Berlin Biased

Я не писала всю весну, потому что переживала очень сложные времена. Поэтому напишу не про Берлин, а про то, что для меня сейчас очень важно. Заварила бабушке кофе, налила побольше молока, три ложки сахара: “Давай, давай,” – говорила бы бабушка, наблюдая, как я за ней ухаживаю. Тогда было сорок дней, конец ада для нее, что-то среднее для меня. Мне казалось, что для живых первые сорок дней самые сложные, но оказывается, что работа горя только начинается. Я испорчена картинками из кино, где бабушка поднимается по лестнице, и там, на самом высоком облаке, стоит дубовый стол, и какой-нибудь архангел скучающе подпирает несуществующую стенку у врат Рая. Вряд ли его бы обнесли забором от тех, кто хочет туда попасть. На третий день, после “скитаний по земле”, ее бы вызвали к господу. Пока я ходила по Москве, бабушка тоже путешествовала – съездила в деревню на Варшавском шоссе, где она пережила войну, посмотрела бы фонтан на Пушкинской, где раньше стояла ее коммуналка, навестила сестру и заглянула бы к нам с ней домой, пока я складывала ее диван. Потом бабуля отправляется в рай, летит или пешком идет, не знаю, видится с мамой, и со всеми остальными. Следующая остановка – Предисподняя, там нужно делать выводы. Я думаю, что рай, как и ад, не может быть универсален. У каждого есть свой, где мы проживаем все, от чего бежим, и все, что не хотели бы проживать заново. Рай тоже у каждого свой, у бабули, я уверена, в доступе всегда есть вафельный торт, абонемент в небесную консерваторию, кофе с сахаром и дюжина трехцветных хитрых кошек. На сороковой день бабуля стоит в коридоре ожидая Страшного суда, но я представляю его совсем нестрашным. Несколько лет назад, когда она еще выходила из дома, она рассказала мне, что пошла перед Пасхой в церковь, на исповедь. Стою в очереди, говорит бабушка, и думаю, а чего стою? Я ведь и не грешила. И пошла домой. Думаю, что в раю, можно выбрать себе любой возраст, в котором чувствуешь себя счастливым, все помнишь, ничего не болит. Как будто ты в зените всех своих ощущений, никуда не надо идти, только поглядывать за теми, кто внизу. Когда я видела ее в последний раз, она как будто бы уже что-то знала, и сказала мне: “Никого не вини, просто мое время пришло”. В 2007 году у нее нашли рак, и бабушка плакала – вот бы проводить тебя в университет, брата до пятого класса довести. Бабушка успела три раза съездить ко мне в Берлин и объехать Европу на туристистическом автобусе. Мама сказала ей – вы проживете до девяносто лет, и умрете не от этого. Та к и получилось. Бабуля просто устала, у нее появилась седая коса, которой раньше никогда не было, и я сижу в своей берлинской квартире, смотрю на ее фотографию, и говорю ей – бабуль, пойдем кофе пить, я уже все накрыла.

В последнее время я читала много книг по тому, как человек переживает горе, потому что длится уже несколько лет, еще до февраля 2022. Моя бабушка, женщина, вырастившая меня и научившая вообще всему, что я знаю, болеет деменцией. В прошлый приезд я спросила ее, узнает ли она меня, а она ответила “нет”. Это звучит, как удар, после которого рушится мир, но он продолжается. Все продолжается, и тебе с этим еще жить. Чувство горя растворяется в повседневной жизни, и собирается осадком, когда “свободного” времени, становится слишком много. На то, чтобы прожить горе, нужно время, и его никогда не хватает. Хочется взять одновременно три проекта, главное, не уходить в отпуск, и не сидеть без работы. Горе прорывается на зум-коллах, вечеринках, на кухне – ты никогда меня не зовешь, но я здесь. Сейчас самое время. Всему хочется найти разумное объяснение, не могут же плохие вещи случаться просто так, без смысла. Ужасно хочется бороться с несправедливостью, о ней я тоже думаю, каждый день. Женщина, которая меня вырастила, баюкала меня и пела мне песни, держала меня за руку и научила кататься на велосипеде; женщина фантастического ума и горячего сердца, которая помнила все дни рождения, говорила в нужное время правильные слова, окатывала всех любовью и заботой, теперь не помнит ни дат, ни лиц и имен, и я думаю, справедлива ли старость, и что я могу ей противопоставить, и что я могу изменить. В пятницу я встретила, наверное, тысячи молчащих людей, с цветами, плакатами, которые также как и я, хотели утешения и причастности. Это был вечер очень долгих объятий, с теми, кого я не видела годы, и кого видела пару дней назад. Нет ничего крепче объятий. Нет ничего утешительнее любви. Если изменить ничего нельзя, если силы закончились, и никаких смыслов нет, я продолжаю искать слова утешения. Чтобы тьма не поглотила, нужно делать то, что делаю – писать тексты, нюхать кошачий живот, вести рабочую переписку, делать права, вытаскивать себя на улицу, но не давать отчаянию тебя захватить. Ему никогда не будет достаточно.

На Рождество я обычно либо уезжала из Берлина, либо работала, этот праздник казался мне навязанным, а не настоящим. Вот Новый год воспринимался совсем иначе с детства - отчим несет домой елку, которая пахнет хвоей, и мы наряжаем ее все вместе, такая у нас традиция. Для себя елку покупать мне никогда не хотелось, да и наряжать ее тоже, как-то жалко, а потом ее еще самой тащить и выбрасывать. С тридцатого числа из дома выходить страшно, в новогоднюю ночь бежать до метро просто жутко, грохот, дым и успокоительные. В этом году мы остались в Берлине и не стали ничего придумывать. Кроме елки. Мне нужна своя новая традиция, чтобы пахла хвоей, и чтобы игрушки выбирать не одноразовые, а так, чтобы хотелось их потом разворачивать из бумаги, и решать, где будут лучше смотреться. Бабушка тут сказала: “Это рождество ваше по старому стилю”. Мой новый стиль наоборот откатился на две недели назад, и теперь все начинается с двадцать четвертого, а в Новый год заходишь уже отпраздновавший и отдохнувший. Впервые Рождество в Берлине стало настоящим, а я взяла отпуск. Я искренне ничего не делала - ну пирог с вишней испекла, погуляла на свадьбе подруги и с дивана смотрела, как мерцает гирлянда, почувствовав себя наконец на своем месте. Это был очень сложный год, он проехался по мне паровым катком. Мне нравится слова на нидерландском гербе, Je maintiendrai - на французском, я выстою. Я планировала дописать книгу, получить гражданство и расти в работе. Вместо этого я буду переделывать текст, записалась в автошколу, начала играть в падел, а моя карьера приобрела неожиданный поворот. Этот год научил меня, что как бы не было плохо вчера - на улице или в трамвае, завтра точно будет легче, не знаю как, но будет. Поэтому, даже после катка, я встаю вся выглаженная под мерцание гирлянды, и знаю точно, что я выстою.

Берлин, есть история, которая может стать рождественской историей и даже вашей личной рождественской историей. Послушайте. Я много лет дружу с Мариной Солнцевой, берлинской художницей, активисткой и политологиней. Марина родом из городка Струнино, в котором у нее осталась мама, которая раньше была прекрасным врачом, а сейчас, в основном, сидит дома и переживает за дочку (еще и война, мало кто сохранил адекватность). Маму Марины развели на деньги мошенники-экстрасенсы, сыграв на материнской любви (типа отец Марины зовет дочку в загробный мир, и нужны дорогие амулеты, чтобы решить вопросик). Мама Марины перевела им 10 миллионов рублей (да, это пиздец, но так бывает). Таких денег у нее не было — чтобы спасти дочку, пришлось занимать, сейчас эти долги приходится возвращать. Подробно эта история описана тут, она правдива. В пятницу, 22 декабря, мы будем собирать деньги для Марины в культурном центре Razam возле Алекса — там с 4 часов вечера всякие благотворительные штуки, продажа вязаных хуев (раньше Марина специализировалась на изображениях хуев), всякие плюшки-ватрушки и даже будут танцы (я подиджею). Но главное это повод всем увидеться и сделать что-то доброе. Рассказать об этой истории было очень нелегко (но они молодцы, что решились), можете себе представить, как себя чувствует мама Марины и сама Марина, но такое, правда, бывает, и если есть возможность помочь, кажется, надо помочь. Даже просто прийти и попить глинтвейна — тоже поддержка. Приходите. ❤️

Я знаю Марину лично, она классная, теплая и очень талантливая. А это хороший повод выйти из дома в эту пятницу. Приходите.

Вместо того, чтобы написать пост, сделала берлинское бинго, постаравшись сократить количество типичного нытья. Enjoy 👽

Хочу написать про тему, от которой обычно загорается у всех - про берлинский сервис. Берлин меня настолько отформатировал, что когда я приезжала в Россию, я сразу шла искать меню, а на меня официанты смотрели так, как будто бы я в повязке из джунглей вышла. В Берлине у меня есть отрепетированная улыбка, которую я использую, когда хожу в кафе - у тебя нет права на то, чтобы издать звук или помахать рукой. Нужно встретиться глазами с официантом, и послать ему взгляд, полный понимания к тяжелой работе официанта и мольбой ко мне подойти. Во всех остальных местах мне не приходится разыгрывать эту пантониму, все как-то сами догадываются, зачем я здесь. Не знаю, с чем это связано конкретно в Берлине, я работала официанткой и на баре, и знаю, какие бывают зарплаты и сколько оставляют чаевых, и не думаю, что это сильно меньше, чем где-нибудь еще. Просто культура такая - надо улыбнуться и помолчать, тогда тебя заметят. Вот такой вот флирт по-берлински за свои деньги. У нас рядом с домом есть кафе, который держит итальянец. Я хожу мимо его кафе, каждый раз, когда иду к метро, и мы с ним мило здороваемся. Его имя знают все, он знает нас только в лицо. Мы его одинаково и любим, и побаиваемся - упаси Бог пропустить его вечеринку в честь дня рождения или вечер джаза, надо обязательно сходить и поздороваться с ним, а то вдруг он потом припомнит, что тебя не было. У него простое меню - чиабатта, круассаны и неаполитанский кофе. В меню на грифельной доске стоит “большой итальянский завтрак”. Я спрашиваю - С., скажи, часто у тебя его заказывают. Он отвечает: “Заказывают часто. Но я не делаю”. Он не очень жалует туристов, делает вид, что не понимает, что такое флет-уайт, открывается не каждый день, а по настроению. Это не мешает у него собираться всему кварталу, и каждому находится место, как и в кафе, так и в его жизни - кто-то помогает ему сделать налоги, кто-то сходит для него в магазин за молоком и моцареллой, а кто-то поможет перетащить кофемашину. Так что в Берлине правило “клиент всегда прав” не работает и это никогда не изменится. Мы ходим к нему на вечеринки, отправляем открытки и ждем, когда он откроется утром, и возможно, даже улыбнется нам, и скажет: “Ну что вы, как обычно?”

Недавно я начала играть в падел – это смесь тенниса и сквоша, очень популярная в южных странах, сейчас докатился и до Берлина. Я высокая, но не очень складная, и для меня нет лучше спорта чем ходить по 10км по городу или проехать 30 на велосипеде, но Д. подсадил меня на игру, и два месяца назад я сыграла свой первый матч. Уход вниз по графику “нового навыка” наступил быстрее, чем я ожидала. На следующий день я боялась подняться вверх по лестнице. А потом ничего, сходила на урок, потом еще на один, и оказалось, что я уже два месяца тренируюсь. Каждый раз, когда беру ракетку в руку, как будто бы учусь играть заново. Но на занятии норм, там тренер, и ты только перед одним человеком тупишь, и показываешь, что не отличаешь лево от право и наоборот. На прошлой неделе я случайно попала на турнир для начинающих. Шесть коротких игр по двадцать минут. Кто-то играл в первый раз, кто-то уже год, кто-то как я, занимался, но не так чтобы играл в команде. Четыре раза мы проиграли, один раз ничья, под конец мы (неожиданно) выиграли. Я довольно нелепо упала, запутавшись в собственных ногах, а на середине пятой игры подумала – на хрен этот падел, я больше никогда в жизни не буду в него играть, у меня и так ничего не получится не получится. И сама еще больше офигела, поймав себя на этой мысли, мол, что это – тридцать лет нерегулярно занималась спортом, чтобы через два месяца стать звездой поля. Ладно, подумала я. Главное теперь не упасть, не то, чтобы не выиграть. Я не осталась на оглашение результатов – какой смысл, и поехала домой. Списалась с девчонками, чьи имена я запомнила, а одна из них мне пишет: “Поздравляю со вторым местом”. Я такая – ты точно ничего не путаешь. Она говорит, да нет вроде, и скидывает мне таблицу. А там и правда второе место. Думаю, вот ты играешь и знаешь только свои результаты, и по ним кажется, что все так себе. Едешь домой, разочарованный, потный, уставший. А в общем зачете получается ничего так. Рассказала подруге, а она говорит: “Так вот, запомни. Вся жизнь это падел”. Сейчас, когда я вышла на новую работу, где я каждый день общаюсь с большим количеством незнакомых мне людей, где мне все время что-то от кого-то надо; когда лежит написанная книжка, но я испытываю не-неудачи, а неуспехи, я говорю себе, что даже если даже если сейчас получается не все, то возможно, еще не все известно. Где-то проиграю, где-то ничья, а где-то неожиданно меня может ждать призовое место.

Меня недавно спросили нравится ли мне жить в Берлине, и я всегда не знаю, как ответить на этот вопрос, скучно и утвердительно, мол да, или пуститься в рассуждения, что каждый день новый, и непонятно, нравится ли его жить или нет. Иногда невыносимо, иногда на грани и сложно, а иногда так захватывающе, что не хочется, чтобы день заканчивался. Я переехала в новый район и не работаю уже четвертый месяц. Больше не открываю Teams, не здороваюсь с коллегами и не проверяю почту в поиске новых заданий. Все это мне теперь приходится придумывать самой, чем заняться, поздороваться с владельцем итальянского кафе у дома и с кем пойти на желанную встречу. Что-то за девять лет в Берлине я выучила: что никто никуда не торопится, и что все надо планировать заранее, выезд из дома и светофоры, бумажные письма и ответы на них, обеды и ужины, походы в супермаркет и время на чтение. Я восхищаюсь теми, у кого получается жить ничего не планируя, у меня так не выходит – я опаздываю, забываю поесть и отправить посылки обратно, дожидаясь до последнего дня. Мне всегда казалось, что спонтанность это моя стихия, но она вступает в конфликт с планированием, и все что должно работать, не работает, а что не должно, работает вопреки. Больше самого лета я всегда ждала середину мая и конец июня, предпраздничное настроение, как перед новым годом, потому что от этого времени нет ожиданий, его просто хочется жить с чувством, что вот-вот наступит праздник. Лето пролетает также быстро, как и новогодняя ночь – встретил, погулял, созвонился, лег спать, и привет, первое сентября. Каждое утро и вечер я пересекаю два моста, над рекой и железной дорогой, и поражаюсь тому, что даже спустя девять лет, меня продолжают волновать закаты и хочется вдохнуть, так глубоко, насколько позволят легкие. Спрашиваю себя, как люди возвращают себе чувство влюбленности в каждый день, чтобы мир становился маем, а каждый шаг ощущался прогулкой по мосту. Поэтому когда я возвращаюсь в Берлин даже из коротких поездок, когда нетерпеливо стою у выхода из поезда, едущего в аэропорт до моей станции, когда выхожу из кинотеатра, а панорамные окна в фойе залиты сумеречной серостью и дождем, я понимаю, что я дома, и что кажется, скоро начнется осень, а там и день рождения, и новый год, и завтра я снова выйду на улицу, чтобы сказать чао.

Книжку я дописала, кстати. Stay tuned.