Пушкин. Мойка,12

Вера Федоровна Вяземская, кн. Рисунок Пушкина. 1826 Княгиня Вера Федоровна Вяземская с 7 июня по 26 августа [19.06–07.09 по н.ст.] 1824 г. жила в Одессе, куда привезла на лечение двух младших детей. Её письма этого периода полны впечатлений об одесской жизни и, разумеется, в них постоянно упоминалось имя Пушкина. Пользуясь доверием поэта, она входила во все подробности его непростых отношений и даже прямых столкновений с графом М.С. Воронцовым, на ее глазах произошло выдворение Пушкина из Одессы. Свое мнение о характере молодого поэта она высказала в одном из первых писем, отправленных мужу из Одессы: «Ничего хорошего не могу сказать тебе о племяннике Василия Львовича [т.е., об А.С.Пушкине]. Это совершенно сумасшедшая голова, с которою никто не сможет совладать. Он натворил новых проказ, из-за которых подал в отставку. Вся вина — с его стороны. Мне известно из хорошего источника, что отставки он не получит. Я делаю все, что могу, чтобы успокоить его, браню его от твоего имени, уверяя его, что разумеется ты первый признал бы его виноватым, так как только ветреник мог так набедокурить. Он захотел выставить в смешном виде важную для него особу — и сделал это; это стало известно и, как и следовало ожидать, на него не могли больше смотреть благосклонно. Он меня очень огорчает; никогда не приходилось мне встречать столько легкомыслия и склонности к злословию, как в нем, но, вместе с тем, я думаю, у него доброе сердце и много мизантропии; не то, чтобы он избегал общества, но он боится людей; это, может быть, последствие несчастий и вина его родителей, которые его таким сделали». Доброе сердце, но вместе с тем — презрение к людям за их слабости и пороки (мизантропия), и боязнь чужого мнения. Эти черты характера прозорливая княгиня Вера отнесла не только на счет недавних неприятностей в жизни Пушкина (его изгнания из столицы), но и на счет его родителей, которые, как она полагала, «таким его сделали». Ей, видимо, виднее, нежели нам, из XXI века!

"Только было бы всегда двадцать первое июня, Только б следующий день никогда бы не настал..." На фото мой дед, замученный гестаповцами за то, что как коммунист и инженер ново-краматорского завода, отправленного в тыл, остался в городе, чтобы сформировать подполье (нашёлся предатель, который всех предал и всё пережил...), моя бабушка, вырастившая двоих дочерей - одна, без мужского плеча, на которое ей уже не суждено было опереться; и моя мама (на фото на руках у своего отца) - единственный член нашей семьи, который долго помнил те страшные годы оккупации на Украине... Теперь она рядом с ними, родными, - на небесах... Вечная память! Будь проклят фашизм, которая принес столько страданий и горя моей семье и моей стране! Сегодня мама непременно вспомнила бы и повторила рассказ о том, как утром 22 июня 1941-го, она, четырёхлетняя кроха, стояла, вытянувшись, на приступке за забором нашего дома в городе Славянске Донецкой области и ждала, когда у калитки появятся идущие с рынка её любимые папа и дедушка. Увидев их, она с восторгом запрыгала и многократно прокричала, что было сил, - чтобы услышали незнакомое и странное слово, из-за которого с самого утра в доме за ее спиной творился непонятный переполох: ВОЙНА! ВОЙНА! ВОЙНА! Впереди было много неведомого, страшного, но мы знаем, что страна и наша семья выстояли, мужественно приняли на себя эту боль, невозвратимые утраты и непомерные тяготы, потому что твердо верили, что оккупанты пришли не навсегда, что придёт время Победы, которой, как любила повторять моя бабушка, "просто не могло не быть!". Эта вера согревала душу, спасала от отчаяния. Вспоминаю об этом именно здесь, т.к. наша семейная история получила неожиданное продолжение в конце 1980-х ... в пушкинском Лицее. В то время, после Университета, я работала в музее.Однажды вела по Лицею гостей из ФРГ, которых заинтересовала история Царскосельских садов и зданий в годы Второй мировой войны. Каким-то образом разговор переключился на моих близких: высокий, седовласый, весьма пожилой немец стал расспрашивать о моих родных, о том, как они пережили годы войны. Я сказала о гибели деда, арестованного гестаповцами в Славянске. Услышав название города, немец остолбенел, а потом со слезами на глазах стал рассказывать историю, удивительно схожую с той, о которой я не раз слышала в нашем доме. То есть, пришло время и мне остолбенеть... Как оказалось, зимой 1941 г., накануне Нового года, этот немец, тогда молоденький фриц, находился именно в Славянске. Мало того, ему запомнился небольшой, белёный домик, куда он заглянул, увидев дым из трубы. В доме жарко топилась печь, в углу стояла огромная сосна, украшенная самодельными гирляндами; молодая женщина у колыбели кормила грудью ребёнка, а ее другой ребёнок- девочка лет четырех - вышла к нему навстречу по влажным половицам. Эта чистота в доме смутила солдата: он зашел погреться, но испачкать полы не хотел. Он снял грязные сапоги, обнажив ноги в полустертых носках, прижался к углу печки... Я продолжила его рассказ: солдат присел на табурет, достал фотографию жены с детьми, плакал и шептал: Киндер! Киндер! Гитлер капут! Затем протянул девочке шоколадку... Немец был поражён, что я знаю его историю о ёлке, вымытых полах, разутых ногах и шоколадке. Только вынуждена была его огорчить: взрослые сразу забрали шоколад у моей маленькой мамы, сказали, что может быть отравлен. В 1980-х году мама была еще жива, когда я рассказала ей эту потрясающую историю. Встречаться с ним она отказалась наотрез: говорила, что при звуках немецкой речи стынет в жилах кровь (сказывались воспоминания о пережитом ужасе при аресте отца), Немец уехал тогда в свой Мюнхен, затем приезжал ещё раз, чтобы снимать кино о России и даже просил, чтобы я встретилась с его съёмочной группой. Но ему не разрешили. Об этом я узнала, много лет спустя. В 1990-х тогдашний директор нашего музея М.Н.Петай говорила мне, что струхнула, когда ей позвонили из Большого дома и стали строго спрашивать обо мне и о том почему со мной желает общаться западный немец.

Твардовский Александр Трифонович (8 [21] июня 1910, хутор Загорье, Смоленская губерния — 18 декабря 1971, Москва) Незабываемый "Василий Тёркин", "За далью даль" и "Новый мир" эпохи Твардовского, - это всё он! А ещё небольшое эссе 1949 года (процитирую в отрывках): ПУШКИН "Всего труднее, кажется, писать о нем человеку, причастному, хотя бы в скромнейшей степени, к тому искусству, которому он своим гением сообщил поистине бессмертную силу власти над сердцами людей. Как страшно здесь произнести хоть одно неверное слово, тем более что о нем уже сказано столько прекрасных, достойных его имени и его подвига слов всеми теми, кто вместе с ним составляет мировую славу русской литературы. Но у каждого из нас — свой Пушкин, остающийся одним для всех. Он входит в нашу жизнь в самом начале ее и уже не покидает нас до конца. <…> Я долго самонадеянно полагал, что знаю Пушкина: ведь я же его читал и перечитывал в детстве и в юности, я «проходил» его по всем правилам вузовского преподавания литературы, я прочел о нем немалое количество книг и статей, я толкую о нем со своими друзьями, щеголяя зоркостью относительно частностей его мастерства, — чего же больше? Но только в дни Отечественной войны, в дни острой, незабываемой боли за родную землю и того сурового возмужания, которое пришло к нам перед лицом страшной угрозы всему самому дорогому, — я, как, должно быть, и многие другие люди моего поколения, увидел, что до сих пор еще не знал Пушкина. Я вдруг почувствовал в полную меру своей души ни с чем не сравнимую силу пушкинского слова. И для меня, как будто впервые, как будто вовсе не известные мне до того, прозвучали строфы его исполненной горделивого достоинства патриотической лирики. С восторгом как бы внезапного постижения я обретал в затертом томике из походной библиотечки благородную красоту навечных запечатлений мысли и чувства, родной природы, родной земли, с ее городами и селами, полями и водами, суровой седой стариной, сказаньями и песнями. И все это обращалось сегодняшним днем, потому что восторг вызывался не той или иной блестящей строкой, а тем, что все это — родина, все это мое неотъемлемое достояние, гордость и честь, вера и слава и не может быть на земле силы, которая могла бы отринуть это. <…>"

Кто кого поздравит сегодня, а я так Юрия Визбора. 90 лет со дня рождения. Явился в мир чуть раньше Высоцкого, ушел чуть позже, был иным, совершенно иным, с другим типом нежности и другим типом мужественности, гораздо полнее принадлежал своему времени, укладывался в него без излишеств, но место в вечности оба занимают по праву. Каждый — по собственному. Неистовое пылание одного и обогревающий костер другого остаются источниками душевного тепла. Неоскверненными, незамутненными. Для меня так. Верю, еще для многих. Считаю большим личным везением встречать каждый новый год жизни синхронно с Юрием Иосифовичем. Спокойно, товарищ, спокойно. У нас еще все впереди. https://yandex.ru/video/touch/preview/14884565256569044589

С радостью присоединяемся! Такое вот счастье у нас было: ЮРИЙ ВИЗБОР

В Мемориальном музее-квартире А. С. Пушкина на Мойке, 12, представлены не только уникальные личные вещи Пушкина и членов его семьи, но и предметы пушкинской эпохи, позволяющие реконструировать жилую среду, атмосферу дома поэта. Один из таких экспонатов — пейзаж, который с 1937 года находился то в бывшей гостиной Пушкиных, то в спальне, то снова в гостиной. Картина была введена в экспозицию не только как типичный атрибут эпохи, но и как обобщенно-поэтический образ Италии — страны, которая всегда занимала поэтическое воображение Пушкина. Истории появления пейзажа в музее, а также атрибуции картины посвящена статья Г.М. Седовой на сайте нашего музея: http://museumpushkin.ru/muzej_online/stati/pejzazh_gerrita_masa_v_muzee-kvartire_a._s._pushkina.html