Альянс левых либертарианцев | Рыночный анархизм

Размышляя над катастрофами, вызванными идущей войной, и возможными способами преодоления ее последствий, которые предстоит найти, если мы не хотим оставить землю израненной, высушенной и бесплодной, легко утонуть в противоречиях между примитивистским нигилизмом по отношению к цивилизации и технологическим оптимизмом постгуманистических мыслителей, стремящихся описать сложные (и возможные) синтетические отношения природы, человека и научного знания. Примитивистская мысль достаточно была освещена в этом канале. Сегодня мы начнем знакомить вас с анархистскими представителями постгуманистической мысли. Для начала стоит обратить внимание на журнал Anarcho-Transhuman, созданный физиком и анархо-индивидуалистом Уильямом Гиллисом, оппонирует как левому акселерационизму, так и анархо-примитивизму (при этом не порывая с ним — см. 15 Post-Primitivist Theses). Своими предшественниками анархо-трансгуманисты считают Вольтерину де Клер, Жозефа Дежака, Эррико Малатеста, Фридриха Ницше, Донну Харауэей и "великое множество" квир и постгуманистических мыслителей. Идея анархо-трансгуманизма проста: Мы должны стремиться расширить нашу физическую свободу так же, как мы стремимся расширить нашу социальную свободу. Как пишет Уильям Гиллис: Анархо-трансгуманисты не совершают ошибку, требуя единственного конкретного будущего — разрабатывая план и требуя, чтобы мир ему соответствовал. Скорее, они выступают за обеспечение множественности вариантов будущего. А из чего может состоять эта множественность, мы обсудим с вами в следующих сериях.

На этом я больше не буду публиковать смежные посты по отношенческой анархии, различным видам аболиционизма и видов иерархии, а также статей из Конфедерации анархистских движений. В любом случае, я сделал всё возможное, чтобы паблик жил и здесь были бы хоть какие-то посты. Уважаю вас за то, что многие не отписались! Надеюсь, у кого-то будет время на досуге что-то прочитать. В любом случае, это останется в архиве анархических мыслей и статей. Теперь новостная лента пойдет, как надо — неспешно #новости

https://parniplus.com/lgbt-movement/pink-triangle/ https://parniplus.com/lgbt-movement/reklejming/ https://parni.plus/lgbt-movement/discrimination/ya-pidaras-i-gorzhus-etim/ #статьи

У нас, конечно, этого нет, но через четыре-пять месяцев сидения в одной и той же камере с одними и теми же людьми становятся они тебе до омерзения понятны, так же, видимо, как и ты им. В любой момент знаешь, что они сейчас сделают, о чем думают, о чем спросить собираются. А чаще всего в камере и не говорят ни о чем, потому что всё друг о друге знают. И удивляешься, как же малосодержательны мы, люди, если через полгода уже и спросить друг у друга нечего. Особенно же тяжко, если есть у твоего сокамерника какая-нибудь бессознательная привычка - например, носом шмыгать или ногой постукивать. Уже через пару месяцев совершенно невмоготу становится, убить его готов. Но вот развели вас в разные камеры или попал ты в карцер, и через некоторое время встречаетесь вы, как родные: сразу куча вопросов, рассказов, новостей, воспоминаний - праздник на неделю. Бывает, конечно, и полная психологическая несовместимость, когда люди и двух дней в камере не могут прожить, а жить им предстоит так годами. Вообще же все человечество делится на две части: на людей, с которыми ты мог бы сидеть в одной камере, и на людей, с которыми не смог бы. Но ведь никто твоего согласия не спрашивает. Поэтому необходимо быть предельно терпимым к своим сокамерникам и в то же время подавлять свои привычки и особенности: ко всем нужно приспособиться, со всеми поладить, иначе жизнь станет невыносимой. Помножьте теперь все эти тяготы на годы и годы, возведите их в квадрат, добавьте сюда все те годы, которые вы просидели до этого, в других лагерях и следственных тюрьмах, и тогда вы поймете, почему нужно занять каждую свою минуту постоянным делом - лучше всего изучением какого-нибудь сложного, запутанного предмета, требующего громадного напряжения внимания. От постоянного электрического света веки начинают чесаться и воспаляются. Десятки раз читаешь одну и ту же фразу, но никак не можешь ее понять. С огромными усилиями одолеваешь страницу, но только ты ее перевернул - уже ни звука не помнишь. Возвращайся назад, читай двадцать, тридцать раз одно и то же, не позволяй себе курить, пока не осилишь главу, не позволяй себе ни о чем думать, мечтать или отвлекаться, не позволяй себе даже сходить в туалет - для тебя нет ничего важнее на свете, чем выполнить то, что наметил на сегодняшний день. А если назавтра ты ничего не помнишь - бери и читай заново. И если ты кончил книгу, можешь позволить себе один выходной день, только один, потому что уже на второй память начинает слабеть, внимание рассредоточивается и ты опять медленно погружаешься, уходишь под воду, точно утопающий, - глубже, глубже, пока не начнет звенеть в ушах, а цветные круги не поплывут перед глазами. И еще неизвестно, вынырнешь ли ты. Особенно заметно это в карцере, в одиночке: ни книг, ни газет, ни бумаги, ни карандаша. На прогулку не водят, в баню не водят, кормят через день, окна практически нет, лампочка где-то в нише, в стене, у самого потолка, еле-еле потолок освещает. Один выступ в стене - твой стол, другой - стул, больше десяти минут на нем не просидишь. Вместо кровати на ночь выдается голый деревянный щит. Теплой одежды не полагается. В углу параша, а то и просто дырка в полу, из которой целый день прет вонь. Словом, цементный мешок. Да еще курить запрещено. Грязь вековая. По стенам кровавая харкотина, потому что туберкулезников сюда тоже сажают. Вот тут и начинается твой спуск под воду, на самое дно, в самую тину. Так в тюрьме это и называют - спустить в карцер, поднять из карцера. Первые дня три еще шаришь по камере, ищешь - может, кто до тебя ухитрился пронести махорки и спрятал остатки, может, окурки где заначил. Все ямки и трещинки облазаешь, Еще существуют для тебя ночь и день. Днем все больше ходишь взад-вперед, а ночью стараешься заснуть. Но холод, голод и однообразие берут свое. Дремать можно лишь минут десять-пятнадцать, затем вскакиваешь и минут сорок бегаешь, чтобы согреться. Потом опять дремлешь минут пятнадцать- или привалясь на щит (ночью), или подвернув под себя ногу, прямо на полу, спиной упершись в стену (днем), затем опять вскакиваешь и полчаса бегаешь.

Есть над чем задуматься #времякино

Самое же большое наслаждение, доставляемое полями и лесами, — это внушаемая ими мысль о таинственном родстве между человеком и растительным миром. Я не одинок и не брошен всеми. Растения приветствуют меня, и я шлю ответное приветствие. Картина размахивающих в бурю ветвями деревьев для меня и нова, и привычна. Она поражает меня необычностью, и всё же мне довольно знакома. Словно бы в ту минуту, когда мне казалось, что я решаю правильно и действую обоснованно, мне вдруг открылась бы мысль более высокая, явилось более достойное чувство. Ральф Эмерсон, Природа, #цитаты

Постепенно чувство реальности совершенно утрачивается. Тело деревенеет, движения становятся механическими, и чем дальше, тем больше превращаешься в какой-то неодушевленный предмет. Трижды в день дают кипяток, и этот кипяток доставляет несказанное наслаждение, точно оттаивает все у тебя внутри и временно возвращается жизнь. Все в тебе наполняется сладкой болью - минут на двадцать. Дважды в день перед оправкой дают клочок старой газеты, и уж этот клочок ты прочитываешь от первой до последней буквы, причем несколько раз. Перебираешь в памяти все книжки, какие читал, всех знакомых, все песни, какие слушал. Начинаешь складывать или множить в уме цифры. Обрывки каких-то мелодий, разговоров. Время абсолютно не движется. Ты впадаешь в забытье, то вскакиваешь и бегаешь, то опять дремлешь, но это не разнообразит жизнь. Постепенно пятна грязи на стене начинают сливаться в какие-то лица, точно вся камера украшена портретами сидевших здесь до тебя зэков. Галерея портретов твоих предков. Можно часами их разглядывать, расспрашивать, спорить, ссориться и мириться. Через некоторое время и они уже не вносят разнообразия. Ты знаешь о них все, точно просидел с ними в одной камере полжизни. Некоторые раздражают тебя, с некоторыми еще можно перекинуться словцом. Есть такие, которых нужно сразу обрезать, иначе они становятся слишком навязчивыми. Они будут нудно и монотонно рассказывать никчемные подробности своей никчемной жизни. Они будут врать и приукрашивать свою жизнь, если заметят, что ты их не слушаешь. Они услужливы и суетливы до омерзения. Другие молчат и угрюмо поглядывают исподлобья - с ними держи ухо востро: только заснешь, они могут и пайку стянуть. Есть и дружелюбные, общительные ребята, обычно помоложе, с которыми и пошутить можно. Они покладисты, никогда не унывают и за компанию готовы удавиться. Такие обычно сидят за хулиганство, групповое изнасилование или групповой грабеж. В углу, над парашей, живет старый вор-законник. Он сразу же начинает интриговать, настраивать разные группки друг против друга и всех их против тебя. Шушукается с ними по углам, обменивается какими-то многозначительными взглядами. Важно и авторитетно, ни к кому конкретно не обращаясь, он травит бывальщину: рассказывает о пересылках, о лагерях, об убийствах. Он явно провоцирует конфликт в камере, хочет установить свой порядок. Он знает, кому что положено, а кому не положено. С ним не избежать серьезной стычки, и лучше это делать сразу, пока он не сколотил своей группировки, пока его авторитет не утвердился. Но и это все тонет, стирается и оставляет тебя один на один с вечностью, с небытием. Трудно понять, где кончаешься ты и начинается эта бесконечность. Тело твое - уже не ты, мысли твои тебе не принадлежат, они приходят и уходят сами собой, не повинуясь твоим желаниям. Да и есть ли у тебя желания? Я абсолютно уверен, что смерть - это не космическая пустота, не блаженное ничто. Нет, это было б слишком успокоительно, слишком просто. Смерть - это мучительное повторение, нестерпимое одно и то же. А потому возникает навязчивый, однообразный не то сон наяву, не то размышления во сне. Владимир Буковский, «И возвращается ветер» #цитаты

Тоже Пётр Рауш #цитаты

Не зря подтечью анархизма был сем Генри Торо, из которого Эмерсон вобрал в себя этику и создал свою трансцендентную философию. А уже из него стал черпать идеи Роберт Фрост с его довольно пессимистичной биографией и чутким отношением к природе, которая многое в себе таит. Было бы неплохо отменить все государства, иерархии, одинокую скучную жизнь с теми, кто требует и обязывает и объединиться с природой, смотреть на её красоты, видеть в малом и простом — нечто большее и выражающее. Жизнь на ферме была близка к этому. Никаких политиков, милитаризма, пропаганды русскости и святости: только кустики, птички, яблоки, поля, деревья и книга Алисы в стране чудес (помните, она ведь уснула, и ей сон приснился). Это освобождает от телевизора, работы, лап цивилизации. Я вижу в этом смысл жизни для себя. Конечно, хотелось бы проводить время с теми, кто был бы рядом: с каким-нибудь котом, живущим неподалёку, лягушками, хорьками, бабочками. Ну и с любимым человеком. Человек всегда любим, если он любим природой, и всегда открыт и честен, если его мир — целая Вселенная, соединённая во всех нас, в каждой звёздочки и в каждом камыше. Я пришёл к выводу, что индивидуализм, который так ищут в анархизме, именно это и олицетворяет. О человеке как о Вселенной любил говорить Уолт Уитмен, но он был религиозен, демократом, хотя его идеи были довольно рыночными и близкими к анархизму. Да, это не совсем предтечи в виде китайских мудрецов или Прудона, но вполне себе для американского анархизма выглядят неплохо https://teletype.in/@kad_ifa/predshestvenniki #стихи #статьи

#цитаты