораторий на смертную казнь вытекает не только из бывших, но и из нынешних международных обязательств России. Но про это уже очень ясно и полно написала в своем канале адвокат Ольга Подоплелова. А я напомню, что мораторий базируется на такой конституционной формулировке:

Смертная казнь впредь до ее отмены может устанавливаться федеральным законом в качестве исключительной меры наказания за особо тяжкие преступления против жизни при предоставлении обвиняемому права на рассмотрение его дела судом с участием присяжных заседателей.

То есть по Конституции схема "мораторий на казнь – отмена казни" – это движение в один конец, и оно не подразумевает возвращение высшей меры (ни назначения, ни применения). В 2009 году эту позицию с подачи Верховного суда подтвердил Конституционный суд, опираясь не только на Европейскую конвенцию и 6 Протокол к ней, а ещё и напрямую на то, что написано в Конституции (статья 20, к счастью, не менялась). Это первое. Второе – если КС сейчас развернет свою позицию на 180 градусов и решит, что с учётом чего-то (общественной значимости, политической ситуации, выхода РФ из Совета Европы, положения звёзд и планет на небосклоне – уже не суть важно, не предугадаешь) можно дать другое толкование статьи 20 Конституции, тоже будет не всё гладко. Для начала, дополнив статью 205 УК наказанием в виде смертной казни, обвиняемым в террористических статьях нужно ещё и вернуть право на суд присяжных (в своё время КС подтверждал, что забрали его в полном соответствии с Конституцией). Тогда для будущих обвиняемых будет открыта схема "обвинение – право выбрать суд присяжных – возможная смертная казнь". Но для будущих, потому что в силу статьи 54 Конституции отягчающая ответственность норма УК не имеет обратной силы. То есть этих террористов не накажут так, как сейчас, на волне паники, многие (даже юристы) предлагают. А вот возможность применять смертную казнь останется с нами на долгие годы. Конечно, применять к террористам. Но статья УК про теракт очень растяжимая – помните, на волне поджогов военкоматов по таким случаям возбуждали то 167 УК (умышленное повреждение или уничтожение имущества), то 205 (теракт)? Итоговая квалификация зависит много от чего (фактических обстоятельств, умысла, показаний, успешности пыток, общественного резонанса, положения звёзд и планет). Это страшно, потому что разница в сроках зависит от пожелания чьей-то левой пятки. А если от левой пятки совершенно законно и официально будет зависеть жизнь – это намного страшнее. И ещё. Смертной казни не место в XXI веке не потому, что могут быть судебные ошибки, не потому, что усиление ответственности не снижает уровень преступности, не из-за религиозных соображений (которые у нас как раз в 2020 году появились в преамбуле Конституции). Вернее, не только потому. На базовом уровне дело в том, что уголовное наказание ни в коем случае не должно быть местью. Месть – не функция государства. Обратное – это как раз и есть дорога в один конец. Очень печальный.

Потихоньку в районных судах Петербурга и области осознают новые правила пребывания посетителей. Это декабрьские нововведения, благодаря которым теперь адвокатов не нужно досматривать и записывать в журнал – а можно просто пропустить в суд по удостоверению. Я и сама об этом пока ещё частенько забываю – и приятно, когда напоминают сами приставы. Мол, ну что ж вы стоите, проходите, не задерживайте людей, не снабжённых удостоверениями. А то ведь бывало у нас с приставами всякое. И металл на папках-скоросшивателях звенел на досмотре, и ключи, и флешки. Бывали случаи и вовсе смешные. Захожу вот я как-то летом в Куйбышевский суд. Тороплюсь. Сумку на стол приставам, телефон туда же. Ключи, флешки, мелочь и прочее железо уже предусмотрительно сложено в отдельный карман сумки – это я подготовилась, потому что, как уже говорила, тороплюсь. Прохожу рамку – звенит. Пристав обрабатывает ручным металлодетектором зоны риска – пуговицы, карманы, молнии. Ничего не пищит. Прохожу через рамку – снова звон на весь первый этаж. Снова проверяем карманы, застёжки, кольца, серьги, каблуки вручную – тишина. А рамка снова звенит. С учётом того, что мне после досмотра ещё и подниматься пешком на последний этаж, с минуты на минуту я начну не просто торопиться, а вполне даже опаздывать. От безысходности пристав (к счастью, дружелюбный и знакомый мне, спасибо затяжному процессу, в лицо) проводит детектором уже где придётся – в том числе по спине, между лопатками. Раздаётся писк. Вот уж не знала, что некоторые детали женского нижнего белья до сих пор делают из металла, а не из какого-то современного прочного пластика. – Что у вас там? – удивлённо спрашивает пристав. – Я знаю, что, – отвечаю. – Могу вам объяснить, но точно ли нужно? – Ой, – говорит пристав и зачем-то краснеет. – Извините, проходите, удостоверение не забывайте. Зачем рамка была настроена на такую высокую чувствительность, чтобы аж несколько мелких крючочков засечь, я до сих пор не знаю. Наверное, чтобы приставов смущать. Не то что бы я буду скучать по таким эпизодам и трате лишнего времени на входе в суды, так что пускай правила приживаются. Им уже четвертый месяц пошёл, в конце концов.

А вот ещё про преподавание. К счастью, не моё, а школьное. Моя давняя подруга – репетитор по обществознанию. Вот такой диалог про стороны в уголовном процессе у неё сегодня вышел с ученицей. Можно было бы посчитать, что отнести суд к стороне обвинения – это частная ошибка некоего не самого сведущего школьного учителя, но нет – пособие для подготовки к ЕГЭ тоже учит школьников записывать суд в обвинение. Прокралось ли это инквизиционное представление в сами задания ЕГЭ, не знаю. Но школьникам (думающим и знающим) не позавидуешь.

Думала, что после долгого перерыва напишу что-нибудь интересное, про какую-нибудь процессуальную закорючку – ну или хотя бы смешное. А вышло так, что я опять за советом. Дело в том, что наконец столкнулись моё дело, по которому я периодически езжу в Москву, и преподавание – к счастью, в этом семестре дистанционное. В итоге один из дней на следующей неделе у меня выглядит так: В два часа дня у меня судебное заседание. В Москве. Абсолютно не в центре. Во сколько оно на самом деле начнётся, предсказать невозможно, но закончится, скорее всего, к шести часам вечера – там пока не горят никакие сроки, и смысла слушаться до глубокой ночи никакого нет. А в восемь вечера нужно начать пары. Которые желательно провести качественно – то есть из тихого места со стабильным интернетом, где меня бы полтора часа никто не отвлекал. Между судом и лекцией – около двух часов, за которые я до Питера, конечно, не доберусь. Вещать из вагона – плохая идея (мне будут мешать, я буду мешать, да ещё и связь нестабильна). Из бизнес-зала на Ленинградском вокзале – тоже, хотя и чуть лучше (вечером буднего дня может быть людно, зато есть кофе). Кафе и рестораны исключаются полностью, потому что совмещают в себе все минусы сапсана и зала ожидания. Что тогда – отель? Посмотрела почасовые – ну нет, в таких декорациях рассказывать про уголовный процесс я пока не готова. Тогда обычный, нормальный – и тут было бы логично остаться в Москве и доспать, но никак – утром уже процесс в Питере. Коворкинги? Почасовые переговорные? Никогда не пользовалась. Такси из одного конца Москвы в другой (как раз на полтора-два часа) уже не кажется такой бредовой идеей. Водителю, возможно, тоже будет интересно лекцию послушать. Попроситься к кому-то из московских коллег в их (надеюсь, пустеющий к восьми часам вечера) офис/переговорку? В общем, как видите, я теряюсь в догадках, а потому принимаю советы и рекомендации всех мастей.

По делу Вики Петровой апелляция когда-нибудь всё-таки состоится, а я тем временем допиливаю аргументы для неё. Вернее, один – про невозможность вменять распространение заведомо ложной информации любому человеку, находившемуся, по мнению суда, в состоянии невменяемости. В целом это касается, конечно, не только пресловутой 207.3 УК, но и других "заведомых" составов. Вот, к примеру, клевета. Можно ли вменять её человеку, в чьей голове зомби-рептилоиды вступили в сговор с дипмиссией клингонов и пытаются захватить мир? Это я специально утрирую, но вы поняли. Такие истории редки, но они должны были случаться. "Заведомых" составов не очень мало – значит, когда-то по ним тоже назначали принудительные меры медицинского характера. Чисто статистически. Главная проблема в том, что такие же случаи вручную найти практически невозможно – постановления по принудмерам не публикуются. А мне надо понимать, как суды подходят к таким вопросам – и не в громком деле о "военных фейках", а в принципе, в норме. Ну и ещё кое-что надо, но об этом потом. Итак, мне нужны дела, которые отвечают вот каким критериям: 1) суд назначил человеку принудительные меры медицинского характера (любые) 2) в деле нет никакого политического окраса 3) вменялись статьи 207, 207.1, 207.2 УК ("фейки", но не военные), или же любая уголовная клевета (128.1, 298.1 УК), или статьи 306 и 307 УК (заведомо ложный донос и показания) 4) особенно круто, если постановление обжаловалось в апелляции и кассации – тогда у меня будет для вас отдельное предложение. Если у вас есть такие истории, закиньте мне их в личку @advocatpilipenko. Попробуем шатнуть практику.

Сейчас будет пост любви к коллегам. К тем, кто знает, что мы всегда можем обсудить любую, даже самую безумную идею (и даже про КоАП). Кто готов два с половиной часа разбирать вопросы состава преступления и доказательств-перевёртышей. К тем, кто посреди ночи специально съездит записать тебя в СИЗО, пока ты катишься в поезде где-то в районе Окуловки. К тем, с кем мы снимся друг другу в бредовых снах про работу. У этого поста нет какого-то особенного повода. Просто если вдруг кто-то забыл, как это здорово, вот вам мой немного сентиментальный kindly reminder посреди нелёгкого понедельника. И спасибо, что вы есть. Я даже – хотя мне вообще такое не свойственно – сердечко сюда влеплю. Вот: ❤️

Сегодня с самого утра во всех мессенджерах и соцсетях – любви, говорят, весны, простого женского счастья (сложного не предлагают, зато предлагают вдохновлять и украшать всё, что плохо лежит). Спасибо, конечно. А на словах о том, как нас, слабый пол, будут защищать от всех невзгод, я вспоминаю одну свою подзащитную. Допустим, Катерину. Однажды утром в квартиру, где она жила с двумя маленькими детьми, пришли полицейские. Утверждали, что Катерина уже много месяцев как в розыске. Это было неожиданно – мы знали, что она подозреваемая, и 10 дней даже была под подпиской о невыезде, но больше следователь ей не звонил и не писал. По странному совпадению никто ей не звонил, не писал и уж тем более не приходил домой ровно до того момента, как я, её защитник, не уехала на несколько дней за пределы РФ. И тут вот – пожаловали. Отвезли в отдел, провели личный обыск, забрали телефон, паспорт, шнурки и ремешки. Следователь думал, что дальше будет легко: всего лишь обозначить Катерине пользу признания в контексте выбора между СИЗО и домашним арестом – у неё же дети, понятно, что она выберет. Моя подзащитная ответила, что ни в чём не виновата, и признаваться ей, соответственно, тоже не в чем. Тогда её увезли в ИВС (в самый колоритный, на Захарьевскую, в старый фонд со всеми вытекающими). Там было холодно и плесень на стенах. К вечеру к Катерине снова приехал следователь – рассказать, что в Арсеналке, женском СИЗО, будет ещё хуже, и дать последний шанс на признательные показания. Не получилось: она продолжала отвечать, что ни в чём не виновата. После тяжёлой ночи в ИВС её повезли в суд. Правда, всё-таки для того, чтобы отправить в СИЗО, а не под домашний арест. Это уже само по себе доказывало, что попытки выбить признание в обмен на "домашку" были блефом. А тут ещё и суд отказал в домашнем аресте, отпустив Катерину (как будто бы злостную мошенницу в федеральном розыске) домой, к семье. Она так и не призналась в том, чего не делала. Даже когда следователь взялся допрашивать всех её родственников и задавать им вопрос, с кем будут жить её дети, когда её посадят. И когда направил запросы всем её нынешним и бывшим работодателям. Катерина не сдалась. И всегда на мои соображения, что, мол, можно заявить вот это ходатайство, а потом вот это, а тут вот такие вопросы эксперту поставить, отвечала только одно: делайте то, что нужно, я дойду до конца. И отлично знала, что конец (приговор) очень предсказуем. Конечно, мы обе знали и то, что в колонию её не отправят – к тому моменту срок давности уже очень уверенно истёк. И, раз уж так, можно было уже не тратить время и силы на обжалование. Но Катерина шла, идёт и будет идти до конца (остались ещё у нас непройденные инстанции). Это я к чему? К тому, что ради простого женского счастья (например, засыпать у себя дома, с семьёй, а не в колонии общего режима) иногда нужно проявить совершенно невероятную стойкость, силу и достоинство. И, по моим личным наблюдениям, женщины очень хорошо это умеют. С праздником.

Я, наверное, как-то упоминала, что люблю настольные игры – ещё давно, задолго до того, как стала адвокатом. А уж сейчас, конечно, всё время замечаю аналогии с настолками в уголовном (да и вообще любом) процессе. Но кое-где параллели не параллелятся. Вот играем мы с вами в какую-нибудь... "Тортугу", например. Понятно, что выиграет кто-то один – кто был сообразительнее, всё хорошо просчитал, не провалился ни в какой из работающих одновременно механик (а в каких-то играх их очень, очень, очень много). Или, наоборот, можем сыграть в игру, где баланс сильно сдвинут в сторону случайности. Где все игроки скорее просчитывают, сколько они потеряют при неудачном броске кубика, а не три своих и девять чужих ходов вперёд. Карта выпадает так, как выпадает – остаётся мириться и действовать, исходя из новых обстоятельств. Или вот игры-кооперативки – вернее, ложные кооперативки. Где вроде как мы все играем против поля, но, когда и если мы у этого поля выиграем, победителем всё равно останется кто-то один – у кого больше очков. Поэтому нужно играть на командный выигрыш, но всё-таки своим соратникам немножечко пакостить. О, а ещё есть тайные и открытые заговоры. Какие альянсы заключить, играя в "Цитадели", чтобы за один круг: убить того, кто вот-вот выиграл бы; ограбить того, у кого больше денег; разрушить здание, которое приносит сопернику слишком много очков; стать королём? Вариантов много. И каждый может провалиться. В настолках, коих существует удивительно прекрасное разнообразие, может быть множество тактик, случайных событий, провалов по невнимательности, удачно пришедших карт, просто ошибок и опыта. Но не помню, чтобы хоть раз я всерьёз обижалась на более сильного/везучего соперника. И на меня вроде бы тоже никто не смотрел волком, если я где-то промежуточно или окончательно выигрывала. Почему же тогда в нашей юридической работе, где мы натурально играем в огромную настолку с очень объёмными и противоречивыми правилами (и с новыми, выдуманными на ходу вот только что), где нужно просчитывать множество вариантов, учитывать случайности и заключать альянсы – почему вдруг между профессиональными юристами возникают какие-то там личные обиды? Если в уголовном деле я сделаю ход слишком рано, следователь (если не дурак) этим воспользуется. Если прокурор зевнёт и не увидит, где я могу захватить его территорию (сделать доказательство обвинения своим) – я захвачу. Если "чужого" свидетеля подведут неудачно упавшие кубики, никто из нас не предложит их перебросить (а при наличии возможности ещё и карту на переброс заблокирует). А со "своим" свидетелем будет совсем другая история. В этом же и есть, в числе прочего, огромное удовольствие от нашей профессии (не путать удовольствие и пользу) – в игре как таковой. А в победе и поражении нет ничего личного. Только спорт. P.S. А тем временем один вполне сообразительный следователь надулся на меня за то, что я использовала его же ошибку против него – и шипит сквозь зубы вместо того, чтобы поздороваться. Надеюсь, это он просто сдувается так.

Два с половиной года лишения свободы за дискредитацию армии назначили 70-летнему Олегу Орлову в Москве. Сегодня же в Питере отправили в СИЗО 18-летнюю Дарью Козыреву, которая наклеила на памятник Тарасу Шевченко стихи Тараса Шевченко. Статья та же – дискредитирующая. А ровно вчера, обсуждая одно совершенно обычное уголовное дело (средняя тяжесть, подозреваемая – женщина, судимостей не было), я уверяла – реальный срок в её ситуации получить практически невозможно. Даже если не примириться с потерпевшим, не признаться и не раскаяться. Даже с отягчающим обстоятельством. Всё-таки к женщинам и старикам, рассуждала я, у нас суды относятся мягче – не то что бы всегда из соображений гуманности – чаще просто сложнее обосновать реальные сроки. Поэтому лучше назначить условный и получить в копилку хороший приговор, который с очень большой долей вероятности устоит в апелляции. Это я вчера говорила. Но там была пьяная ссора, переросшая в драку. А тут – целую армию словами дискредитировали (в том числе стихами). Поэтому и срок вместо штрафа, и реальный вместо условного, и даже режим – общий вместо колонии-поселения. И СИЗО вместо подписки о невыезде. И закрытый процесс по мере пресечения. Такие приоритеты. Такой вот гуманизм.

Вчера, как все помнят, появилась новость о смерти Вячеслава Лебедева (председателя Верховного суда). Она естественным и понятным образом зарифмовалась со смертью Алексея Навального – что неудивительно. И это, наверное, сейчас экстремально непопулярное мнение, но я таки скажу: отстаньте от покойника. Да, от этого тоже. Все эти дни мы требуем проявить уважение к мёртвому Навальному, к его телу и к памяти о нём – даже если кому-то не нравилось, что он делал и говорил, его взгляды, поступки, образ, в конце концов. Он умер, а всё остальное остаётся живым. И Лебедев. Теперь просто мёртвый старик, который (в составе группы лиц, конечно) сделал судебную систему и практику такой, какую мы видим сейчас – но всё, что будет твориться с ней дальше, будет уже на совести кого-то живого и здравствующего. И все новые вопросы лучше адресовать им. Отстаньте от покойников. На мёртвого Навального уже не возложить надежд, трупу Лебедева не предъявить претензий (и наоборот). Теперь в позиции силы мы – просто потому что это мы ещё тёплые и дышим. Мне сейчас скажут, что уж тело Лебедева точно без проблем и в срок отдадут его родным, а потом устроят траурную церемонию без ОМОНа, задержаний и арестов. Да, именно так и будет. Именно так и правильно. Все покойники заслуживают этого в равной степени. Я надеюсь. И мы не будем плясать на трупах тех, кто строил для нас локальный ад – иначе чем мы лучше них?

Все пишут посты про два года, а у меня сегодня слова с трудом собираются в предложения. Так бывает. Поняла, что уже с трудом помню своё состояние тогда, 24.02.22 – память штука в целом гуманная, поэтому архивирует всё страшное куда-то очень глубоко. Поэтому восстановить хоть что-то я смогла только по переписке с мужем в последние дни того февраля. Вот, собственно, и она: 25.02.2022, 2:42 Костя: ты как? Костя: Альбина тебя ждёт [фото] Костя: ладно упаду спать Костя: если что, звони [пропущенный звонок] Костя: звони в любое время Костя: я люблю тебя Костя: ты героиня 25.02.2022, 21:29 Костя: ты как? Я: в аду Костя: не приедешь сегодня? Приехать? С водой, с чем? Я: я дома, но сижу в коридоре Я: сейчас поеду обратно в 28 отдел 26.02.22, 03:13 Костя: привет, ты как? [пропущенный звонок] Костя: Настя как сможешь пожалуйста отзовись Костя: хоть письмом, хоть смс Костя: хоть как Костя: я очень волнуюсь [звонок, 13 секунд] 27.02.22, 12:43 Костя: ты как? Я: я во Всеволожске Я: Жду, когда мне откажут в вызове прокурора и сотрудников полиции Костя: как ты себя чувствуешь? Я: плохо Я: но только что какая-то женщина нажала на выключатель света в коридоре суда и вырубила свет на хрен Я: и вот так мне полегче Костя: сумамигрен вообще не помогает? Я: ну, в целом я что-то соображаю, что круто Я: возможно, благодаря сумамигрену боль какая-то приглушённая Прошло два года. Всё это время меня спасали только любовь и работа. И сумамигрен. Боль какая-то приглушённая.

Есть такая иллюзия, как будто если финал уголовного дела нашего доверителя устраивает, то адвокат больше и не нужен. Это если приговор совсем не такой, как хотелось – тогда да, кипит работа в апелляции и кассации, борьба за УДО, условия содержания в колонии, и прочая, прочая. А вот если подзащитный из зала суда вышел довольный, то и делать защитнику больше нечего. Но это далеко не всегда так. Своих подзащитных ещё на этапе знакомства я спрашиваю, какого результата они хотят в идеале. Если эти ожидания далеки от реальности, объясняю им, какой финал можно будет считать хорошим исходя из ситуации и практики. И если доверитель соглашается, что и за такой исход можно побороться – тогда работаем. Самое частое ожидание – условный срок. Иногда это объективно возможно и даже очень вероятно, иногда шансов минимум или вообще нет в силу закона. И вот когда в результате мы действительно получаем желанную "условку", может показаться, что я могу со спокойной душой уходить в закат – тратить остатки гонорара. Но на самом деле это очень часто не так. В худшем случае у человека возникают какие-то проблемы, чреватые продлением испытательного срока, а в перспективе даже превращением срока в реальный. В лучшем – выясняется, что жить условно осуждённым тоже весьма некомфортно. И с работой проблемы, и с выездом за границу, и много с чем ещё – это если не считать, что каждый месяц нужно отмечаться в инспекции. То есть не то что в Турцию, а даже в Сочи внезапно не улетишь. Значит, можно попробовать, идеально отбыв половину испытательного срока, побиться за снятие судимости. Суды на это смотрят с некоторым презрительным прищуром. Вы, говорят, в инспекции отмечались, правонарушений не совершали, место жительства без уведомления не меняли – и это, конечно, хорошо. Но это – норма. Даже обязанность. А вот что же вы делали такого хорошего, выдающегося и исключительного, чтобы считать вас вовсе не судимым? И начинаются адвокатские скачки. Тут справка, там характеристика, здесь грамота. И ещё что-нибудь, чем можно было бы обосновать, что именно этому человеку с условным сроком и судимостью живётся настолько плохо, что просто ужас. Без ужаса у нас никак. А бремя доказывания ужаса, ясное дело, лежит на осуждённых и на их адвокатах. Поэтому приятно, когда в конце концов даже инспекция и прокурор – а вслед за ними, ясное дело, и суд – признают: молодцы, доказали. И ещё один человек, который оказался на свободе после приговора, сию секунду становится ещё более свободным. Ну ладно – не сию секунду, а когда постановление вступит в силу. Тут должна быть какая-то мораль, но в этом я не сильна. Просто скажу, что вчера одна судья отменила условку и сняла судимость с одного хорошего парня. Порадуйтесь за него, что ли (через пятнадцать дней).

А вот есть такой законопроект (знакомые журналисты, правда, успокаивают меня, что он "не проходной"), который предлагает установить в РФ памятную дату – день участника понятно какой операции. Это 24 февраля, как несложно догадаться. И всё бы ничего, мало ли у нас памятных дат? Только вот полюбившаяся правоохранителям в последнее время статья 354.1 Уголовного кодекса прямо говорит:

Распространение выражающих явное неуважение к обществу сведений о днях воинской славы и памятных датах России, связанных с защитой Отечества

тянет на три года в колонии, если вы просто разговаривали словами через рот в компании от трёх человек (то есть говорили публично), и на пять лет, если опубликовали что-то такое в интернете. То есть все посты, про которые вы сразу подумали (в экстремуме – даже пресловутый черный квадрат в инстаграме) сугубо теоретически могут попасть под уголовку. Как обернётся уточняющая формулировка "связанных с защитой Отечества", то ли неизвестно, то ли известно слишком хорошо. Я бы сказала, что это покруче дискредитации армии и "фейков" даже при стандартах доказывания ниже плинтуса. Не нужно никаких сведений о фактах и брифингов Минобороны, никакой мороки с административной преюдицией, – есть лишь прямая, во всю ширь уголовного кодекса, дорога к приговору. Следим за законопроектом на всякий случай. Буду рада ошибиться в мрачных прогнозах.

Третий день я на связи с задержанными за "массовое пребывание и (или) передвижение граждан в общественных местах". Кому-то дали пару-тройку суток административного ареста, некоторым – все пятнадцать. Никто из арестованных не думал, что после составления протокола поедет ночевать домой. Никто не говорил, что случайно шёл с цветами на набережную, а никакого Навального знать не знал. Никому – по хорошему счёту – не нужна была собственно юридическая помощь. Тем, кому нужна была именно она, почти во всех случаях хватило телефонной консультации. Те, кто получил эту помощь, оказались под арестом не на больший и не на меньший срок – а на случайный, как и все остальные. Такое вот абсолютное равенство перед статьей 20.2.2 КоАП и судом выходного дня. Но всем нужна была поддержка. Какое-то подтверждение, что они правы, что у них есть права, что они люди – и их человеческая реакция на смерть и ужас не требует согласования с комитетом по законности. Им нужно было понимать, что будет дальше – но ещё важнее понимать, что кто-то извне автозака/отдела/суда займётся передачками в далёкие областные спецприемники, обжалует постановление, заберёт ключи от дома, покормит кошку. Почти ничего юридического во всех этих действиях не осталось, только человеческое. Поэтому в воскресенье я купила цветы (ирисы) и поехала на набережную. Мне не сложно сохранять спокойствие в любом отделе, следственном кабинете или суде, при любом количестве полицейских, следователей, оперов – если у меня в руках удостоверение и ордер. Побольше юридического, поменьше всего остального. А вот с цветами в руках напротив старых "Крестов" сначала казалось, что будет сложнее. Но нет – было спокойно. Ведь я приехала туда потому, что я сама так хотела, и отлично знала, зачем. А вот окружившие мемориал полицейские этим, как нередко бывает, похвастаться не могли. На пару минут затихли чаты задержанных, шум машин, гул мегафона. От памятника Ахматовой через Неву к старым Крестам ползла тишина. Фоном, правда, думалось о том, что арест больше чем на пять суток сильно усложнит мою работу на следующей неделе. А в остальном в моей голове не было ничего юридического. Только человеческое. И оно победит.

Про Навального Почти в каждый мой визит Вика Петрова спрашивала, жив ли он. Я неизменно отвечала, что жив. Цитировала Вике некоторые особенно яркие его посты о приключениях в тюрьме (про кенгуру, например). Это давало Вике силы. Как и многим заключённым, наверное. Не могу не думать, о чём теперь рассказывать Вике, чтобы она продолжала выдерживать всё, что с ней происходит.

Смерть в тюрьме – ещё страшнее, чем просто смерть.

Хотела было вытащить из черновиков пост с длинными юридическими рассуждениями, который вроде как дозрел до публикации (для разнообразия у меня в этот раз не процессуалистика, а чистейшее и незамутнённое материальное право), но мои черновики подождут. Потому что в мою ленту ворвалась Вера Сержовна с постом про наш родной уголовный процесс. Бессмысленный, беспощадный, умеющий правопримениться так, что вскипает даже привычный ко всему адвокатский мозг – процесс, в который мы всё равно будем возвращаться снова и снова. Вера умеет так сказать, что и добавить-то нечего – ну вот я и не буду. Читайте как есть. А мои черновики подождут, ничего с ними не случится.

Веселые истории в журнале "Адвокат и госуслуги", выпуск внеочередной, репортаж с места событий. В январе я, радуясь возможности записываться через госуслуги в один полюбившийся мне московский следственный изолятор в Капотне, записалась туда аж на две даты: на 26 января и 5 февраля (вы верно поняли, это сегодня). 26 января я вполне спокойно посетила СИЗО. А ещё там я увидела объявление, которое гласило: с 1 февраля запись на первую половину дня будет только через ФСИН-визит, а на вторую – через госуслуги. Я, конечно, спросила, а что же будет с моей записью на первую половину дня 5 февраля. И мне, естественно, ответили, что с ней всё будет в порядке. Ха-ха, как вы уже, наверное, поняли. Сегодня приезжаю снова. Со спокойной душой иду на КПП, а мне там говорят – адвоката Пилипенко в списках нет, идите в окошко для записи. В окошке для записи милая девушка разводит руками – тех, кто записался на февральские даты на время до обеда, в СИЗО не пустят. Все следственные кабинеты заняты теми, кто пришёл через ФСИН-визит, а мне моего подзащитного могут привести разве что в помещение для свиданий с родственниками (то есть поговорить с ним я могу по телефону через стекло, а передать документы – только через сотрудников СИЗО). Это меня совсем не устраивает. Идите, говорят мне в изоляторе, пообедайте, а к двум приходите. Как раз, мол, начнут заходить те, кто по каким-то неведомым причинам пользуется госуслугами. На вопрос, как все, кто придёт к 14 часам ("отсроченные" с дообеденного времени мы – и те, кто действительно был записан на 14.00), поместятся в ограниченном числе кабинетов, милая девушка снова разводит руками. Драться с коллегами за право посетить подзащитного в СИЗО мне ещё не приходилось – надеюсь, что этого и не случится. Но как мы будем решать проблему, я пока что ума не приложу. Так что пока пообедаю, чтобы накопить силы (а также, видимо, массу и ускорение). К вечеру апдейтну пост и расскажу, чем эта история закончилась.

Есть такая добрая традиция среди коллег – ругать почту (обычную, аналоговую, синенькую). А мне вечно ровным счётом нечего рассказать о том, как коварно почтовые работники отправляли мои апелляционные жалобы вместо суда в колонию России на Плутоне. Но вот на днях в моём любимом отделении на Восстания мне вернули одно моё письмо – и эта история пока что кажется мне удивительной. Хронология такая: 7 декабря суд оставляет под стражей моего подзащитного на месяц с небольшим. 11 декабря я отправляю почтой апелляционную жалобу на это постановление. 13 декабря письмо приходит в почтовое отделение. Дальше бурлит тяжёлый для судов декабрь, и стремительного назначения заседания в апелляции я не жду. 9 января всё тот же суд продлевает подзащитному всё ту же печальную меру пресечения. 11 января я обжалую уже новое постановление. 19 января мне звонят из суда и извещают, что городской суд мою жалобу рассмотрит 21 февраля. И дальше я была абсолютно уверена, что этот звонок касался декабрьской жалобы, а про январскую мне отзвонятся где-нибудь в начале февраля. Но вдруг 30 января я получаю на почте запечатанный конверт со своей первой, декабрьской, жалобой. Судя по штемпелю, она пролежала в отделении положенный месяц – с 13 декабря до 13 января, и никто её оттуда не забрал. Никто – то есть суд, который должен, по идее, забирать всю адресованную ему корреспонденцию если не каждый день, то уж точно не раз в месяц. Стала думать, как так могло случиться. Ясно, что суд не мог игнорировать именно моё письмо (это глупо, незачем и технически сложно). Если бы целый районный суд не получал абсолютно всю декабрьскую почту, уже был бы скандал, и все бы об этом знали (аналогичные истории про СК и полицию, например, хорошо известны – но даже там почту всё-таки получают, хоть и с жуткими задержками). Но у коллег в этот суд всё нормально входит и выходит отправляется. Значит, проблема, скорее всего, на стороне почты. И вот что выяснилось, когда я внимательно перечитала историю перемещений письма. По индексу на конверте письмо должно было попасть в одно почтовое отделение, а попало совсем в другое – потому что нужное отделение временно закрыто. Правда, почта, где письмо в итоге оказалось и пролежало месяц, находится не только не рядом с судом, а вовсе даже в соседнем районе. Открытых официальных данных о том, какое отделение сейчас отвечает за письма в адрес суда, я не нашла. А вот раньше, весной прошлого года, все письма временно закрытого отделения отправлялись в ближайшее – а не в то, где зависла моя жалоба. Понятно, что отчётливой истории путешествий письма по отделениям и сортировочным центрам хватит, чтобы восстановить срок обжалования. Апелляция, конечно, пройдёт в режиме "не догнать, так хоть согреться" – но в этом не виноваты ни на почте, ни в суде, просто новогодние праздники неудачно вклинились между продлениями стражи. А мне теперь предстоит новое развлечение – рассылать письма, жалобы и запросы "Почте России", обращения в суд, да ещё спрашивать у коллег трек-номера от их корреспонденции для сравнения – чтобы выяснить, что ж на самом деле произошло с моим многострадальным конвертом и почему. Но чем бы ни закончилось это расследование, потом я в любом случае смогу травить байки на почтовую тему – то есть наконец-то приобщиться к традиционным адвокатским ценностям.