Свободные женщины Востока

Вывеска-афиша объединения гончарных мастериц из Кечене, района ремесленников в Аддис-Абебе, нарисованная Люльсегед Реттой. Традиционно ремесла делились в североэфиопской культуре на женские и мужские. Гончарное дело, как и корзиноплетение относились к женским занятиям, в то время как кузнечное дело и прядение — к мужским.

В русскоязычном пространстве уже как-то слишком часто стала сталкиваться с такой формулой как туземная/провинциальная наука. Я уже писала про статью-оригинал этой концепции (Михаила Соколова), которая, как мне видится, была размышлением и сокрушением о состоянии современной автору академии, о которой у него болит сердце. Но потом эта оппозиция ушла в массы и превратилась в какую-то универсальную черепомерку шкалу, которую стали прикладывать просто ко всему и всем. Я очень ЗА критическое осмысление состояния академии и в отдельных странах, и в мире, и всегда с удовольствием читаю такие тексты. Но мне кажется, что туземно-провинициальность уже зажила совсем какой-то своей жизнью, превратившись в священную корову. Позвольте мне предложить концепции, родившиеся в других академиях и у людей, не менее критично описавших и свои домашние академии, и сложившуюся академическую мир-систему в целом. Густаво Линс Рибейро (Бразилия) и Артуро Эскобар (Колумбия) предлагают, например, такие термины: «провинциализм метрополий» и «космополитизм провинций». Первый отражает невежество академиков метрополий касательно каких-либо антропологий, существующих вне ядра, а также веру в универсальность собственных теорий, который вообще-то являются локальными, а потому провинциальными по сути. Реальность же академий периферии, отраженная вторым термином, совсем другая – тут читают и мейнстримную антропологию метрополий, и свою собственную. В Латинской Америке кроме этих двух еще и огромный интерес к знаниям, рожденным в других перифериях – вот вам и провинциальный космополитизм. Оба эти термина суммируются очень остроумно подмеченной "асимметрией невежества" индийского историка Дипеша Чакрабарти. Немецко-мексиканский философ и антрополог Эстебан Кротц предлагает термин «южные антропологии». Антропологии, рожденные на условном Юге, даже не географическом, а геополитическом, уже появляются на свет «неважными» и невидимыми. Вы скажете: «дык, им антропологию завезли с Запада, что там у них своего-то» (слышала и такое). Но вот, оказывается, можно из завезенных болгарами букав создать свою письменность своё есть и в огромном разнообразии. Можно было бы тут цитировать Боаса и его диффузионизм, чтобы посмотреть, как идеи распространяются по миру, и точно ли все родилось на Западе (нет). Но я процитирую кубинского антрополога Фернандо Ортиса, который ввёл понятие "транскультурация". Да-да, это модное словечко родилось не в Йеле - в Йеле его с восторгом приняли, как мы можем узнать из вступления, написанного Брониславом Малиновским к книге Ортиса «Кубинский контрапункт табака и сахара». Транскультурация описывает то, что автор видел в колониальном мире – завозят вроде одно, но при попадании на новую почву рождается что-то совсем другое, новое и оригинальное. Так и со знаниями, и с идеями – не существует никакой «онтологической» антропологии в вакууме, а лишь бесконечное со-зидание и со-творчество. Транскультурация родилась в противовес «аккультурации» (кстати, Боаса), которая подразумевала, что «эти» что-то перенимают «у тех». А вот Ортис описал процесс более глубоко, глядя на свою родную Кубу, которую он в этом смысле называл «лабораторией» (привет Латуру из сороковых). Кстати, и про модную нынче антропологию non-humans у него тоже есть – описал целую драму между доньей Сахаром и доном Табаком (сахарная и табачная промышленность пронизывают каждый аспект социальной жизни на Кубе).

На фото в первом ряду сидит мать Ханта в окружении внуков, сзади стоят Хант, его жена Люси и Боас

Читая о соработничестве в поле исследователя и ключевого информанта, натолкнулась на интересный, но горький факт. Всем антропологам (и не только, конечно) вероятно известна фигура Франца Боаса, отца американской антропологии. Помню, был период, когда я настолько была восхищена его работой «Ум первобытного человека», что чуть не обзавелась футболкой «Boas is my boyfriend». Не секрет, что в его работе ему помогал Джордж Хант, вклад которого в работы Боаса трудно переоценить: в соавторстве они написали 3 книги о культуре квакиутлей. Боас также опубликовал девять статей и дополнительных текстов, состоящих в основном из материалов, собранных Хантом. Как пишет М. Брашак: «Переписка Ханта с Боасом раскрывает социальные течения, которые формировали обращение как символического, так и реального капитала. Хант боготворил Боаса, который в каком-то смысле изобрел «Ханта-коллекционера», побуждая его находить, идентифицировать и приобретать практически все материалы из списка пожеланий своего покровителя, независимо от логистических проблем. Хант охотно откликался на любую просьбу — от кражи икон до раскопок могил и сноса зданий, часто сознательно нарушая правила» [P. 21] При этом, информант позиционировал себя как уникальный источник знания о тлинкитской культуре на всем Северо-Западном побережье (собственно делал это успешно, войдя в историю и не затерявшись как множество других информантов; на wiki он значится как George Hunt (ethnologist)). Однако, уникальным источником был не столько Хант, сколько его мать, дочь вождя, которой он был обязан знанием языка и собственно самой идентичностью, которую успешно и монетизировал. В отличие от Джорджа Ханта, имя его матери Анислаги (Anain, Ansnaq, Mary Ebbetts) куда менее известно. Как пишет автор: «У коренных народов Северо-Западного побережья клановая собственность включала в себя предметы материальной культуры (землю, дома, каноэ, одежду, маски, гербы, медные предметы и т. д.), перформативные акты (песни, танцы, ритуалы), имена (личные имена и домашние имена) и сны. Традиционно женщины наследовали и осуществляли права контроля над этим материальным и нематериальным наследием, включая изображения предков клана» [P. 24]. Таким образом, все, что Анислага рассказывала своему сыну Джорджу и что он транслировал Боасу – являлось собственностью женщин семьи, которую она имела право контролировать. Другой важный нюанс – для Ханта и Боаса наибольший интерес представляли не тлинкиты, а квакиутли, к котором относилась уже другая женщина – жена Ханта, Люси Хомиканис, которая в свою очередь происходила из знатного рода. Как пишет М. Брашак: «В своих письмах и полевых заметках Джордж Хант часто упоминал свою мать, жен и сестер как основных информаторов, но в публикациях им не придавалось ни авторитета, ни авторства». При этом, также судя по переписке, Люси вычитывала тексты Ханта на предмет ошибок и неточностей, дополняла их. Однажды она даже настояла на рассмотрении темы питания у квакиутлей, о чем Боас упомянул в своей «Этнологии квакиутлей», отметив: «Большая часть информации, касающейся кулинарии, была получена мистером Хантом от миссис Хант», но он не подчеркнул ее компетенций, характеризуя ее просто как человека, который был «тщательно знаком с обязанностями хорошей хозяйки». Смерть Люси в 1908 г. нанесла урон не только семейному благополучию Ханта, но и приостановила этнографическую работу: вклад жены был крайне велик, особенно он зависел от ее языковых компетенций. Он пишет в письме Боасу: «Я пытаюсь выполнить всю работу для вас, и я обнаружил, что это трудно без помощи, которую я получал от своей покойной жены. Иногда я забывал что-то в своем письме, тогда она мне говорила. Но теперь мне нужно, чтобы кто-нибудь мне подсказал, и мне приходится за это платить, поэтому мне приходится тяжело» [P. 34] На несколько лет Хант прекратил коллекционирование для Боаса, переписку и покинул место жительства. Читая эти истории, понимаешь, что банальный сюжет о том, что Боас в какой-то мере использовал Ханта, пусть и за деньги подталкивая его к осуществлению действий, неприглядных для члена сообщества,

действий, которые постепенно наносили урон его репутации, оказался куда более сложным. Многослойность использования одного другим вдруг ставит вопрос о том, а кто здесь на самом деле жертва. И когда виновные найдены, а имена беззащитных оглашены, становится еще менее понятно, что с этим делать? Как относиться к материалам, из которых выхолощены авторы и их голоса? А главное, как увлекаясь полевой работой и гоняясь за уникальными, вот-вот сейчас грозящими исчезнуть традициями (это же так по-боасовски!), не утратить, простите за пафос, совести и отдать должное всем, кто тебе помогает и помогал? Цит.: Margaret M. Bruchac. Savage Kin: Indigenous Informants and American Anthropologists.

Дорогие все, нахожусь в поиске специалистов по искусству Африки, Австралии и Океании, Америк, а также всему тому, что принято именовать туманным "традиционным искусством" ❤️ Очень желательно, чтоб из России или СНГ (хотелось бы в будущем организовать совместное оффлайн мероприятие) Буду очень благодарна, если отзоветесь или сообщите контакты того, к кому можно обратиться: @Jeniia

Помню свои чувства после предзащиты – хотелось отключить телефон и уехать на маяк работать смотрителем. Я настолько тогда в этой идее преисполнилась, что даже нашла соответствующую вакансию. Удержало от отъезда только «институт, экзамены, сессия» - «работа в музее, работа в музее, работа в музее». После защиты диссертации хотелось не только отключить и уехать, но скорее в стиле героя Макса Фрая – сжечь все свои имена. С написанием текста, а потом с его защитой, проживаешь какую-то невероятно интересную часть жизни. Я вообще верю в то, что наши поля и наши исследования позволяют нам прожить сразу несколько жизней в одной. Вот только нет никакого руководства к тому, что делать, когда эта жизнь завершается и самым логичным является процесс смерти. Смерти и новой жизни. Вот где-то тут сейчас и я. С одной стороны, текст должен отлежаться (в том числе и в душе), чтобы, наконец, оторваться от него и сделать уже книжку. С другой стороны, судорожно запихать в эту пустоту новое поле и новую тему - идея дрянная, по крайней мере, для меня. Вот и балансируешь в прекрасном «нечём» и думаешь о том, кто я и куда я иду. Одним из важнейших шагов в сепарации с полем – а у меня сейчас по полной идет именно этот процесс – является осмысление того, а как ты собственно его делал. И всё ли ты делал так, как хотелось, и так, чтоб не было потом мучительно стыдно. Я читаю книгу «Savage Kin» про взаимоотношения антропологов и информантов (романтические и дружеские) и думаю о том, что нам очень редко удается во время исследования проявлять себя бережно и вдумчиво. Бывают полевые ситуации, когда деликатность отказывает, а тебе хочется «докрутить» тот или иной вопрос, дорасспрашивать, потому что… Ну, потому что «это же такая уникальная ситуация доверия сформировалась сейчас». Маргарет Брушак сравнивает культуру с цветком, который называется «Дамский башмачок» или «Мокасин» (в алгонкинской традиции). Этот цветок существует в условиях сложной экосистемы: его питает гриб, опыляют пчелы, а сам он воспринимается коренными американцами как мокасины для Маленького народа, живущего в лесу и хранящего традиции врачевания, поэтому детям запрещается срывать его. Автор сравнивает нечуткость антропологов к хрупкости и уязвимости изучаемой культуры со срыванием такого цветка. Тема полевой этики и поля – это, наверное, одна из самых важных для меня тем, о чем хотелось бы как следует подумать, прежде чем нырнуть в новое исследование. Которое уже, конечно, просится  Не буду забегать вперед, скажу лишь, что оно по-прежнему будет о женщинах, о материальной культуре и о Северной Африке. Дальше – посмотрим. Пока анализируем то, что было и набираемся сил перед новым. В связи со всем вышесказанным я хочу сообщить, что нерегулярность моих постов очень коррелирует с нынешним состоянием, и я благодарю всех вас, мои читатели, за то, что вы есть. Надеюсь, что лиминальное состояние отступит, и я с новыми силами (и именами) буду радовать вас текстами ❤️. P.S. Если у вас есть на примете хорошие тексты о том, как завершать поля, как переживать окончание исследования и пр. - дайте знать, буду очень благодарна @Jeniia

Санкт-Петербург ❤️ 17 апреля в 19:30 в «Порядке слов» показ короткометражного фильма «Чашка» (Таджикистан, 2015, 29 мин.) режиссера М. Музаффара в рамках цикла Н. Казуровой «Репрезентация гендера в кинематографе стран мусульманского Востока». Новый сезон бесед о фильмах национальных кинематографий мира посвящен работам авторов из стран мусульманского Востока. На сей раз лекции о кино будут сопровождаться экскурсом в историю гендерных отношений в регионе. Кинематограф и современное общество в исламском мире развиваются в едином культурном поле и оказывают друг на друга значительное, а порой, ключевое влияние. Показ короткометражного художественного фильма «Чашка» будет сопровождаться большим разговором о Таджикистане. В ходе встречи пойдет речь о формировании и становлении национального кинематографа и современного искусства Таджикистана, а также будут раскрыты такие актуальные вопросы жизни в стране, как история социальных преобразований в Таджикистане после распада Советского Союза, опыт жизни в стране после войны, анализ устоявшихся гендерных конвенций, реконструкция феминности и маскулинности в культуре, состоится попытка определения образа и идеала красоты в кино и жизни на стыке современности и классического искусства. Гость встречи — Екатерина Болашенкова — востоковед-историк, старший преподаватель кафедры Центральной Азии и Кавказа Восточного факультета СПбГУ. Преподает персидский язык и ряд курсов по истории и культуре региона. Около полугода прожила в Иране, участвовала в археологических экспедициях в Таджикистане. Автор цикла и ведущая встречи — Наталья Казурова, к.ист.н., культуролог и киновед, ст.н. сотрудник МАЭ РАН, автор книги «Между жизнью и смертью: Заметки о творчестве Аббаса Киаростами» (НЛО), программный директор Международного кинофестиваля «Дни этнографического кино» (2016-2024). Показ осуществляется при личном содействии режиссера. Вход свободный по регистрации: https://poryadok-slov-event.timepad.ru/event/2848830/

Если вы вдруг давно хотели послушать про деколонизацию музея и про реституцию, то очень рекомендую французскую передачу, на которую канал ARTE пригласил Франсуазу Верже - одну из крупнейших (и крутейших) специалисток в области деколонизации музеев и деколониального феминизма. Я много ее читала, когда готовила лекции по деколонизации для Французского института, она же снялась в одноименном документальном фильме, показ которого мы устраивали в Питере прошлой осенью. Основные поинты для тех, кому некогда смотреть: - реституция необходима, нужно вернуть все предметы в сообщества; - необходимо пересмотреть свои взгляды на материальность вещей, не нужно цепляться за идею "хранить вечно". Она утверждает такие страшные для музейщиков вещи, типа: Its ok, если сообщество не захочет выставлять предметы, а захочет их где-то сокрыто хранить; если сообщество не будет заботиться о состоянии предметов. Its ok, если предметы когда-нибудь исчезнут из-за старости, естественного разрушения. Мне очень нравятся эти мысли, потому что они бросают вызов мне, как музейному куратору, человеку, который носится со своими писанными торбами изо дня в день :) В общем, за порцией нервяка и новых мыслей - к госпоже Верже :)) https://www.youtube.com/watch?v=092redEdunY&t=352s&ab_channel=ARTE

Если вы вдруг давно хотели послушать про деколонизацию музея и про реституцию, то очень рекомендую французскую передачу, на которую канал ARTE пригласил Франсуаз Верже - одну из крупнейших (и крутейших) специалисток в области деколонизации музеев и деколониального феминизма. Я много ее читала, когда готовила лекции по деколонизации для Французского института, она же снялась в одноименном документальном фильме, показ которого мы устраивали в Питере прошлой осенью. Основные поинты для тех, кому некогда смотреть: - реституция необходима, нужно вернуть все предметы в сообщества - необходимо пересмотреть свои взгляды на материальность вещей, не нужно цепляться за идею "хранить вечно". Она р