Другая речь

РЕАЛИЗМ Этим утром завершил небольшую работу о Лескове (надеюсь, в течение года выйдет статья). И думал о Великой тяжести русского реализма. Это искусство неподъемно большое. Более сложное, чем модернизм. Условием реалистического письма является особое знание мира — знание, устремленное к полноте, к шири, вмещающей ансамбли мелочей. Возможно, нам предстоит вернуться к теории реализма. Поясню. В советской гуманитарии вопрос выглядел принципиально решённым в терминах эстетики, оперирующей категориями познание и отражение. Затем термин не то чтобы ушёл, но перестал быть теоретическим. Говорят либо об эпохе реализма, либо о реалистической конвенции — уговоре писателя с читателем о том, что художественный текст отражает социальную жизнь. Радикальная точка зрения состоит в том, что по ту сторону конвенции — в поэтике произведения — нет такого особенного, которое можно назвать особенным реализма. Я бы начал с размышления о том, что реализм опирается на какое-то знание и какое-то умение. И большего пока сказать не берусь.

МОИ ПУШКИНСКИЕ ЛЕКЦИИ 23.05. Пушкин и конец карамзинской эпохи Своими сентиментальными повестями, лирическими стихотворениями, альманахами и сборниками Николай Карамзин в конце XVIII века заново определил место литературы в русской общественной жизни. Опираясь на стилевые открытия Карамзина или, наоборот, отталкиваясь от них, литераторы первой трети XIX столетия оставались в «карамзинском моменте», в той системе отношений литературы и действительности, координаты которой были заданы наследием лидера русских сентименталистов. В лекции будут рассмотрены содержание карамзинского момента в истории русской культуры, позиция в этой системе молодого Пушкина и путь его выхода из «карамзинского момента» — к учреждению пушкинской эпохи, Золотого века русской литературы. 30.05. Сны Пушкина: поэт и Воображаемое Творчество Пушкина отличается изумительной ясностью, трезвостью взгляда на мир. Между тем, известны в его творчестве таинственные, непроясненные мотивы, которые настойчиво повторяются в произведениях различных жанров. Предметом анализа в рамках лекции станут «сновидческие» произведения А.С. Пушкина – от «Бориса Годунова» до «Сказки о золотом петушке». 06.06. Пушкин читает Данте Данте Алигьери занимает особое место в круге чтения Пушкина. Русский поэт неоднократно обращался к подражаниям великому флорентийцу и, очевидно, усвоил некоторые модели мироощущения «высочайшего поэта». В лекции рассматриваются актуальные для русского романтизма мотивы «Божественной комедии», а также пушкинская художественная интерпретация наследия Данте. 13.06. Священное и мирское в поэзии Пушкина В судьбе А. С. Пушкина обнаруживается взаимосвязь политической биографии и духовного пути: сдвигаясь от декларативного либерализма к просвещенному консерватизму и политическому реализму, поэт в то же время осуществляет в своих произведениях разворот от просветительского скепсиса к религиозной медитации. Анализ пушкинских текстов позволяет выяснить смысловую структуру, лежащую в основе одного из возможных типов взаимоотношений политического и священного в христианской культуре.

Друзья, приглашаю на открытую лекцию. Их вообще планируется четыре, начиная с этого четверга — каждую неделю.

Никита Кириллович Сюндюков невольно запустил дискуссию о том, что же такого национального в русской классике XIX века (казалось бы, романтизм, реализм — всё как у людей, всё как в Европе). Прозвучало такое мнение: то ли дело русский авангард, вот уж ни на что не похоже! Во-первых, похоже — на европейский авангард. Просто правила художественной игры в авангарде требуют выдвижения множественных программ радикального преодоления границ. Как, скажем, правила игры в классицизме требовали реализации единых, универсальных законов канонического искусства. Поэтому типичное авангарда — в его поисках трансгрессивной новизны. Чем трансгрессивнее, тем типичней для авангарда. Во-вторых, такие авторы, как Гоголь, Достоевский, Толстой, Лесков, Некрасов и др., прославлены именно самобытностью, ярко оригинальной манерой. Толстовской манеры не было до Толстого, хотя он писал реалистическую прозу в европейском духе. Как русские футуристы писали авангардную поэзию — тоже вообще-то в европейском духе. Самобытность формы в Онегине, Песни про царя Ивана Васильевича, Мёртвых душах, Кому на Руси, Соборянах, Войне и мире, чеховских пьесах и др. — не менее очевидна, чем самобытность Хлебникова или Введенского. В-третьих. Что делает русское искусство русским? — Контекст русской культуры/жизни, к которому тексты этой культуры отсылают. Чтобы прочитывать русское искусство в его глубине, нужно этим контекстом обладать. Таким образом и достигается вовлечённость в поле культуры с его сложными сцеплениями. Я лично большой скептик в отношении попыток определить поле большой культуры одной чертой. Но некоторая обобщённая карта этого поля у нас, думается, есть. P. S. Русский авангард очень значителен. И он остаётся русским. «Крикливый», как выразился Никита Кириллович, Маяковский пишет в координатах Лермонтова и пограничных сознаний из романов Достоевского (вообще романтизм — более уместное определение поэтики Маяковского, чем авангардность). В русском авангарде продолжается история русских нигилистов, праведников, радикалов, богоискателей. Дама с полотен Кандинского (например, Дама в Москве) — это, конечно, София (соловьевско-блоковская). Чёрный квадрат — это апофатический мрак Божественного, образ, подсказанный чернотой на старинных иконах; в эту черноту уходили святые лики, которые в начале XX века стали возвращаться из ночи забвения — усилиями таких мастеров, как Грабарь. Вот он, русский контекст, в котором мы понимаем Чёрный квадрат. А для глобальной публики, которая вне русского контекста, здесь виден лишь жест разрыва. Это тоже крутой жест, но мы, в нашем культурном поле, можем созерцать вторые и третьи смыслы. Это и есть национальное в культуре. Мне так кажется.

НАЧАЛА Common sense говорит о том, что речь пребывает в коммуникации потому, что коммуникация — предназначение речи. И всё же мы предполагаем, что иногда коммуникация выступает лишь условием речи. Назовем общением ситуацию, в которой речь выступает инструментом, а коммуникация — целью. Ситуацию, в которой коммуникация выступает лишь средством для речи, а речь — предназначением коммуникации, мы назовем Литературой. Речь, которая протекает вообще вне коммуникации, мы будем называть мышлением; мышление особенно трудно потому, что оно всякий раз заступает в зону автокоммуникации — в коммуникацию речемыслящего существа с самим собой. В области Литературы (в специфическом оговоренном значении) мы встречаем три фигуры: пророка, мудреца и поэта. Пророк использует коммуникацию, чтобы дать слово Иному — тому, что не обнаружено среди агентов коммуникации. Мудрец использует речь как способ достижения истины; философский текст не сообщает знание, но добивается знания через работу речи. Если канонический философ уходит от людей, то пророк приходит к людям. Их отношение к сфере коммуникации различно по вектору: пророки низводят, мудрецы восходят (если рассматривать общение как динамику горизонтальную, то измерение пророчества и мудрости обнаруживается в вертикали). И лишь поэт держит речь без определённой цели, поэзия увлечена речью как самоценной игрой. Потому лишь поэт демонстрирует простое отношение к речи. Нововременная герменевтика, определившая понимание как вступление в общение, обращается с речью пророков, мудрецов и поэтов как с болтовней. Она предлагает анализировать Литературу как общение, то есть в координатах Я — Другой. Поэтому в конце концов возникает программа прочтения философии, поэзии, религии в модальностях болтовни как подлинных и даже очевидных модальностях Литературы: тексты Литературы рассматриваются как просьбы, пожелания, предложения и проч. Как практики. Как деланье социального отношения. В герменевтике Кембриджской школы вся методология построена на априорной горизонтальности текста. Несомненно путь нововременной герменевтики естествен, возможно единственно правилен. Но неудовлетворителен.

Новое правительство. Как и предполагали умные люди, менять финансово-экономический блок дураков нет: нынешний справляется с колоссальными, следует признать, вызовами. Как и предполагали умные люди, до гуманитарной сферы сейчас никому дела нет: Владимир Владимирович миропорядок обустраивает. Минпросвещения, Минкульт, Минобрнауки — не тронуты. Я был уверен, что эту экосистему ворошить не станут. Не до них, работают же. Как-то. Усиление условных «молодых технократов» — моложавых бюрократов. Это и есть послепутинская элита, которой предстоит, между прочим, играть роль в публичной политике мира, публичной политике после войны.

Я родом не из детства — из войны. И потому, наверное, дороже, Чем ты, ценю я радость тишины И каждый новый день, что мною прожит. Я родом не из детства — из войны. Раз, пробираясь партизанской тропкой, Я поняла навек, что мы должны Быть добрыми к любой травинке робкой. Я родом не из детства — из войны. И, может, потому незащищённей: Сердца фронтовиков обожжены, А у тебя — шершавые ладони. Я родом не из детства — из войны. Прости меня — в том нет моей вины… 100 лет Юлии Друниной. Тот случай, когда слово Поэт ничего толком не говорит. Друнина великая. Не великий поэт, а просто — великая, в единстве текста и жизни, в своей эпохе, как свидетельство миру. Уникальное и абсолютно необходимое свидетельство миру о судьбе души в век двадцатый от Рождества Христова.

Всех дорогих соотечественников поздравляю с Днём Победы!