подзаборье

меня осудили без права обжалования, бросили между мирами, я погоняем небесными светилами, я оставлен богами, меня изгнало собственное время из своего измерения, я лишился лица, чувств и потерял голос, мой статус отныне статус скитальца, я палач, четвертующий эго на скорость

столько бинарностей - я умру когда нибудь от страстей, вновь распну свою душу без чуждой помощи, изорву на куски, покромсаю на части жалкой тоски, уродливо возрожу из пепла, склею заново сердце и хребет, да поглочу их в глотку и сам же съем, никому ничего не достанется, но лишь небольшая лужица крови будет оставлена для особого случая. слезы омоют, послужат очищением от гнета мыслей и наслаждением от рваных ран. усталостью мыслей. я, окружённый кошмарами которые сам воссоздал, буду полностью иссушен и встану на новую ступень, которая была когда то невозможна.

«по губам читай»

72 стараясь не наполнять мысли иррациональными страхами, следую уже по истоптанным путям анализа происходящего, пытаясь обогнуть все основания чувствовать себя лишним. не получается.

12 превратность твоих слов тяготит все больше, не то, чтобы они врезались ранами в кожу, но след в памяти оставляют глубже,чем здравый голос. чего ради эти уговоры, когда можно свести счёты с твоим лицом прямо сейчас? с глаз долой, слезы омоют всю грязь. я, как глухой монумент твоих ожиданий, подле основания которого твоя гравировка, стою стойко и не дышу под алым закатом, а ты играешь с жизнью, дерзко, угрюмо и ловко, ходишь по краю лезвия ножа ежеминутно, стираешь границы между дозволенным и запретным, окинув весь мир оценивающим взглядом. обещая себе, во чтобы это ни стало, найти здесь причины полюбить, человеческими чувствами всю серость твоего мира покрыть. все так же коротаешь время под дурманящей сыростью ночи, луна, ослепляюще, уничтожит остатки твоих полномочий. рдеет на закате солнце, алеют твои щеки, то ли от скуки, то ли от тоски. не поверю, что от меня. прозябшее тело передумало бороться. в тиски ты запрешь сердце, утопишь себя в омуте сомнения. Всё обязано кончится твоим спасением или закончится там, где ты себя должен спасти. случайность окажется не случайностью.

12 вершится правосудие в зале суда, в помещении метр на два, голос разума точит ножи, в глазах лжеца лишь страха витражи. спасение было до первого слова и действия, до самого акта рождения, теперь только время исправит неисправимое в одну сторону, другую, третью. изрубит вакуум тоски, достанет сердцевину, передест огню любимую святыню и слеплет новую. и правосудие над головой моей подвластно только времени исполнить, но я опережу и суд свершу скорей, заранее прошу прощения пред «ним» замолвить. в тысячный раз прости. «твое внутреннее я говорило тебе «заткнись», но слова мерзкие так и лились из уст. и кто же тут виновен? я.

72 паршивая овца. иголка. трест вереска и железо. металлический вкус задевает ребристое нёбо, гортань сжало обрывистым воплем и более ребенок, выплаканный столетиями, сам на себя не похож. ему нравится красный цвет, отблески снегопада и вишневая настойка, оттого его кожа бела, сродни холодильной камере изнутри, а раны не находят времени затянуться, багровыми кляксами расходясь по невинному родному мне телу. он — единственный истинный творец и свет мой а что я могу предложить взамен?

72 «ты выдвигаешь условия для своих чувств и они медленно сдавливают мне глотку, и я валюсь на холодный паркет, оставаясь безоружным каждое ублюдское утро. но это тоже допустимо и сдавленная улыбка вместо «помогите» составляет компанию, где третий лишний - её носитель, но не она сама. я - третий лишний. ты улыбаешься, пока я делаю себе вызов и стараюсь раскрыть смежающие веки, непонятно, кто больше садист, и кто в конце концов оборвет повествования нить.» 12 «мне суждено здесь встретить страшный суд. уже чувствую зуд в глазах и неясные звуки в раковине ушей, оттуда доносится «убей скорей» или «сумей спастись», но не одно ль это? мои глаза покрыты пеленой прошла лишь жалкая минута»