Ninaofterdingen

Манихейство, расколдованный мир и отказ у брака у спасовок Бушнелл продолжает рассказ о живых покойниках: «Уверенность в том, что они живут в мире всепроникающего, беспросветного зла, от которого можно спастись только через смерть, и без таинств, обеспечивающих путь к Богу, определяла отношение «живых покойников» к рождению и смерти. И, безусловно, к браку тоже, но Майнов не воспользовался ни одной ведущей к этой теме нитью. Один из членов общины умер во время пребывания там Майнова, и он заметил, что похороны не сопровождались приличествующим такому событию оплакиванием, наоборот, присутствующие, казалось, радовались: смерть как желанное избавление – это явно было не просто формулой утешения, а убеждением настолько глубоким, что траурное стенание становилось совершенно неуместным. Майнов насчитал в общине всего четверых детей (он не говорит нам, сколько там было взрослых и в скольких они проживали домах, но остается впечатление, что это было довольно крупное для тех мест поселение, так что оно могло состоять из 20 или более дворов) и спросил, отчего так. Его проводник сказал, что женщины глотают какой-то порошок, предотвращающий беременность. Абросим же утверждал, что это пустая болтовня, и приписывал неплодовитость женщин климату, тяжкому труду и скудной пище (Майнов между тем замечает, что село выглядит на редкость зажиточным). По словам старца, когда рождается ребенок, по всему поселку плач идет, потому что «жизнь-то для нас – горе горькое». Когда Майнов намекнул, что такая позиция со временем приведет к вымиранию человечества, реакция Абросима была фактически: «И что с того?» Судя по всему, «живые покойники» сознательно ограничивали рождаемость – либо путем полного отказа от брачной жизни, либо избежанием деторождения в супружестве. Абросим сам, по его утверждению, прожил с женой 38 лет и детей не имел». Речь идет о секте, спасающейся в лесу. Делать выводы о спасоцах, живущих в миру, нужно осторожно, но поскольку больше у нас ничего нет, приходится основываться на этих сведениях. Вера в то, что Бог оставил мир, нет ни хороших, ни плохих поступков, и потому жизнь – это горе горькое, естественно приводят к мысли о том, что рожать детей – преступление и безответственность. Уверенность в том, что все ценностные нормы исчезли, а преступление и безответственность остались непоколебимы, была свойственна и более искушенным в философии экзистенциалистам ХХ-го века. Следующий логичный шаг – раз Бог равнодушен к любым поступкам, то любые поступки дозволены, в том числе и деторождение, и чадолюбие. Но нет, такого вывода манихеи не делают никогда. Видимо, дело не в логике: рассуждение служит для оправдания жизнеотрицающего мировоззрения, которое сопротивляется любой рациональной критике.

Практическая теология: расколдованный мир старообрядцев Исследуя отказ женщин-спасовок от брака, Бушнелл пытается понять их мотивы. Он приводит доступные ему данные о дворах, где женщины отказывались от брака, и показывает, как от переписи к переписи такие дворы приходили в упадок и разорялись, а их уцелевшие жительницы шли нищенствовать или прибивались к каким-то другим дворам. Если поначалу были какие-то сомнения, то через три поколения всем было очевидно, что, отказываясь от брака и деторождения, люди обрекают себя на нищету и вымирание. Даже наличие одной незамужней женщины во дворе повышало вероятность разорения в следующем поколении до 50%. Почему они это делали? Для ответа на этот вопрос Бушнелл обращается к этнографическим данным о спасовцах-«живых покойниках», собранным во второй половине XIX века Владимиром Майновым: «Около 1870 г. Майнов разыскал этих спасовцев на севере Олонецкой губернии в пяти днях пути (по его утверждению) через леса и болота от ближайшего жилья и без ведома официальных властей, потому что он слышал, что у них практиковалось самосожжение. Их старец Абросим рассказал Майнову, что хотя его люди почитают ранних старообрядцев самосожженцев, но он самоубийств не одобряет, потому что ничего этим не достигнешь. Как и другие традиционные спасовцы, он верил, что таинств больше нет и посему нет возможности заслужить Божью милость; по мнению Абросима, Бог так же безразличен к мученичеству, как и к молитве. Он сказал, однако, что если власти отыщут его общину, им ничего не останется, кроме как всем в огонь броситься и погореть. Назывались эти люди “живыми покойниками” – как объяснил проводник Майнова, имевший связи с общиной: “…потому-де живут в покое”. Это была явная ложь (хотя Майнову это, похоже, не было очевидно) – по всей видимости, членам группы было положено так говорить, когда кто-нибудь их спрашивал об их верованиях. …Старец Абросим проповедовал манихейское понятие о добре и зле: все хорошее от Бога, все зло от равносильного Ему Сатаны. “Живые покойники” к тому же равнодушно относились ко многим запретам – которые другие спасовцы и почти все старообрядцы вводили, дабы отвести от себя мерзость и скверну, столь легко распространявшиеся в мире, которым правил антихрист, – поскольку запрещения эти, как и молитва, не имели смысла. По словам Абросима, “не грех, потому грешить тебе не перед кем”». Старообрядцы-спасовцы этой секты живут в расколдованном мире, о котором пишет теоретик модерности Макс Вебер: они не признают ни магии, ни религии. Это экзистенциальная заброшенность в мир: люди оставлены Богом, все действия равноценны, никто не может ни согрешить, ни покаяться, потому что любое действие не имеет смысла. В то же время такое отношение к жизни нельзя назвать секулярным: манихейская вера живых покойников неотделима от их практики и регулирует все их поступки.

Жадный помещик и моральная экономика Бушнелл в монографии «Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII-XIX веках» описывает такой случай: «В 1706 г. Петр I пожаловал своего фельдмаршала Бориса Шереметева (1652–1719) дворцовым владением с центром в Вощажниково в Ростовском уезде, приблизительно в 200 километрах на север от Москвы. Будучи дворцовыми крестьянами, жители этого села платили подати, которые шли на содержание царя, его родни и правительства. В числе дополнительных сборов было выводное – 10 или 25 копеек – в случаях, когда дочери выходили замуж за мужиков, не подчинявшихся дворцовому управлению, – например, за владельческих или монастырских крестьян. Как правило, платить приходилось семье жениха. Шереметев продолжал взимать выводное, по-видимому, примерно в том же размере, что и дворцовая администрация. В январе 1712 г. он, возможно впервые, послал в Вощажниково инструкцию вотчинному приказчику; в ней не было указаний относительно выводных денег или каких-либо других аспектов браков крепостных. Вероятно, где-то в конце 1717 г. он объявил, однако, что отныне выводное будет в размере 5 рублей. Крестьяне взроптали – как против этой наценки, так и против увеличения оброка и других сборов. По поводу выводного, в частности, они утверждали, что соседские крестьяне отказываются столько платить, а у них самих нет таких денег, «и тех девок у нас сирот твоих за тем большим выводом умножилось не малое число и между собою в вотчине не изверстатса». Крестьяне просили установить выводное на том же уровне, как у местных вотчинников. 4 мая 1718 г. Шереметев ответил, что купил вотчину кровью своей, что жалован он был ею, чтобы пользоваться по собственному усмотрению, и крепостным его должно делать, что им велят, и чтобы челобитных больше не подавали. Тем не менее он согласился уменьшить размер выводного до обычного местного уровня, каким бы он там ни был». Это пример моральной экономики, когда человек отказывается от экономически выгодных и юридически допустимых способов обогащения под влиянием моральных аргументов. В данном случае это аргумент о том, что при новых требованиях девушки не могут выйти замуж, и лишать их такой возможности аморально. Характерно, что помещик, который своей кровью за вотчину заплатил, всё-таки послушался. Так действуют скрепы, объединяющие разные социальные группы даже после начала петровской европеизации.

Демиург и София в мире "Стартрека": https://www.topos.ru/article/iskusstvo/demiurg-i-sofiya-v-mire-startreka-gnosticheskie-idei-v-filme-uss-kallister

Круговорот невест в деревне: жадные помещики и черные дыры Универсальный брак в русской крестьянской среде в XVII – XIX вв. предполагает, что люди ищут себе супруга в других деревнях, а не только в своей. Православная церковь накладывает строгие ограничения на вступление в брак между родственниками, включая духовное родство. Это приводит к тому, что в маленьких деревнях через какое-то время люди уже не могут найти себе партнёра, поэтому в радиус поисков включаются соседние деревни. Эмпирические исследования показывают, что вопреки распространённому клише во всё время существования крепостного права помещики давали женщинам вольную, для того чтобы они могли выйти замуж в чужую деревню. За вольную брали выводное. Сумма выводного составляла 15-20 копеек, и платила его семья жениха. При том, что общие расходы на свадьбу составляли 1-2 рубля, эта сумма была не совсем символическая, но в то же время вполне посильная. Иногда в вольных записана сумма выводного, но в большинстве случаев не записано ничего. Скорее время, это означает что выводное не платили. В подавляющем большинстве случаев помещики не воспринимали выводное как цену крепостной крестьянки, понимая, что при универсальном браке они не теряют ничего, поскольку их мужики приведут жён из других деревень, за которых им тоже не нужно будет платить. Иногда круговорот невест нарушали помещики, требующие огромные суммы выводного. Иногда это делали женщины, отказавшиеся от брака. Первые случаи широко известны, поскольку крестьяне начинали жаловаться, писать, требовать, отправлять челобитные и в конце концов добивались восстановления равновесия. Письменные следы в архивах приводят к искажению перспективы. Современные исследователи показывают, что такие случаи составляют исключение, а не правило. Как реагировали крестьяне на существование старообрядческих дворов, в которых женщины отказывались от брака, а мужчины нет, сказать невозможно. Эти дворы нарушали неписанные правила обмена невестами. Они становились черными дырами, поглощая женщин без возврата. Для всех других мужчин в деревне это усложняло жизнь: им приходилось искать невест дальше, тратить на это больше сил и средств. Очень соблазнительно придумать, как православные относились к этим старообрядческим дворам, но всегда надо помнить, что никаких данных у нас нет. Также мы не знаем, какова была иерархия внутри самих старообрядческих дворов. Как правило, в таком дворе жил мужчина со своей женой из другой деревни, возможно, православной, их дети и несколько его незамужних родственниц. Вероятно, незамужние женщины воспринимались как выполняющие свой религиозный долг, требующий уважения. В то же время только выросшие дети хозяина могли обеспечить выживание двора. Как строились отношения, что было важней, неизвестно совершенно. По монографии Джона Бушнелла «Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII-XIX веках».

Сарообрядчество и отказ от брака В крестьянской России вплоть до XX века существовал принцип универсального брака: все  взрослые крестьяне вступали в брак, оставались без семьи только люди больные и ущербные, которых были единицы. Это правило не подвергалось сомнению, пока современный американский исследователь Джон Бушнелл не обнаружил в архивах Ярославской области данные о трёх деревнях Ярославской губернии с середины XVIII до середины XIX столетия. В деревнях Пешково, Алёшково и Случково по ревиским сказкам и исповедным книгам во всех поколениях существовал огромный отказ женщин от брака. От 80 до 100% женщин в этих поколениях никогда не были замужем и не заводили детей. Это загадка, которую непонятно как решать. Согласно исповедным книгам те дворы, где наблюдался такой отказ от брака, были старообрядческими. Хотя священники не фиксировали, какие это были старообрядцы,  по другим данным в этой области было распространено Спасово согласие. Это радикальные беспоповцы, которые считали, что благодать ушла из мира, и поэтому попы не могут совершать никаких таинств, включая брак. Можно предположить что женщины, отказывающиеся от брака, были спасовками, но это не точно. В то же время мужчины в этих дворах женились и рожали детей. Каким было учение, которое запрещает женщинам вступать в брак, но поощряет брак мужчин, мы не знаем. Давно ли это началось мы не знаем, потому что до середины XVIII века никаких документов нет. Отказ от брака прекратился внезапно в середине XIX века. За одно десятилетие процент женщин, не вступавших в брак упал от 80 до 20. Если их отказ от брака был вызван религиозными причинами, здесь тоже можно предположить религиозные причины, некое единок централизованное решение которое побудило женщин изменить своё поведение. Примерно в это время Спасово согласие раскололось, но подробности нам неизвестны. Возможно, новое течение иначе относилось к браку, и женщины стали выходить замуж. В течение исследованных ста лет в этих трёх деревнях наряду с православными дворами существовали такие старообрядческие дворы, в которых на одного взрослого мужчину с семьёй приходилось несколько его незамужних тёток и сестёр. Эти дворы были очень неустойчивы в экономическом плане. Смерть мужчины-кормильца оставляла всех этих женщин в нищете. Такие дворы разорялись и исчезали. От переписи к переписи их  становится всё меньше. Тенденция становится ясна в течение одного поколения. Почему люди продолжали это делать? Мы можем только догадываться, но некоторые предположения у Бушнелла есть. По монографии Джона Бушнелла "Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII -XIX веках".

Сарообрядчество и отказ от брака В крестьянской России вплоть до XX века существовал принцип универсального брака: все взрослые крестьяне вступали в брак, оставались без семьи только люди больные и ущербные, которых были единицы. Это правило не подвергалось сомнению, пока современный американский исследователь Джон Бушнелл не обнаружил в архивах Ярославской области данные о трёх деревнях Ярославской губернии с середины XVIII до середины XIX столетия. В деревнях Пешково, Алёшково и Случково по ревиским сказкам и исповедным книгам во всех поколениях существовал огромный отказ женщин от брака. От 80 до 100% женщин в этих поколениях никогда не были замужем и не заводили детей. Это загадка, которую непонятно как решать. Согласно исповедным книгам те дворы, где наблюдался такой отказ от брака, были старообрядческими. Хотя священники не фиксировали, какие это были старообрядцы, по другим данным в этой области было распространено Спасово согласие. Это радикальные беспоповцы, которые считали, что благодать ушла из мира, и поэтому попы не могут совершать никаких таинств, включая брак. Можно предположить что женщины, отказывающиеся от брака, были спасовками, но это не точно. В то же время мужчины в этих дворах женились и рожали детей. Каким было учение, которое запрещает женщинам вступать в брак, но поощряет брак мужчин, мы не знаем. Давно ли это началось мы не знаем, потому что до середины XVIII века никаких документов нет. Отказ от брака прекратился внезапно в середине XIX века. За одно десятилетие процент женщин, не вступавших в брак упал от 80 до 20. Если их отказ от брака был вызван религиозными причинами, здесь тоже можно предположить религиозные причины, некое единок централизованное решение которое побудило женщин изменить своё поведение. Примерно в это время Спасово согласие раскололось, но подробности нам неизвестны. Возможно, новое течение иначе относилось к браку, и женщины стали выходить замуж. В течение исследованных ста лет в этих трёх деревнях наряду с православными дворами существовали такие старообрядческие дворы, в которых на одного взрослого мужчину с семьёй приходилось несколько его незамужних тёток и сестёр. Эти дворы были очень неустойчивы в экономическом плане. Смерть мужчины-кормильца оставляла всех этих женщин в нищете. Такие дворы разорялись и исчезали. От переписи к переписи их становится всё меньше. Тенденция становится ясна в течение одного поколения. Почему люди продолжали это делать? Мы можем только догадываться, но некоторые предположения у Бушнелла есть. По монографии Джона Бушнелла "Эпидемия безбрачия среди русских крестьянок. Спасовки в XVIII -XIX веках".

Достоевский, Ломброзо и криминальный тип Журнал, который я уже года три читаю, когда он выходит, – «Достоевский и мировая культура». Там публиковали две мои статьи, я стала читать и другие, и теперь с большей частью каждого номера знакомлюсь по мере выхода: https://dostmirkult.ru/ru/. Я всегда нахожусь в суперпозиции двух состояний: «перечитываю Достоевского» или «недавно перечитывала Достоевского», и этот журнал помогает скоротать время перехода из второго в первое, там всегда есть что-то интересное. Так, в номере 2 за 2024 год опубликована статья Геннадия Карпенко «”Так нас природа сотворила…”: преступление без наказания? (Ф.М. Достоевский и И.А. Бунин). Статья вторая: “При рождении, что ль, знаки такие есть?”». Здесь жутковатый вопрос Порфирия, как отличить сверхчеловеков, которым кровь по совести проливать можно, рассматривается в контексте существовавших в XIX веке теорий распознавания характера по внешности. Это знаменитая френология, краниология и прочие тогдашние (псевдо)научные школы вплоть до популярнейших теорий Ломброзо о классификации прирожденных преступников по антропологическим параметрам: размер и форма черепа, ушей, рук и так далее. Карпенко замечает: «(и удивительно, и закономерно показательно), на создание теории о «прирожденном» преступнике» повлияли произведения Достоевского. Как указывает В. Д. Спасович, представители итальянской школы уголовной антропологии при разработке и обосновании своих идей о «прирожденном преступнике» обращались к «Запискам из Мертвого дома» Достоевского и из них тоже в качестве подтверждения своим наблюдениям выводили тип преступного человека: «В “Записках из Мертвого Дома”, воспроизводимых в главных чертах почти всеми итальянскими антропологами-криминалистами, Достоевский изобразил наблюденный им тип острожников сибирских. Вследствие скрещивания и смешения народа в громадных государствах расовые типы стушевываются, но зато тем сильнее обрисовываются профессиональные, в числе которых видное место занимает уголовный тип или в особенности тип закоренелого и неисправимого рецидивиста. Это и есть единственный тип преступный уловимый с внешней стороны» [Спасович, 1891, с. 454–455] (Карпенко, с. 171–172, https://dostmirkult.ru/images/2024-2/07_Karpenko_161-203.pdf). И в этой теме нашлось русское влияние. Причем Достоевский, которого растащили на примеры итальянские антропологи-криминалисты, сам ни в какие знаки не верил, и все его романы показывают, как проявляется человеческая свобода несмотря на среду, биологию и антропологические типы.

Чиновник – животное не политическое Аристотель определяет человека как политическое животное, неспособное жить вне общества. Гуманисты эпохи Возрождения применяют его теорию к своей реальности. Вот, например, французские гуманисты эпохи Монтеня: «Расширяя свое видение различных типов гражданского гуманизма, мы ищем местные варианты фигуры «гражданина», ζῷον πολιτικόν, который правит и которым правят. Во французской правовой гуманистической и политической мысли времен религиозных войн он предстает чаще всего в облике нижестоящего магистрата (будь то seigneur или officier), управляющего и управляемого. В этом контексте мы задаемся вопросом, на который Боден дал в целом отрицательный ответ: может ли общество чиновников составлять πόλις или совокупность людей, участвующих в политической жизни?»

Корни английского национализма: трансформации гражданина В монографии «Момент Макиавелли» Покок анализирует распространение республиканских идей в Англии, и сталкивается со следующей проблемой. Во Флоренции Макиавелли и в Италии вообще республиканская традиция была сильна и постоянно использовалось понятие гражданина, который может быть добродетельным только в совместной гражданской жизни с другими гражданами республики, получившее в эпоху Возрождения дополнительное обоснование в политических работах Аристотеля. Англия же была традиционной монархией, ни республик, ни свободных граждан там не было и быть не могло. Почему республиканская традиция вообще прижилась, да еще и дала такой впечатляющий плод в виде США? Покок пишет, что распространенный ответ следующий: гражданин – это пуританский святой. Пуритане ощущают свою богоизбранность, а традиции и сложившийся уклад жизни рассматривают как то, что должно быть разрушено во время апокалипсиса и с их помощью. «В Англии – однозначно в большей степени, чем в любой другой протестантской стране, – апокалиптика была национальной. Она являлась способом представить нацию как существующую и действующую в священном времени. Вот почему английский святой [пуританин 17 века] мог усматривать связь между своей богоизбранностью и своей национальной принадлежностью: он был святым как один из “англичан Господа Бога”». Попытки некоторых современных философов и идеологов национализировать апокалипсис строятся по этой схеме, что не радует.