BAGROVA_life

Знаете ли вы, что когда-то пироги пекли из… глины? В Средневековье съедобной была только начинка, а тесто выполняло роль дефицитной кухонной посуды. В муку добавляли глину, жмых и все, что попадалось под руку. Получившуюся «кастрюлю» с начинкой запекали, а затем разбивали и выбрасывали. Даже в самые голодные годы ее никто не ел! Только в Новое время, когда пшеница подешевела, пирог наконец-то превратился в аппетитный дуэт теста и начинки. На кухнях королей, герцогов или графов выпечкой занимались лучшие повара, ведь праздничный пирог считался изюминкой любого пиршества. По пирогу судили, как идут дела у хозяев, и не поскупились ли они на начинку и украшения. Начинки для пирогов были самыми разнообразными: мясо, рыба, овощи, фрукты — выбирай на любой вкус. В «Парижском домоводстве», например, описан рецепт якобинского пирога из песочного теста с угрями, вареными раками и мягким сыром с имбирем.

🤷🏼‍♂️Мало кто помнит, что Малыша из сказки Астрид Линдгрен про Карлсона звали Сванте Свантесон. Сванте - усечённый вариант Свантепулькер. Имя пришло в шведский язык от славянского Святополк. То есть фактически главные герои это Карлсон и Святополк. Вот такая интересная история

Продолжение Узнаваемый голос мастера зазвучал позже: в стихотворениях, написанных после 1956 года. Поэт-фронтовик передал читателю общее настроение людей в те годы: и внезапное расставание с близкими («До свидания, мальчики»); и грохот сапог шагающего строем взвода («Песенка о солдатских сапогах»); и страдания жен, потерявших своих мужей(«Вдова»); и голод («Одна морковь с заброшенного огорода»). Его отношение к войне было особенным. В семнадцать лет она представлялась романтичным приключением, полным секретных поручений и тайных операций. А позже он скажет: «Война же, согласитесь, – вещь противоестественная, отнимающая у человека природой данное право на жизнь...». Дать определение войне можно строчками из стихотворения «Первый день на передовой»: «Дым сражения, окружение, гибнет, гибнет мой батальон…». И только одна мысль в голове солдата: «…Жить хочется!» По мнению Окуджавы «война не может быть Великой», это кровавая работа и физические увечья. В «Первом ранении» (1957 г.) нашел отражение случай, который произошел с поэтом на фронте. Это случилось 16 декабря 1942 года под Моздоком: «…меня ранило весьма прозаически из крупнокалиберного пулемёта, с самолёта. «Рама» летала и постреливала. Случайно какая-то пуля раздробила кость и застряла в бедре. Я долго её потом носил на веревочке…» – вспоминал Окуджава в 1986 году. Обращаясь к фронтовым будням, поэт описал одну из главных ценностей – минуты тишины в стихотворении «Журавли» (1956 г.). Почуяв тишину, солдат выбирается из блиндажа. Бросившись на траву, он смотрит в синеву неба, похожую на море. Здесь не нужны слова… Песни Окуджавы звучали в кино. Невероятно популярными стали строчки «Нам нужна одна победа». Ежегодно эта песня сопровождает парады 9 мая в честь Дня Победы. Но самое знакомое звучание в исполнении Нины Ургант можно услышать в художественном фильме Андрея Смирнова «Белорусский вокзал» (1970 г.). Песня композитора В. Левашова на стихи Окуджавы «Бери шинель, пошли домой» (1975 г.) звучит сразу в двух фильмах «От зари до зари» Гавриила Егиазарова (1975 г.) и «Аты-баты, шли солдаты» Леонида Быкова (1976 г.). Слушая ее, мы становимся невольными свидетелями разговора героя с погибшим другом. Весной 1944 года Окуджава после ранения был демобилизован в звании гвардии рядового. После окончания войны награждён медалями «За оборону Кавказа» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945». Сражения остались в прошлом, но память о них навсегда поселилась в сердце каждого солдата. «Я ранен ею на всю жизнь, и до сих пор еще часто вижу во сне погибших товарищей, пепелища домов, развороченную воронками землю... Я ненавижу войну...». Воспоминания о том страшном времени описаны в стихотворении «Черный мессер». Булат Окуджава попал мальчишкой на фронт, возможно поэтому ему удалось так трогательно и живо написать о сложном, тяжелом и важном, предложив свои поэтические формулы «Война нас гнула и косила…», «Ах, война, что ж ты сделала, подлая…» и другие. Один из немногих писателей рассказал о том, как на самом деле люди воспринимали, понимали и пропускали войну через себя, как война разбивала иллюзии и меняла что-то в человеке раз и навсегда.

Сегодня исполняется 100 лет со дня рождения Булата Окуджавы (1924-1997) «Все мои стихи и песни не столько о войне, сколько против нее». Булат Окуджава Война Булата Окуджавы – какая она? Ответ на этот вопрос можно без труда найти в его многочисленных произведениях. Булат Шалвович Окуджава – поэт, прозаик, один из основателей жанра авторской песни, сам прошел войну, и свое потрясение отразил в творчестве. Ему было всего семнадцать лет, когда он узнал о нападении немецких войск на Советский Союз. Он, как и многие его сверстники, был выдернут из привычной школьной жизни, с целью встать на защиту своей Родины. Со своим другом Юрой Папинянцем около полугода наведывался в военкомат. Непреодолимое желание доказать, как много значит для них отчизна, помогло друзьям добиться долгожданной цели. Сломленный их упорством капитан не выдержал: «Пишите свои повестки сами. У меня рука не поднимается это сделать». Они заполнили бланки и отнесли их домой, каждый друг другу. Потом Окуджава иронично будет вспоминать: «Мне как-то смешно себя вспоминать и видеть себя – в обмотках, с кривыми ногами, с тонкой шеей, с большой пилоткой на голове, мечтавшего всю войну иметь сапоги и так и не получившего их...». Через восемнадцать лет после войны выйдут в свет две его повести: Одна детская – о друзьях Генке и Женьке в начале войны «Фронт приходит к нам», вторая – автобиографическая «Будь здоров, школяр» о герое романтике, плохо вписывающимся в военную действительность. В обеих все происходящее на фронте – беженцы, бомбежка, гибель описаны очень честно, возможно по этой причине, когда «Школяр» был опубликован в альманахе «Тарусские страницы» в 1961 году, официальная критика не приняла его за пацифистские мотивы. Режиссер Владимир Мотыль нашел вдохновение, прочитав повесть о вчерашнем школьнике, попавшем на фронт, и в 1967 году по ее мотивам снял фильм «Женя, Женечка и «катюша»». Булат Окуджава стал не только соавтором сценария, но и сам появился в кадре в роли военного в сцене встречи Нового года. Первые поэтические опыты Булата Окуджавы были опубликованы в 1945-м году в Красноармейской газете Закавказского фронта «Боец РККА» под характерным для советской литературы псевдонимом «А. Долженов». По звучанию и тематике они были похожи на другие публикации того времени. «До свиданья, сыны!..» Посидим под деревом, братцы. Ехать мне теперь далеко. Только с вами расставаться Очень, знаете, не легко. ...Вот, дождался, хотел… а больно, Сроду я таким не бывал: Словно сердце совсем обездолено, словно я семью потерял.

Большой бас громко вскрикивал и кидал властные, могучие тоны, оглашавшие небо и землю: «Христос Воскресе!» И два тенора, вздрагивая от поочередных ударов железных сердец, подпевали ему радостно и звонко: «Христос Воскресе!» А два самые маленькие дисканта, точно торопясь, чтобы не отстать, вплетались между больших и радостно, точно малые ребята, пели вперегонку: «Христос Воскресе!» И казалось, старая колокольня дрожит и колеблется, и ветер, обвевающий лицо звонаря, трепещет могучими крыльями и вторит: «Христос Воскресе!» И старое сердце забыло про жизнь, полную забот и обиды… Забыл старый звонарь, что жизнь для него сомкнулась в угрюмую и тесную вышку, что он в мире один, как старый пень, разбитый злою непогодой… Он слушает, как эти звуки поют и плачут, летят к горнему небу и припадают к бедной земле, и кажется ему, что он окружен сыновьями и внуками, что это их радостные голоса, голоса больших и малых, сливаются в один хор и поют ему про счастие и радость, которых он не видал в своей жизни… И дергает веревки старый звонарь, и слезы бегут по лицу, и сердце усиленно бьется иллюзией счастья… А внизу люди слушали и говорили друг другу, что никогда еще не звонил так чудно старый Михеич… Но вдруг большой колокол неуверенно дрогнул и смолк… Смущенные подголоски прозвенели неоконченною трелью и тоже оборвали ее, как будто вслушиваясь в печально гудящую долгую ноту, которая дрожит, и льется, и плачет, постепенно стихая в воздухе… Старый звонарь изнеможенно опустился на скамейку, и две последние слезы тихо катятся по бледным щекам. Эй, посылайте на смену! Старый звонарь отзвонил…

Трогательный отрывок из рассказа писателя В. Короленко "Старый звонарь". ...Однако пора. Взглянув еще раз на звезды, Михеич поднялся, снял шапку, перекрестился и стал подбирать веревки от колокольни… Через минуту ночной воздух дрогнул от гулкого удара… Другой, третий, четвертый… один за другим наполняя чутко дремавшую предпраздничную ночь, полились властные, тягучие, звонкие и певучие тоны… Звон смолк. В церкви началась служба. В прежние годы Михеич всегда спускался по лестнице вниз и становился в углу, у дверей, чтобы молиться и слушать пение. Но теперь он остался на своей вышке. Трудно ему; притом же он чувствовал какую-то истому. Он присел на скамейку и, слушая стихающий гул расколыхавшейся меди, глубоко задумался. О чем? Он сам едва ли мог бы ответить на этот вопрос… Колокольная вышка слабо освещалась его фонарем. Глухо гудящие колокола тонули во мраке; снизу, из церкви, по временам слабым рокотом доносилось пение, и ночной ветер шевелил веревки, привязанные к железным колокольным сердцам… Старик опустил на грудь свою седую голову, в которой роились безсвязные представления. «Тропарь поют!» — думает он и видит себя тоже в церкви. На клиросе заливаются десятки детских голосов; старенький священник, покойный отец Наум, «возглашает» дрожащим голосом возгласы; сотни мужичьих голов, как спелые колосья от ветру, нагибаются и вновь подымаются… Мужики крестятся… Все знакомые лица и все-то покойники… Вот строгий облик отца; вот и старший брат истово крестится и вздыхает, стоя рядом с отцом. Вот и он сам, цветущий здоровьем и силой, полный безсознательной надежды на счастие, на радости жизни… Где оно, это счастие?.. Старческая мысль вспыхивает, как угасающее пламя, скользя ярким, быстрым лучом, освещающим все закоулки прожитой жизни… Непосильный труд, горе, забота… Где оно, это счастие? Тяжелая доля проведет морщины по молодому лицу, согнет могучую спину, научит вздыхать, как и старшего брата… Но вот налево, среди деревенских баб, смиренно склонив голову, стоит его «молодица». Добрая была баба, царствие небесное! И много же приняла муки, сердешная… Нужда, да работа, да неисходное бабье горе иссушат красивую молодицу; потускнеют глаза и выражение вечного тупого испуга перед неожиданными ударами жизни заменит величавую красоту… Да где ее счастье?.. Один остался у них сын, надежда и радость, и того осилила людская неправда… А вот и он, богатый ворог, бьет земные поклоны, замаливая кровавые сиротские слезы; торопливо взмахивает он на себя крестное знамение и падает на колени и стукает лбом… И кипит-разгорается у Михеича сердце, а темные лики икон сурово глядят со стены на людское горе и на людскую неправду… Все это прошло, все это там, назади… А теперь весь мир для него — это темная вышка, где ветер гудит в темноте, шевеля колокольными веревками… «Бог вас суди, Бог суди!» — шепчет старик и поникает седою головой, и слезы тихо льются по старым щекам звонаря… — Михеич, а Михеич!.. Что ж ты, али заснул? — кричат ему снизу. — Ась? — откликнулся старик и быстро вскочил на ноги. — Господи! Неужто и вправду заснул? Не было еще экого сраму!.. И Михеич быстро, привычною рукой хватает веревки. Внизу, точно муравейник, движется мужичья толпа: хоругви бьются в воздухе, поблескивая золотистою парчой… Вот обошли крестным ходом вокруг церкви, и до Михеича доносится радостный клич: — Христо-о-с Воскресе из мертвых… И отдается этот клич волною в старческом сердце… И кажется Михеичу, что ярче вспыхнули в темноте огни восковых свечей, и сильней заволновалась толпа, и забились хоругви, и проснувшийся ветер подхватил волны звуков и широкими взмахами понес их ввысь, сливаясь с громким торжественным звоном… Никогда еще так не звонил старый Михеич. Казалось, его переполненное старческое сердце перешло в мертвую медь, и звуки точно пели, трепетали, смеялись и плакали и, сплетаясь чудною вереницей, неслись вверх, к самому звездному небу. И звезды вспыхивали ярче, разгорались, и звуки дрожали и лились, и вновь припадали к земле с любовною лаской…

Посмотрите на финикийские страусиные яйца с резными узорами, найденные в этрусской гробнице в городе Вульчи в Италии. Это какой-то отдельный удивительный вид искусства. Счастливой Пасхи!

С праздником!

30 апреля 1961 года. Леонид Иванович Рогозов до сих пор остается единственным врачом, который смог провести  операцию самому себе в полярных условиях. В составе 6-ой Советской Антарктической экспедиции на станции Новолазаревской, в качестве врача, водителя и метеоролога по совместительству, на фоне полного здоровья Леонид 29 апреля вдруг почувствовал недомогание и, по всем признакам, обнаружил у себя острый аппендицит. Среди тринадцати членов экспедиции он был единственным врачом. Попытка использовать консервативные методы - холод, голод и покой, не увенчалась успехом. Заболевание прогрессировало и не оставляло шансов на жизнь. На беду стояла абсолютно не летная погода. Из-за бурана на станцию не мог прилететь самолет. Выходом из сложившейся ситуации было делать операцию самому себе. Хирургу помогал метеоролог, подававший инструменты, и инженер механик, державший у живота небольшое зеркало. В лежачем положении, операция продлилась 1 час 45 минут. "Я не позволял себе думать ни о чём, кроме дела... В случае если бы я потерял сознание, Саша сделал бы мне укол. Мои бедные ассистенты. Я смотрел на них: они сами были белее белого. На самой тяжёлой стадии удаления аппендикса я пал духом: моё сердце замерло и заметно сбавило ход, а руки стали как резина. Но затем я осознал, что вообще-то я уже спасен!" В то время он был знаменит никак не меньше Гагарина, награждён орденом Трудового Красного Знамени. В 1962 году он благополучно вернулся из экспедиции, закончил ординатуру, много лет работал хирургом, бывал и в заграничных командировках, владел болгарским, английским, немецким и чешским языками. Скончался в 2000 году, похоронен на Ковалевском кладбище в Санкт-Петербурге. Инструменты, которыми Леонид оперировал сам себя хранятся в петербургском музее Арктики и Антарктики.

«Глубиною в рост человека» Веками главным ассенизатором русской столицы была Москва-река. В описании путешествия антиохийского патриарха Макария его сын — архидиакон Павел Алеппский — сообщал об увиденном весной 1655 года: «Мы пошли смотреть реку Москву, протекающую под Кремлем и через середину города, а до сих пор мы ее не видали, потому что она была загромождена горами снега и льда. Обыкновенно весь сор и нечистоты, как в этом городе, так и в других селениях, по которым протекают реки, счищают и вываливают на лед реки; когда он растает, все уносится вместе с ним». В старину весна была для москвичей отнюдь не радостным временем года, так как сопровождалась великой грязью и отвратительными запахами. Тот же Павел Алеппский уверял, что в распутицу на московских немощеных улицах «грязь и слякоть были глубиною в рост человека». Историк и журналист М. И. Пыляев писал о древней столице: «Насколько непроходимы были улицы Москвы от грязи, видно из того, что иногда откладывались в Кремле крестные ходы». Но и просохшие московские улицы не радовали ни глаз, ни нос. 19 марта 1686 года «объезжим головам» (полицейским того времени, назначавшимся из отставных дворян и детей боярских для наблюдения за тишиной и безопасностью жителей) было приказано: «На Москве во всех улицах и переулках навоз и мертвечину и всякий скаредный помет очистить и вывозить за Земляной город, от слобод в дальние места и засыпать землею, и впредь ни у чьих дворов навозу и мертвечины и никакого скаредного помету на улицах метать не велеть, чтоб однолично во всех улицах было все очищено и помету отнюдь никакого не было, также и с поварен и из отходов на улицы выпусков не делать, а тот навоз или помет возить тем людям, против чьих дворов какой навоз или помет и мертвечина объявится». На благоустройство был дан срок до 4 апреля. За ослушание знатным людям грозила опала, а «боярским и иных нижних чинов людям» — жестокое наказание батогами, без всякой пощады. В 1688 году в указе братьев-соправителей царей Петра и Иоанна Алексеевичей от 3 октября на сбор и своз нечистоты с московских улиц была дана неделя. А если «объезжие дворяне» не смогут заставить тех людей, против чьих дворов тот помет имеется, убрать его, то, гласил указ, их самих подвергнут наказанию и ту нечистоту прикажут вывозить за Земляной город на своих лошадях. Контролировать деятельность «объезжих дворян» поручили особым дозорщикам. Но «помет и мертвечина» с упорной регулярностью появлялись на столичных улицах. И в последнюю весну XVII века царь Петр I опять требовал от москвичей соблюдения чистоты. В его указе, данном Стрелецкому приказу 9 апреля 1699 года, говорилось о новых карах, грозящих «всяких чинов людям», если они будут по большим улицам и переулкам Москвы «всякий помет и мертвечину бросать»: «И тем людям за то учинено будет наказанье, бить кнутом, да на них же взята будет пеня». В 1852 году юрист, профессор Московского университета В. Н. Лешков писал: «Не удавалось многое Московской полиции; не удавалось долго — особенно чистота улиц… Вопрос о чистоте, впрочем, вовсе незатейливой, неизлишней, ведет за собою умножение чинов полицейских, надзора и строгости. Эта строгость против исполнителей закона, против чинов полицейских, должна была дать этим чинам большую власть над обывателями. И между тем дело не подвигалось вперед, и нечистота Москвы в законах XVIII столетия описывается теми же словами, как и в актах XVII». Продолжение https://www.kommersant.ru/doc/6662229?from=glavnoe_1