kinder küche media

Пост как лендос Представьте: вы ведете соцсети медиа, и вам нужно написать пост в телеграм-канал, чтобы показать аудитории какой-то важный текст. Но не просто показать — красивое, а сделать так, чтобы люди совершили целевое действие — кликнули на текст. Идеально, если они кликнут, начнут читать и как-то повзаимодействуют с текстом, а потом напишут комментарий, но вам будет достаточно и клика (потому что вот такая ваша метрика на этот текст). Что вы будете делать? И что рекомендую делать я? Я рекомендую представлять, что вы пишете не пост в телегу, а собираете микро-лендинг. То есть на этом этапе вы уже представляете, какая примерно должна быть структура у поста — сверху понятная картинка с оффером — заголовком текста или каким-то посланием, которое к нему относится. Можно с визуалом — так даже лучше. Первое предложение — УТП, ну в нашем случае — уникальное медийное предложение вашего текста. Потом ссылка с репликой читателя — читать, смотреть, узнать, что там еще? Дальше — раскрытие преимуществ. Зачем читателю читать, смотреть, узнавать? А потом социальное доказательство — например, коммент вашего главреда с посланием о том, что без этого текста вам не жить. Ссылка с CTA и опционально — эмодзи. Ваш лендос готов. Конечно, не надо прямо вот строго следовать этому сценарию, моя мысль в том, что надо научить себя относиться к каждой единице контента, которую вы производите, как к отдельному продукту. Посмотрите на него и подумайте: кому вы адресуете пост, чего вы хотите, точно ли в таком виде он раскрывает мысль, которую вы в него закладывали? А визуально (даже если в нем нет картинок, важно, какова его структура, удобно ли его читать) с ним все хорошо? А проверку заголовком он пройдет? А как вы хотите, чтобы читатель его читал — по какому паттерну, чем вы подсветите ему самые важные места в тексте? В общем, если мысленно проделывать такое упражнение с каждым постом, то это достаточно быстро войдет в привычку и научит вас качественно чекать то, что вы делаете, в не просто «вести соцсети медиа» или «пилить контент». Нормально делаем — нормально получается. Подписаться на канал пухового пса 🧡

23 апреля Шекспиру исполняется 460 лет, ну а мне — всего 38. Это столько же, сколько было моему папе, когда я поступила в университет и переехала к нему в Москву. И тогда, конечно, казалось, что 38 это когда ты очень взрослый, все знающий, все умеющий человек. В реальности все вообще не так — каждый день я сомневаюсь в себе, критикую себя за то, что умею совсем не все, ощущая при этом неумолимую ответственность взрослости. Но если отбросить (это тяжеловато, но в честь праздника можно попробовать) синдром самозванца и объективно посмотреть на свои заслуги, то вообще-то, можно и гордиться собой: за моими плечами — огромный опыт, знания, навыки и достижения. За прошедший год моей жизни я вспомнила (а может быть, и заново поняла, уже по-другому), как страшно бывает идти в новое, перестраивать привычные паттерны и схемы. В своем новом наступившем году желаю себе не останавливаться в развитии, потому что движение наполняет, поддерживает и дает перспективы. Желаю себе не бронзоветь — прямо как Шекспир!

Сегодня мне попалось два текста, в которых были применены принципы, которым я призываю следовать всем, кто работают с контентом в медиа. В первом тексте редакция оседлала глобальный инфоповод — выход нового альбома Тейлор Свифт — и поскакала на нем в сторону своей экспертизы. А именно — поразмышляла о том, какой смысл был бы в композициях артистки, если бы она работала в сфере HR. Обожаю такое — это не только возможность расширить творческие границы и придумать что-нибудь нетривиальное, но и еще отличное упражнение для редакторов: можно на летучке таких тем понакидать, даже не имея серьезного намерения их отписывать, просто размять мозги и дать себе выйти за пределы своего тематического загона — этот навык потом пригодится, когда придется работать над реальной нестандартной задачей. Но на самом деле это не только фан для редакции, это вовлекающий контент для аудитории (умоляю, не бойтесь вы быть смешными там, где это действительно нужно), а еще — возможность отхватить себе немного трафика от глобального поиска. Конечно, миллиона кликов на таком не сделаешь, но не стоит забывать о том, что, во-первых, делая медиа, невозможно все время находиться в своем нишевом контексте, а во-вторых, почему бы не использовать возможность перелинковать текст ранними материалами и напомнить людям и поисковикам о том, что они у вас есть? А во втором (нужен ВПН) экспертиза спикера в прежнем месте работы — а именно в маркетинге Формулы 1 — экстраполирована на узкопрофильную тему развития производительности команды. Этот прием я тоже люблю — если что-то клевое может подсветить экспертность с необычного ракурса, надо не просто этим пользоваться, а буквально делать из этого лимонад. Вот журнал HR Executive и сделал, рассказав о том, какие принципы, которые работают в Формуле 1, можно привнести в работу любой организации на уровне HR-менеджмента. (Меня так тоже раньше просили рассказать о работе редакции — чем она похожа на родительство и какие воспитательные приемчики можно применять в медиа). То есть вместо того, чтобы просто упомянуть в лиде текста, что Чарли Зейдинга назвала облачную платформу для адаптации и взаимодействия сотрудников Qualee в честь квалификации в Формуле 1, редакция решила в принципе использовать гоночный бекграунд своей героини как основу для всего повествования, что дает и дополнительный контекст, и развлекательность, и, простите за каламбур, драйв этому тексту. Казалось бы, это все так просто, но многие редакции не умеют и не хотят это использовать — некоторые считают такие приемы несерьезными, другие — недостаточно журналистски обоснованными, а я думаю, что правила придумываем мы: чо хотим, то и обосновываем, главное, чтобы читателям это было интересно. Мне вот интересно.

🏆 Кто получил National Magazine Award в 2024 году? Смотрим победителей На прошлой неделе одна из самых престижных американских премий National Magazine Award объявила лауреатов. Если Пулитцеровская премия — это «Оскар» американской журналистики, то это что-то вроде «Золотого глобуса» (с оговоркой, что участвуют печатные и интернет-журналы). ▪️Награда в номинации «Публичный интерес» досталась журналистке The New York Times Magazine Ханне Драйер за серию расследований об использовании труда детей-мигрантов в США. Вполне ожидаемая победа: работа Драйер вошла в пятерку лучших по итогам года от сайта Longreads — ее суть я кратко пересказывал тут. ▪️Лучший «Очерк» написал Джей Кирк из The New York Times Magazine. Он рассказал о трех следователях, которые собирали улики по делу о стрельбе в начальной школе Сэнди-Хук в 2012 году — тогда погибли 27 человек и сам нападавший. Получился процедурал о нелегкой и эмоционально выматывающей работе. Вот что говорить родителям на вопрос «где стоял мой ребенок, когда его убивали?» — вот текст в том числе и про это. ▪️В номинации «Событийный репортаж» победила группа журналистов из ProPublica и Texas Tribune c текстом тоже на тему массовой стрельбы. В 2022 году в начальной школе Ювальде погибли 22 человека. В процессе расследования выяснилось, что полиция Техаса неправильно среагировала на вызов о стрельбе. Журналисты, используя материалы дела, реконструировали саму трагедию — это не только разговоры с очевидцами, но и часы записей с камер видеонаблюдения — и, собственно, подняли неудобные вопросы. ▪️ Лучший материал в жанре «Профайл» сделал Тим Альберта для The Atlantic: описание на 15 000 слов кризиса внутри американского телекомпании CNN и под управлением Криса Лихта. Сам текст я не успел прочитать. Важно, что материал Альберты повлиял на карьеру Лихта — его уволили, так как он совсем потерял доверие сотрудников и боссов. Короче, мастрид для тех, кого интересует «внутрянка» либерального канала, давно воюющего с Трампом (а на носу выборы). ▪️ Номинацию «Лучшее эссе/колонка» снова забрал The Atlantic с историей Дженнифер Сениор о своей тете Адель, которой диагностировали синдром Коффина-Сириса — это редкое генетическое заболевание, влияющее на интеллектуальные способности человека и его личностное развитие. Почти всю жизнь журналистка не знала, что у ее мамы есть сестра — просто потому, что та с раннего возраста жила в специальном интернате (слово institutionalized лучше всего описывает проблему). Дженнифер заново знакомится с тетей и одновременно распутывает семейную тайну. Для Сениор это не первая крупная награда — в 2022 году она получила Пулитцер и National Magazine Award за портрет семьи, пострадавшей от теракта 11 сентября 2001 года. ▪️За «Сервисную журналистику» награду получила Сьюзан Доминус из The New York Times Magazine: она рассказала о том, какие заблуждения бывают у врачей и людей насчет менопаузы. История собрала более трех тысяч комментариев. Дискуссия показала, что симптомы и терапия при менопаузе не очень подробно изучены — отчасти из-за культуры терпимости к страданиям женщин. 🤔 Что еще интересного The Marshall Project второй раз подряд получил приз General Excellence в категории Special Interest. А еще редакции дали награду за «Лучшие цифровые иллюстрации» к исследованию о преступлениях сотрудников колоний Нью-Йорка — я подробно пересказывал этот материал. Лучшие новостные фотографии — у журналистки Сабихи Чимен в ее эссе для The New York Times о землетрясении в Турции и у Марка Петерсона к материалу The New Yorker о мэре Нью-Йорка Эрике Адамсе. ✨ Напишите, если вас заинтересовал какой-либо из этих материалов, и я попробую рассказать о нем поподробнее. @raschitat

Сейчас увидела очередной квиз в канале Записки редакторки и сразу вспомнила, что в детствте я думала, что правильно писать "бесцелер", потому что это просто какая-то большая книга, написанная без всякой цели, но почему-то всем понравившаяся. Типа никто не ожидал, знаете

Моя дочь и маркетинг У моей дочери в школе есть такое мероприятие — ежемесячная ярмарка, на которой дети пробуют себя в качестве предпринимателей: продают поделки, домашнюю выпечку, какие-то вещи и мелочевку. Настоящие деньги в этом процессе не участвуют — у них есть своя школьная валюта, все цены на товары они назначают сами, а заработанное или тратят на покупки с соседних прилавков, или кладут в “банк” и открывают вклад, или сначала тратят ту сумму, которую хотят, а остаток кладут на свой счет. Перед началом следующей ярмарки банк открывается и выдает предпринимателям деньги с их счета + проценты (ими они могут сдавать сдачу, например, или, приумножив капитал, отправиться его тратить). Тем детям, которые участвуют впервые, — это первоклассники на сентябрьской ярмарке — банк дает депозит. Чтобы попасть на ярмарку, необходимо выполнить академический минимум — сдать зачеты по основным предметам. У них есть что-то вроде зачетки, куда они к началу ярмарки должны собрать все подписи учителей-предметников. Сдавать можно в своем темпе — кто-то носится с зачеткой на последней неделе перед ярмаркой, кто-то вообще закрывает последний зачет за пару часов до нее. В общем, тут дети сами распоряжаются своим временем и учатся планировать, а также расставлять приоритеты. И некоторые доступ на ярмарку в качестве торговцев не получают. Моя дочь учится в третьем классе и старается всегда принять участие в ярмарке. Она обычно торгует вещицами ручной работы или услугами. Например, перед Новым годом она открыла тату-салон, в котором реализовала все свои переводилки, которые валялись стопкой и не использовались — особенно тема зашла учителям, они к ней вставали в очередь. А на прошлой у нее было фотоателье: она фоткала детей, а потом распечатывала их снимки на термопринтере. Этой весной главная тема в школе — динозавры (их изучают на всех предметах с точки зрения той или иной науки: языков, математики, биологии, чтения). Поэтому она решила открыть диномаркет и устроить нечто типа лотереи. Будет четыре типа билетов — за 5, 10, 15 и 20 условных единиц. Берешь билет, тянешь из одной из четырех коробочек билет — его номер будет соответствовать номеру пакетика с призом. За пять будут мелкие динозавры, а за 20 — большие. Сама по себе идея лотереи уже неплоха, как по мне, но она решила пойти дальше и придумать, с помощью чего будет создавать спрос на свой товар и привлекать клиентов. Во-первых, зацените тот факт, что она будет продавать тематические товары — то есть работать на теплую аудиторию, которая уже целый месяц варится в теме динозавров. Во-вторых, она заказала папе вывеску с надписью “Диномаркет”, чтобы было понятно, что у нее динозавры (мне кажется, динолотерея была бы логичнее, но, видимо, тут пока я не авторитет), а в-третьих, — и это мой любимый пункт — для привлечения внимания на прилавок будут выставлены три самые крупные фигурки из ее коллекции динозавров. Продаваться они не будут, но будут выступать своеобразными лид-магнитами: забрать их, конечно, будет нельзя, но можно будет полюбоваться. Дети будут подходить, смотреть и решать — участвовать ли (возможно, будет очередь, и в ней окажутся те, кто купит билет), а еще — приводить других покупателей, разнося весть о том, что проходит динолотерея. А после ярмарки все смогут поиграть выигранными динозаврами и теми, что были на прилавке! Короче, к чему я это? К тому, что за все время участия в ярмарках мой ребенок научился не просто продавать, а потом тратить на всякую фигню, а делать это с умом — придумывать что-то такое, что гарантирует ей выполнение ее плана. Горжусь!

Быстрые новости из моей жизни: вчера у моего мужа был день рождения, на днях я постриглась, записалась ко всем врачам, к которым хочу успеть в апреле, запланировала поход в ресторан с подругами, оплатила занятия на курсах и вебинарах по UX-редактуре и работе с продающими лендингами, поняла, что мне в редакцию нужен клон Марфицина, а еще — я наконец представилась читателям Хантфлоу, написав колонку о том, почему на работе тоже важно быть человеком. На самом деле это большой тренд — он не только про работу и профессиональные коммуникации. Все наигрались в инновации и роботизированную реальность и хотят говорить по-человечески, чувствовать по-человечески, взаимодействовать с реальностью по-человечески. И даже несмотря на то, что прямо сейчас мы наблюдаем за тем, как искусственный интеллект становится все более популярным инструментом для решения самых разных задач (а риторика отдельных персон — все менее гуманной), человечность и человекоцентричность остаются основными глобальными запросами общества. Почему? Потому что это естественно в среде, которая меняется под натиском технологий, политических событий и больших бед, отнимающих у нас привычные представления о нормальности и устоявшемся ходе вещей. Все меняется — и стремительно — и нам очень важно оставить за собой право на эмоциональное взаимодействие с миром и происходящими в нем событиями. Именно этот тренд увидели исследователи, когда изучали влияние пандемии на ментальное здоровье жителей Земли. Именно его подхватили в сервисах психологического консультирования — одной из самых динамично развивающихся ниш. Именно его я ношу из редакции в редакцию, когда говорю, что читателю важно формировать эмоциональные связи не только с героями наших текстов, но и с нами. И именно его сейчас все пытаются натянуть на маркетинг — кто как умеет. Знаете, сколько раз за последний месяц я встретила слова “честность”, “забота”, “неравнодушие”, “искренность” в маркетинговых коммуникациях? Типа миллион раз. Все пробуют говорить с людьми, а не просто с ЦА. Попадать в сердца, а не просто генерить лиды. И кому-то это обязательно удастся лучше других. Потому что ту самую искренность очень сложно имитировать, особенно в условиях, где человеческое внимание стало валютой (вот она, экономика смыслов!). Если посыпать свои тексты модными словами типа того же "искусственного интеллекта" и "сотни довольных клиентов" может любой дурак, то не превратиться в уведомления Тинькофф-банка в стремлении быть на одной волне со своими потребителями сможет не каждый. Вот и софт-скиллы, про которые тоже в свое время много говорили, пригодились, да? И правда — эмоциональный интеллект, селф-менеджмент и 4к оказались навыками будущего, которое, как известно, уже здесь.

Вот в кадре два человека. Мужчина и женщина. Вот в посте написано: поговорили с журналистом, ведущим обозревателем, автором курса. В кадре я вижу диалог. Что тогда я думаю про это описание? Что этот самый радио- и тележурналист — вот тот мужик в пиджаке. И я совсем не ожидаю, что он — это Кира Альтман. И что поговорили-то на самом деле с НЕЙ, а не с НИМ. Я понимаю, что, возможно, это такая самопрезентаця, но ее можно более или менее безболезенно дать в именительном падеже. Но вот в таком виде это на мой (и редакторский, и человеческий) взгляд — какая-то дичь 🤯 Я просто не понимаю, как ВОТ ЭТО не режет слух противникам феминитивов, которые жалуются на то, что суффикс -ка прямо невыносимые страдания им доставляет. А ведущий обозреватель (господи, два слова подряд в мужском роде, примененные к женщине!) Кира — это ок.

Хочу рассказать вам немного о том, что скрыто обычно за занавеской, и вы никогда об этом не задумываетесь. Я о работе новостных журналистов во время крупных трагических событий. Представьте себе, что вы вынуждены стать свидетелем самых ужасных, пугающих, отвратительных вещей. Вы не можете сказать себе: «Не буду ничего смотреть и читать, и так тяжело!» Нет, вы вынуждены отсмотреть каждое видео – видели же записи из «Крокуса?» – вы ищите людей, вы слушаете их истории, они плачут вам, вы пытаетесь их утешить – но не можете – и не смогли бы при всем желании. Не нравится – уйди! И многие уходят. В среднем, журналист-новостник способен отработать, оставаясь в адекватном, нормальном состоянии, не более года. Уже после первых шести месяцев начинается очерствение, добавляется цинизм – а вскоре – одиночество. Каждый из нас сейчас кивнёт понимающе – но, будучи новостником, ты оказываешься изолирован от окружающих, от друзей и родных в своём частном мире. Работа поглощает тебя, забирает твои мысли и память – ты забываешь о днях рождения, но помнишь имена подозреваемых, даты трагических событий, странные, ненужные, чудовищные факты, которые, по-хорошему, стоило бы забыть. Это профессиональная деформация. Те, кто отработали более трёх лет в этой профессии, замечают очень неприятные шрамы на своей психике. У каждого из нас есть своя, «особенная» тема-история-новость, которая нас ломает и выкручивает, которая нас преследует в будущем и остаётся с нами навсегда. Погружаться в работу – это иногда ещё и так. Я отработал в новостной журналистике чуть более 13 лет и каждый из них отпечатался на мне. Представьте себе состояние, когда вы знаете абсолютно все самые страшные и неприятные способы, как может погибнуть человек. Представьте себе, что вы видели абсолютно всё – а человек точно не должен видеть всё, он не должен видеть очень многое из того, что вы видели. Я видел завязанные в мясной узел человеческие тела после крушения поезда в московском метро. Представляете себе? Руки, ноги, тело, но всё как-то странно скручено, слово узел на галстуке, и острые розовые кости торчат. Я видел детей, погибших под колёсами грузовиков – просто ехал на велосипеде и случайно упал с тротуара на проезжую часть – я видел запись с регистратора. Я знаю, что может случиться с человеком дома, что может с ним случиться на улице, в поезде, в автомобиле, во сне, за столом. Я видел, кажется, вообще всё. Это наложило страшный отпечаток на личность – я страдал от сильнейшего тревожного расстройства, бесконечно просчитывал все возможные варианты того, как могут погибнуть мои близкие. Я плохо спал – и от периодических бессонниц я до сих пор не могу спастись. Этот пост – пост уважения моим коллегам бывшим и действующим, которые остаются в профессии и работают, которые достойно отработали теракт в «Крокусе», и отрабатывали до этого другие, не менее страшные истории. Вы/мы выбрали очень тяжёлую, больную профессию. По-хорошему, этого делать не стоило бы. Но уж как сложилось.

Помню, что я объявила для себя вторую половину марта периодом, когда буду писать в свой канал каждый день, но довести челлендж до конца не получилось — невозможно было что-то писать, когда надо было снова бороться с волнами страха и ужаса. И в этой борьбе я заметила вот что — с тех пор, как мир накрывает одна апокалиптичная история за другой (давайте будем считать, что это примерно с 2014 года?), в информационном пространстве с каждым годом появляется все больше и больше контента, который призван хоть как-то помочь человеку. Публикуются исследования (например, о том, как пандемия повлияла на ментальное здоровье жителей планеты), проводятся поддерживающие встречи, формируется запрос на помощь специалистов, составляются инструкции по самопомощи, памятки с упражнениями при стрессе и все такое. И это классно. Не классно только то, что в таких обстоятельствах все как будто бы забывают о том, что на свете есть люди, которые не могут, например, «соблюдать информационную гигиену», потому что они репортеры, новостники и корреспонденты. Я уже писала о том, что мне кажется, будто их стирают из этого контекста — журналисты всегда что-то вроде функции, о том, что они люди, даже в профессии говорить все еще стыдновато. Если вы работаете в новостях, сидите на ленте агентства или просто вынуждены много мониторить, обнимаю вас сильно. И рекомендую подписаться на канал «Психология стресса для журналистов», его ведет Ольга Кравцова, которая рассказывает о том, как жить и работать с информацией, касающейся сложных, страшных и тяжелых событий. Она консультирует сотрудников медиа и помогает им справляться с последствиями стресса. А еще советую почитать о викарной травме, с ней регулярно сталкиваются журналисты, в чьи обязанности входит не только наблюдение за трагедиями, но и соприкосновение с их участниками.