Велецкие тетради

«Плохая редактура В тексте "Дня опричника" Владимира Сорокина имеются явные нестыковки (обнаружил их потому, что в свое время частенько слушал аудиоспектакль по книге – текст сам собой выучился). Вынужден сказать, что редакторы из издательства "Захаров" сработали очень неряшливо. 1.1. "Слева – неизменный главный врач опричнины Петр Сергеевич Вахрушев". 1.2. "Появляется молчаливый Петр Семенович, врач опричнины". 2. Главный герой Андрей Данилович Комягин вспоминает, как попал в организацию. 2.1. "А я в опричнину ушел с третьей ступени исторического отделения Московского государственного университета имени Михайло Ломоносова". 2.2. "Меня в те годы боевые еще в опричнине не было, я тихо работал на таможне с антиквариатом да ценными металлами…". Как он попал на таможню без образования – и как он мог там "тихо" (то есть долго) работать, совмещая это с учебой на историка в МГУ? 3. По роману в опричнине два крыла – правое и левое. К какому относится один из коллег героя, и как его зовут – загадка: 3.1. "Сижу на своем месте, четвертым от Бати справа. Почетное место, нажитое. Ближе меня к нему справа токмо Шелет, Самося да Ероха". Тут Самося справа. 3.2. "– Так это ж левого крыла забота, Батя, я ж в этом деле бывший. – Чапыж мать хоронит, <...> а Самося-дурак въехал в кого-то из Стрелецкого Приказа на Остоженке". Тут Самося указан в числе опричников левого крыла. 3.3. "Левокрылые сразу вперед: <...>  Балдохай <...> привез черные челобитные, Замося просит денег на личный ущерб – разбил стрелецкую машину". Тут он опять в левом крыле. Плюс у него меняется первая буква имени, но это не другой опричник – потому что вряд ли в один день Замося и Самося могли разбить автомобили двух разных стрельцов. 3.4. В эпизоде с коллективным наркотрипом семерых правокрылых, Самося – в их числе: "Вслед за Батей входят Шелет, Самося, Ероха, Мокрый и Правда. Вся правая рука Батина". 3.5. В акте коллективной содомии левые и правые чередуются – и тут Самося, по логике, вновь справа (потому что Шелет и Мокрый, как только что говорилось, правокрылые, а Балдохай, как следует из п. 3.3. – левокрылый): "Шелету Серый заправляет, Серому – Самося, Самосе – Балдохай, Балдохаю – Мокрый...". 4. В самом начале повести Комяге говорят, что днем состоится прием албанского посла. Но: 4.1. За полуденной трапезой герой про себя произносит: "У меня нынче три дела. Первое – с шутами-скоморохами разобраться, утвердить новый номер концерта праздничного. Второе – погасить звезду. Третье – слетать к ясновидящей Прасковье Тобольской с поручением". Никакого посла. 4.2. Спустя несколько часов ему сообщают: "– Андрей Данилович, Коростылев. Прием албанского посла переносится назавтра, на 14.00". Видимо, сцена с послом изначально вообще не входила в планы Сорокина, потому он и не учел ее при артикуляции плана героя на день. 5.1. Во время трапезы царь звонит главе опричнины: "– Слушаю, Государь. Смолкли враз все в трапезной. Токмо голос Бати: – Да, Государь. Понял. Сию минуту будем, Государь". 5.2. После звонка он приходит к начальнику контрразведки, обсуждает с ним одно деликатное дело и вдруг спрашивает: "– Государь знает?". А как государь может не знать, если он сам позвонил Бате? Вряд ли руководитель политического сыска стал бы просить царя позвонить руководителю опричнины, не объяснив, зачем и о чем они собираются разговаривать. Итого: писатель может такие моменты зевать – но на то и существует редактор, чтобы замечать нестыковки».

Свежая маргиналия, написанная для (четвертого по счету) "Дополнительного выпуска". По количеству текстов он будет примерно вполовину меньше каждого из предыдущих. «<...> Литераторы, философы, представители гуманитарных наук редко кидают друг другу новости о прорывах в физике или медицине (хотя это всегда объективно хорошие новости – особенно вторые). Если уж и кидают, но с негативом – "все это до добра не доведет". Все потому, что эти улучшения никак не тешат их самолюбие – напротив, задевают его – "без меня (того, что мне близко) тут обошлись, ерундой занимаются". <...> Да, чрезмерные обобщения (относительно людей вообще) не слишком релевантны – и в вопросе отношений с миром, и в других. Однако я не случайно упомянул разных "гуманитариев" – все же эту среду (точнее, психологию этой среды) я знаю. В отношении всего, что не они и их интересы, они, как правило, испытывают дичайшую ревность – кто-то из "вражеского" лагеря улучшил мир, а их не спросил. Причины они любят искать вне себя – "нашли чему радоваться в наше-то время", "это не главное – о духовном бы подумали", "наша цивилизация все равно обречена". По сути все это эвфемизмы для "не смотрите на них, смотрите на нас (на то, что нам близко, понятно, интересно, ценно)" <...> Отсюда простой и даже тривиальный вывод: никакого всеобщего (или хотя более-менее общего) счастья не будет – как бы не было объективно хорошо, субъективно любое благоденствие будет восприниматься множеством людей либо с равнодушием, либо с раздражением. И именно потому, что чем всеобщнее благоденствие, тем меньше в нем эксклюзивности (личной причастности) и больше отчужденности <...>».

«Фото из будущего Среди недавно сделанных фото иногда попадаются такие, на которых на лицах знакомых вдруг проскальзывает их будущая старость. Либо выражением лица, либо его состоянием. Для глаза это незаметно, а для объектива – бывает очень даже. Выглядит жутковато – будто фото из будущего. В такие моменты схватываешь суть того, что есть старение. Прямо нутром ощущаешь. "Это кошка, это мышка, Это лагерь, это вышка, Это время тихой сапой Убивает маму с папой"»

«Сыграть Сталина Удивительно, как редко в кино можно увидеть актера, хорошо играющего Сталина. Почему-то режиссеры думают, что достаточно надеть на исполнителя френч, наклеить усы, налепить сорок слоев грима – и готово. Актер из-за этого грима не может говорить – а только сурово хмурит брови. "Вот и Сталин". Ничего подобного. Никакой каменной морды у этого (с позволения сказать) человека не было. Это был лукавый параноидный психопат и шпион-уголовник, ничуть не походивший на статую. Но режиссерам лень даже набрать в поисковике его реальные фото. Единственный актер, правильно понявший, кем было это существо – это, как ни странно, мало походивший на него внешне Андрей Краско в сериале "Есенин" (сам сериал вышел, мягко говоря, средним, но вот за Сталина режиссеру респект). Схватил суть. Хорошо схватил». (Из «Белого шума №41»)

«143 Ненеобходимая философия. Нередко слышу слова о том, что "без собственной философии у России нет будущего". Звучит прекрасно. Но вот факт: если отсчитывать существование России от 862 года, а время возникновения у нас философии датировать второй половиной XIX века, то получится, что Россия жила без собственной философии 1000 лет. И за это время умудрилась раскинуться на три части света и народить самую большую европейскую нацию. Интересно, а когда наши предки шли во все концы покорять пространство и зачинали потомков (то есть буквально делали будущее), сильно ли они страдали от отсутствия философии? "Нет, ну что-то у нас было" – ну так что-то есть всегда. Философия тут не при чем. Более того. Та философия, которая появилась у нас в обозначенный период, ничего особенно хорошего Отечеству не принесла. Так что никакой связи между философией и политическим будущим нет – ни прямой, ни обратной. С момента эмансипации большинства наук от философии (в XVIII–XIX веках) последняя не утратила, но подрастеряла свою значимость – глупо это отрицать. И потому "без собственной науки у России нет будущего" – верное утверждение. А философия нужна философам и относительно небольшой прослойке вдумчивых читателей. У философии есть полезные функции, могущие приносить реальное, эмпирическое благо (в частности, той же науке – да и гражданскому воспитанию), но преувеличивать ее полезность нет смысла (как, впрочем, и преуменьшать). Обычно о важности философии говорят сами философы – в переводе с высокопарного на обыденный язык посыл этих речей донельзя прост: "дайте денег"».

Редко публикую в «Тетрадях» тексты из офтоповой рубрики «Белый шум», периодически выходящей с начала моего перехода на Бусти. Но заметок в ней уже накопилось на целую книгу, а потому буду чаще кидать сюда визитки новых и старых постов. Сейчас имеется триста с лишним текстиков объемом от нескольких строк до нескольких страниц – так что, думаю, книгу «Белые шумы» я закончу раньше остальных (о чем непременно сообщу). -- «Обманчивое кино Первое впечатление от искусства бывает обманчивым – взять, например, кино. Вот думаешь после фильма – "какая круть, буду часто пересматривать", а потом включаешь снова – и не идет, что-то вдруг не то и не так. Например, "Семь психопатов". Первое впечатление: фильм круче раннего Гая Ричи, с ума сойти можно. Опосля глядишь и понимаешь: да, все круто – актеры, юмор, сюжет – но пара бессмысленно брутальных сцен убивает всю атмосферу. И дело не в какой-то моей чувствительности (кто читал мою прозу, не даст соврать): просто есть моменты, когда ты говоришь себе "блин, ну а зачем это?". Другой пример: испанский фильм "Невидимый гость". Охрененный детектив с отличными актерами. Но именно в силу лихо закрученной интриги пересматривать нет смысла – разгадку ты уже знаешь. Получается, детектив так хорош, что даже плох :) Но чаще бывает наоборот – сначала ты уверен, что узрел кино на один вечер, а потом с радостью к нему возвращаешься. Примеры: 1) "Матч-пойнт" Аллена. Пожалуй, начиная именно с него я начал любить тягомотные триллеры. Но главное, из-за чего его хочется включать снова и снова – это бесконечное количество деталей, касающихся как персонажей, так и места действия. Дело происходит в Англии – и милейший английский расизм совсем не бросается в глаза, но проявляется там в каждой второй сцене. Так, героя спокойно называют ирландцем – (как бы) без всякого негатива: "Ну, ирландец, как тебе...". Чего, казалось бы, такого? Но потом думаешь, а слышал ли ты подобное в наших краях – ну что б один приятель говорил другому что-то "слушай, башкир, а как насчет поужинать с нашей семьей?"? В общем, великое кино, которое трудно распробовать с первого просмотра. 2) "Солнцестояние". Кино совершенно непонятного жанра – и длится 2,5 часа. Действий – минимум. Что это вообще? Ответ приходит не сразу и звучит так: это фильм, в который можно залипать, как в ковёр. Идеален для состояния усталости или тупняка. 3) Последний на данный момент обман восприятия – "Убийца" (Sicario). Первая мысль: депрессивный боевик про наркомафию, сколько можно. Потом начинаешь думать о персонажах – понимаешь, насколько они многомерные. И врубаешь каждые два-три месяца. (Плюс в "Убийце" отлично показана разница между психологией разведчиков и контрразведчиков – насколько из разных миров эти люди; за этим крайне интересно и даже полезно наблюдать)».

(окончание) И вот – по авеню, как грек среди олив, какой-то парвеню шагает, горделив. (Вокруг жилой массив) степенен и красив, он влаственно ступает, уже меня взбесив. И вдруг из всех щелей, как вор из темноты, как ангел на елей и как на скотч глисты козлами в огород полез честной народ к красавцу с намере́ньем Вкусить его щедрот. Из окон и витрин, из люков и с дере́в текла как маргарин, прошедший подогрев, нежна как скорлупа, взбухая как крупа, пренебрегая мною, безбрежная толпа. Несутся старики, блаженны и бодры, несут штурмовики воздушные шары, косматы без бритья, священники вождя приветствуют, кадило над головой крутя. Пронырливый как плющ, любитель полумер, в руках от града ключ несет пухлявый мэр, а главный депутат, всегда слегка поддат, вручает самозванцу на царствие мандат. Но я себе вопрос, а кто тут самозван, задал, ведь рос и рос стихийный караван. Печалью обуян, потухши как кальян, я понимал, что нужен здесь как козе баян. Движению – привет: большой затор на въезд, как будто целый свет сюда сорвался с мест. Набухший как пульпит, аэропорт забит: туристы с рейсов сходят как спутники с орбит. Вдруг голос (дубль два) – мой Высший Духовник: «Ну что? Comment ça va? Чего, браток, поник? Саднит, небось, в груди? Обиделся, поди? Ты прям душой нежнее столичных травести. Ты видишь, как легко утратить мой фавор? Вчера ты – о-го-го, а нынче – приговор я выношу такой: ты – для меня изгой. И хоть я не считаю тебя плохим слугой, ты душный персонаж: всё время негатив, и вот решился наш уютный коллектив тебя предать плетям, потом прогнать к чертям (ну, плети отменил я – не быть таким страстям)». И всё – привет-пока... Ну что за шапито... Я больше не слуга, я во-об-ще никто. Закончилась лафа, Закончилась лихва. Как жить? Ведь мне всего-то каких-то двадцать два. ...Я брел, но чуял вслед слегка глумливый взгляд, холодный как стилет, хмельной как дистиллят: то новый фаворит, светясь как фосфорит, мой тихий сход со сцены задорно лицезрит. Что ж, влейся в общий хор! Насыть собой народ! Но помни: очень скор судьбы коловорот – небесный коллектив, (капризен и строптив, и чужд, увы, смягченью) содеет рецидив: подвергшись отлученью и горечь проглотив, ты, к своему смущенью, как я, толпы теченью вдруг станешь супротив. Сие имей ввиду и время не транжирь. А я уже бреду в неведомую ширь. В какой бы дикий лес случайно я не влез меня спасёт кручина (и спутник GPS).

ОТОЗВАНЕЦ (эпическая песнь) Народ меня не ждал – весь город как убит, тут не куют металл, не продают ликвид, в календаре – среда, но только лишь вода колышется от ветра, спокойствия чужда. Подобием засад – сплошная тишина, и даже где детсад – не слышно ни рожна. Покинутый уезд – нет небезлюдных мест, и там, где самый центр, и от него окрест. Жара, но где конде́й – не каплет конденсат. Как будто бы злодей (какой-нибудь де Сад), устроив тут содом, перетряхнул вверх дном и всех, и всё, и после пожрал их поедо́м. Раздолье для воров, для гонщиков – раскат, для оборванцев – кров, но в целом – суррогат, ведь для таких утех ни тех, ни тех, ни тех, или иных (четвертых) нету как на смех. Ужели я зазря досюдова добрёл? А ведь – едва заря, и будто бы орёл летел уже досель, как блудная мамзель – за юным любодеем в какой-нибудь Марсель. Зачем же был мне зов – сюда лететь стремглав? Здесь нету голосов, здесь тишины анклав. Помилуй, Отче, мя! Ответствуй, не томя, зачем внушил мне, будто здесь жизнь кишит кишмя? Я ж проникал везде, как будто новый штамм – Ты ж за собой в хвосте меня – по всем местам! Небесный мой царёк, скажу тебе упрёк: ты скрыл, по ходу, факты, что нынче – Рагнарёк! Скажи же мне, come on (спустись в горящий куст) – ликует Ариман? Повержен им Ормузд? На всей Земле теперь тирански правит Зверь? Иль вслед за Геркулесом В Аид открылась дверь? А может быть, Шеол... Но тут мне – глас с небес: «Да ты с ума сошёл – горланишь как балбес! Чего, муа пардон, заладил как долдон? Конец еще не близок, далек Армагеддон. Оставь и гнев, и злость, и ненависть, и раж! Ты здесь – недавний гость: исследуй антураж. Не узок пьедестал? – Как в древности Тантал теперь ты стал надменен, а раньше не роптал. Ты помнил мой посул, ты помнил мой посыл, когда ходил в Мосул, когда ходил в Кызыл, когда в часы грозы ты плыл через Янцзы, когда лечил холерных Укусами гюрзы. Когда тебе мурза (страшней, чем та гюрза) по-скотски врал в глаза и портил тормоза, и ты по скатам крыш в слезах от старых грыж, спасался от погони, похеря наш барыш. Когда из града N, как бравый флибустьер, имея лишь Шенген, попал в КНДР, где вел себя наглей военных патрулей, в конце сего круиза взойдя на мавзолей. Когда своей рукой производил заброс тебя я в мир другой – на Стену в Вестерос... И все ж вернул сюда ж, (хотя бы и в блиндаж, с собою дав винтовку и полный патронташ). А помнишь ты, подлец (или забыл как миф) пелопоннесский лес, где ты брюхатил нимф? А помнишь – в раз другой ты с мавкою нагой смотрел, как василиска рвал на́ части стригой? Ты мороком объят? Иль нравом стал бугрист? Забыл отель Hyatt? Забыл про "Интурист" (где рьяно и срамно в келейном казино ты с тела той рыжухи пил граппу и вино)? Что здесь не по тебе? Что ходишь посмурнев? Чего за "бе-бе-бе"? Откуда этот гнев? Моей рукой согрет, ты был анахорет, подвижник и отважник. Давай без оперетт! И ладно б ты, скрипя, пешком сюда доше́д – Так нет: я для тебя оформил бизнес-джет. Заканчивай каприз, не стой как кипарис, здесь есть чего приметить – внимательно всмотрись». Так молвил мой Патрон, зело меня смутя. Единоцельный Он, а я – Его культя. Бурля как кипяток, забылся я чуток. Меня Он уработал, как пуделя бульдог. (окончание следует)

16 мая в СПб в «Атриуме» на Почтамтской начнется новая выставка «После иконы». Судя по всему, экспозиция будет бомбическая – я видел каталог экспонатов и окатарсился даже от джейпегов. Представляю, что будет, когда увижу работы в полном размере. Даже немного поучаствовал чем мог – описал впечатления от «Орнаментов» Ники Клёцки и Любы Тепцовой. Вот прям советую посетить, благо длится все это благолепие будет целый месяц (до 16 июня).

«2 Философские системы (равно как и их отрицание) нередко являются игрой ума – философы хотят поколебать авторитет предшественников и впечатлить современников и потомков. Поэтому ищут незанятую нишу. Учитывая то, что история философия в основе своей представляет собой именно борьбу систем, у читателя может возникнуть закономерный вопрос: не является ли философия дискретности и критика монистической философии спекулятивным спором ради спора, то есть следствием желания автора зайти в философию с черного входа? В конце концов, нам не дано узнать, как на самом деле устроено сущее, а потому любые общие построения столь же безответственны, сколь и безопасны для их творцов. Так, может быть, дискретизм – это очередной (характерный для многих философов далекого и недавнего прошлого) жонгляж понятиями и демонстрация интеллектуализма? Нет. Как было сказано выше, я пришел к выводу о дискретности существующего вполне "честно" – и сейчас несколько конкретизирую этот момент. У меня имеются убеждения (и вкусы) в отношении природы, человека, политики, морали и искусства. Так вот: я не вижу между ними никакой связи. В отношении "физики" (в широком смысле слова – как совокупности естественных наук) я физикалист: я убежден в отсутствии бога, промысла или чего-либо сверхъестественного. В отношении природы человека я (плюс-минус) дуалист – я убежден, что человеческий разум свободен и метафизичен (не полностью подчинен причинно-следственным связям). По политическим убеждениям я русский националист демократического толка, сторонник рыночной экономики и светского гуманизма. В отношении интеллектуальных "объектов" я вполне себе космополит – античную философию я никогда не променяю на русскую, равно как и западное кино – на отечественное. По складу характера я эвдемонист эпикурейского толка, а по этическим взглядам – приверженец аристотелевской калокагатии – идеи совершенного человека, сочетающего внешние блага, внутренние совершенства и служащего общей пользе. Также я уверен, что главным методом постижения истины является индуктивное опытное познание – здесь я сугубый эмпирик. В сфере эстетики люблю мистику, иррационализм, "искусство ради искусства", абсурдизм, языковые игры и т.д. Что объединяет все эти "предпочтения"? Политический национализм и интеллектуальный космополитизм, "научный" эмпиризм и "художественный" иррационализм, "онтологический" физикализм и антропологический дуализм? Абсолютно ничего. Можно ли привести все это в систему, можно ли согласовать между собой указанные взгляды? Без лукавства и насилия над здравым смыслом – нельзя. Разумеется, отсюда еще нельзя сделать вывод о том, что раз я таков, значит и мир таков. Речь о другом: мне не нужно делать над собой усилий, чтобы увидеть дискретность различных сфер мироздания и сделать обобщающее умозаключение о внесистемности оного. В любом случае, никакой пристрастности (даже, например, желания соригинальничать) в моей позиции нет – ниже я буду рассуждать sine ira et studio и сторониться какой бы то ни было тенденциозности <...>».