yan_titoo

— Пусть его,— повторил Сократ.— А вам, мои судьи, я хочу теперь объяснить, почему, на мой взгляд, человек, который действительно посвятил жизнь философии, перед смертью полон бодрости и надежды обрести за могилой величайшие блага. Как это возможно, Симмий и Кебет, сейчас попытаюсь показать. Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним — умиранием и смертью.

Гендель: Я вычеркивал Ваше имя жирными черными чернилами из списков моих визитер, и только по ночам тайно я разглядывал Ваши ноты, Ваши гениальные ноты, и снова и снова посылал мольбы: вот если бы я был Бахом. Бах: Я тоже часто молил Господа Бога. Гендель: О чем? Бах: О, если бы я был знаменитым Генделем. <…> Гендель: Вы мне завидуете? Бах: Я сгораю от зависти. Гендель: Лучший комплимент за всю мою жизнь. «Ужин в четыре руки»

Я шел по глубокому логу. Ночь, бесконечные пространства, далекие темные деревни и одни звезды над головой в мутной смертельной мгле. Нельзя поверить, что можно выйти отсюда, что есть города, музыка, что завтра будет полдень, a через полгода весна. В этот миг сердце полно любовью и жалостью, но некого тут любить. Все мертво и тихо, все далеко. Если вглядишься в звезду, ужас войдет в душу, можно зарыдать от безнадежности и невыразимой муки — так далека, далека эта звезда. Можно думать о бесконечности — это легко, a тут я вижу, я достаю ее и слышу ее молчание. Мне кажется, что я лечу, и только светится недостижимое дно колодца и стены пропасти не движутся от полета. От вздоха в таком просторе разрывается сердце, от взгляда в провал между звезд становишься бессмертным. A кругом поле, овраги, волки и деревни. И все невыразимо, и можно вытерпеть всю вечность с великой неимоверной любовью в сердце. Всякий человек имеет в мире невесту, и только потому он способен жить. У одного ее имя Мария, y другого приснившийся тайный образ во сне, y третьего весенний тоскующий ветер. Я знал человека, который заглушал свою нестерпимую любовь хождением по земле и плачем. Он любил невозможное и неизъяснимое, что всегда рвется в мир и не может никогда родиться. Андрей Платонов

Сегодня ходила на спектакль театра «Практика». Ну такое, но речь не о спектакле, к счастью. Мне понравилось, как этот актер прочел «Двенадцать» Блока (конечно, не всю поэму, фрагмент). Он начал читать иронично, как сатирическое произведение, что, мне кажется, верно, а закончил – взглядом в никуда, обращением в иные пространства, и даже то, как он потерял интонацию на последних строчках, показалось мне верным решением, как будто стабилизировавшим зыбкое пространство поэмы. Послушайте, если захотите. Если нет, то не слушайте, тоже ничего страшного. Кроме того, в сегодняшнем дне было: – посещение первой советской атомной подлодки – литр эспрессо-тоника собственного приготовления – попытка обойти форт с воды – долгое гуляние по морю – радуга над памятником Николаю I – внезапный салют над Исаакиевским собором – Беллини с подружкой

В издательстве Inspiria вышел сборник стихотворений сирийского поэта Адониса, одного из самых крупных поэтов современного мира. Мне так нравится его размах, то, как в нем отчетливо чувствуются суфизм, страна, отшельничество, как он реконструирует и перебирает мифы. Естественно, побежала читать новенькое и принесла вам. Он достает из глаз жемчужину; из дней и ветров — искру; из своих ладоней, из дождливых островов — гору, и творит утро. Я его знаю: в его глазах — пророчество морей, он назвал меня историей и поэзией, омывающими это место, я знаю его – он назвал меня потопом. *** Я иду, моя бездна со мной. Я запутываю дороги, достигшие предела; я прокладываю дороги, долгие как воздух и пыль, созидая врагов из своих же шагов, врагов мне по росту. И проста моя пропасть, и руины – мои заступницы. Я – это смерть. Я – свое надгробное слово: я истребляю, ожидая того, кто истребит меня. Все как задумал я в дыме и волшебстве. Так живу я в памяти воздуха. Я выясняю тон нашего века и его надлом – век крошится песком, слипается цинком; век туч, прозванных ордами, и пластинок, про званных мозгами. Век покорности и иллюзий, век кукол и пугал, век ненасытного мига, век бездонного упадка. *** И поэтому я пою: – Приди ко мне, образ, наша агония тебе к лицу. И поэтому я кричу и пою: – Кто принял нас здесь по-матерински, кто кормит нас смертью? *** Дамаск — караван звезд на зеленом ковре, сосцы угольков, апельсины — Дамаск — тело возлюбленного на кровати, натянутое как лук, и месяц, откупоривающий во имя воды бутылку дней – каждый из дней кружится вокруг моей ночи, проваливается желанной жертвой в жерло твоего вулкана… И спящие деревья у моей комнаты, и мое лицо как яблоко, и моя любовь как подушка, островок… Если бы она пришла, если бы она пришла — Дамаск — ты плод ночи, и ты кровать… *** Возьми его, этот мой сон, сшей его и надень как рубаху. *** Но что вспоминают буквы? Что сохраняет ветер? *** Влюбленные читают раны / мы пишем раны      последней эпохой, чертим      наше время: лицо мое – вечер, ресницы – утро. *** Мы можем теперь спросить, как мы встретились, мы можем теперь, обсудив путь обратно,       сказать: «Покинутые побережья           и паруса́ —           предание об осколках». Мы можем теперь, склонившись,      сказать: «Нам конец».

Я впервые услышала Дениса Мацуева, кажется, в 2018 году – то был пик моего увлечения курентзианством, и Мацуев, конечно, показался мне слишком ребяческим, слишком простым. Но сегодня, когда Мацуев вышел, сел за инструмент и коснулся клавиш, я начала плакать. В нем не было ничего от позы, рисовки и желания завладеть аудиторией. Он всё делал просто – как будто на свете нет занятия легче, чем выйти к полному залу и виртуозно сыграть без нот фортепианный концерт Прокофьева. Меня поразило, какой он эмоциональный, экспрессивный, нежный, упрямый – и какой свободный. Мацуев принадлежит только себе, ничто его не колеблет. Я впервые поняла, что меня раздражает трагическая отстраненность Дебарга, вечная усталость Луганского, сосредоточенность Трифонова. Мир концертного исполнения диктует скупость и утомленность. Музыканты выходят к инструментам как будто заранее обремененные. И тут появляется Мацуев – скромный, обычный, улыбчивый. Понимаю, почему его обожает публика. Я теперь тоже обожаю.

Провела первую публичную лекцию в библиотеке Маяковского. В Петербурге приморская курортная жара, на Невском фестиваль мороженого, а меня пришли послушать человек 30-40 – восторг! Думала, будет пять моих друзей. Отлично поговорили о литературе странного. Спасибо всем, кто пришел. Следующая лекция запланирована на 15 июня и будет о Золотом ключике 😎

Продолжений историй о родственниках:

Продолжение историй о родственниках: https://t.me/kruglikova_an/834

Разговор с отцом: – Звоню похвастаться. Представляешь, мне достали билеты на Дениса Мацуева. Всего за 600 рублей! Я очень рада. – Ты будешь сидеть в коридоре, будет открыта дверь и ты будешь слышать, как играет Мацуев, правильно я понял, судя по цене?