йокнапатофа

Тут румынский премьер-министр выступил с замечательной речью: "Румыния будет оказывать поддержку Молдавии на ее интеграционном пути, потому что там все являются румынами и никем другим. Нет молдаван, не существует молдавского языка, это румынский язык и это румыны", - сказал Чолаку в среду в ходе теледебатов на канале Digi24. И вспомнилась сразу... нет, не какая-то наглядная политическа аналогия, слишком очевидная, чтобы о ней говорить — и так все давно всё про Европу поняли. А вспомнилась великая сцена из романа "Земля-Воздух-Небо" Германа Садулаева: о приключениях русских наёмниов в Сирии "Барс построил всех в четыре шеренги и для начала отхуесосил ротных, а потом взводных, я уже и не помню за что. Дальше взводных Барс бойцов не хуесосил. Мы были уже взрослые и должны были хуесосить себя сами: ротные – взводных и командиров отделений, взводные – командиров отделений и рядовых бойцов, командиры отделений – рядовых бойцов и иногда взводных, в порядке обратной связи, feedback (...) После прочистки каналов связи и установления атмосферы взаимопонимания Барс задвинул свою телегу. Он, Барс, сказал, что первым делом в военном лагере надо устроить отхожее место. Так делали древние греки, древние римляне, готы, скифы, фашисты и красноармейцы, только не молдаване, потому что молдаване засранцы. Здесь есть молдаване? Шаг вперёд! Молдаван не было. Барс продолжал: – Если в лагере не устроить отхожее место, то бойцы начинают ссать и срать везде. И очень быстро, вы, блядь, не представляете, как быстро, весь лагерь превращается в парк культуры и отдыха после ночи выпускного бала, когда охуевшие выпускники и выпускницы ссут и срут под каждым кустом, а сверху ещё блюют. Нет, они не ебутся. Никто не ебётся на последнем звонке, хотя все мечтают. Все просто нажираются в говно и потом ссут, срут и блюют, а ебаться физически не могут. Но если кто-то всё же ебётся, то в результате получаются вот такие недоноски, такие уроды, как вы. Дети последнего звонка, блядь. Но я вам не позволю повторить ошибки родителей. Вы у меня не будете ни ссать, ни срать где попало, будете только ебаться, и ебаться будете со мной, причём пассивно ебаться, без вариантов. Говно. Если не выкопать туалетные ямы, то говно будет везде. Вы все будете в говне, хотя вы этого не заметите, потому что вы сами говно. Но заметят насекомые. В том числе ядовитые. Птицы, в том числе хищные и опасные. Бактерии и кишечные палочки. Звери. И даже бармалеи могут унюхать ваше говно. Запомните главное правило человеческой жизни: говно надо прятать! Каждый человек на восемьдесят процентов состоит из говна. Но своё говно надо прятать! Тот, кто не прячет своё говно, тот не может называться человеком. Такой ублюдок может быть только молдаванином. Среди вас есть молдаване? Молдаван не было. Барс продолжал: – Где устроить туалет? Это самый важный вопрос при планировании лагеря! Надо изучить розу ветров. Надо устроить туалет так, чтобы ветра выдували миазмы ваших испражнений в сторону от лагеря, а не в лагерь. И надо чтобы туалет находился в максимально защищённом месте, в естественных складках местности и под прикрытием огневых точек, снайперов и пулемётчиков. Туалет должен быть устроен в более безопасном месте, чем штаб, потому что командир боевой части тоже ходит в туалет и он не хочет погибнуть, пока срёт в позе орла, а если ему суждено погибнуть, то лучше пусть его убьют в штабе, над оперативной картой, потому что это красиво и романтично, а не в говне. Потому что только молдаване рады сдохнуть в своём говне, но ваш генерал не молдаванин, и среди вас тоже нет молдаван. Или есть? Молдаван не было" Я к чему — было бы здорово если бы парад унижения молдаван внезапно обернулся экспансионистским взрывом, и презираемые всеми недорумыны попёрли на Запад и Восток смертным боем, как монголы времён Тэмуджина. Великий Молдованский Улус, Гагаузийская орда — вот это всё. А что, всего можно ждать от страны, половина территории которой — виноградники.

Из воспоминаний советского и русского философа Арсения Владимировича Гулыги — из впечатлений о занятом нашей армией Кенинсберге, в апреле 1945 года: Недоучившийся студент-философ, я знал, что здесь похоронен Кант. И я отыскал его могилу. Сред обломков зданий, у стены полуразрушенного собора, стояло строгое надгробие с надписью «Immanuel Kant». Рядом чья-то рука вывела мелом по-русски: «Теперь-то ты видишь, старик, что мир материален». Мне, как и автору озорной эпитафии, было тогда невдомек, что Кант, собственно, и не отрицал материальности мира. В ту пору это было простительно.

Иосиф Бродский: Мать говорит Христу: — Ты мой сын или мой Бог? Ты прибит к кресту. Как я пойду домой? Как ступлю на порог, не поняв, не решив: ты мой сын или Бог? То есть, мертв или жив? Он говорит в ответ: — Мертвый или живой, разницы, жено, нет. Сын или Бог, я твой. Борис Рыжий — он родился пятьдесят лет назад: Сын, подойди к отцу. Милый, пока ты зряч. Ближе склонись к лицу. Сын, никогда не плачь. Бойся собственных слёз, Как боятся собак. Пьян ты или тверёз, Свет в окне или мрак. Старым стал твой отец, Сядь рядом со мной. Видишь этот рубец — Он оставлен слезой.

Пока дописываю тут одну большую работу о "Зависти" Олеши на заказ, на что-то другое сил не остаётся. Однако и тут попадается интересное, и тем более поразительное, что очевидное — только обрати внимание. Более-менее все понимают, что одна из подспудных романа — это тема отцов и детей. Сначала на Кавалерова фрустрирующе действует отцовская фигура поселившего его у себя Андрея Бабичева (да, в 20-х годах советская интеллигенция понимала за фрейдизм), а после — направляющую, родственную душу находит он уже во втором Бабичеве, Иване — короле пошляков и организаторе заговора чувств. Но о прямых параллелях романов Олеши и Тургенева я нигде не читал. И тут — читая вторую часть "Зависти", дохожу до момента беседы Ивана Бабичева с сотрудником ГПУ: "-...вы меня извините, я говорю несколько красочно, вам покажется: витиевато? Вам не трудно? Благодарю вас. Воды? Нет, я не хочу воды... Я люблю говорить красиво..." Читаю — и вдруг начинаю хохотать. Потому что это прямой парафраз известнейшей реплики Базарова: "– О друг мой, Аркадий Николаич! – воскликнул Базаров, – об одном прошу тебя: не говори красиво. " Всё больше убеждаюсь, что в своих немногочисленных книгах, Олеша сделал всё то же, что потом прославило у интеллигенции Венечку Ерофеева — только сделал талантливее и изящнее своего протеже.

Перекличка *** Господи, это я мая второго дня. – Кто эти идиоты? Это мои друзья. На берегу реки водка и шашлыки, облака и русалки. Э, не рви на куски. На кусочки не рви, мерзостью назови, ад посули посмертно, но не лишай любви високосной весной, слышь меня, основной! – Кто эти мудочёсы? Это – со мной! Борис Рыжий *** Это я, господи! Господи — это я! Слева мои товарищи, справа мои друзья. ⠀ А посередке, господи, я, самолично — я. Неужели, господи, не признаешь меня? ⠀ Господи, дама в белом — это моя жена, словом своим и делом лучше меня она. ⠀ Если выйдет решение, что я сошел с пути, пусть ей будет прощение: ты ее отпусти! ⠀ Что ты значил, господи, в длинной моей судьбе? Я тебе не молился — взмаливался тебе. ⠀ Я не бил поклоны, не обидишься, знал. Все-таки, безусловно, изредка вспоминал. ⠀ В самый темный угол меж фетишей и пугал я тебя поместил. Господи, ты простил? ⠀ Ты прощай мне, господи: слаб я, глуп, наг. Ты обещай мне, господи, не лишать меня благ: ⠀ черного теплого хлеба с желтым маслом на нем и голубого неба с солнечным огнем. Борис Слуцкий

Я шёл один, я был в экстазе И Бога я в себе узнал Однажды на зелёной вазе Его в музее увидал Он там сидел простоволосый И дул в надрезанный тростник Как я скуластый и курносый Мой древнегреческий двойник Эдуард Лимонов (из сборника "Мой отрицательный герой")

Недавно обнаружил в старых выпусках Знамени ещё одно стихотворение Бориса Рыжего, не включённого не в одни напечатанные сборники его стихов, по крайне мере — я не находил. Субъективно — одно из самых интересных у Бориса Борисовича. * ...Закрывай свои синие и голубые глаза       чтоб на длинных ресницах лежали большие снежинки под Ижорами гений успел поглядеть в небеса       я могу прочитать тебе эти стихи без запинки.                   Как любил я тебя ненавидел твои города                           трубы круглые долгие улицы узкие крыши                   наберись же терпения чтоб повторить никогда                           никогда никогда никогда я тебя не увижу. Как мне нравится право как Чехова понял Шестов       ничего-то мол нету есть только концы и начала и ни песен не надо и ни уж тем более слов       надо только как дико но этого всё-таки мало.                   Вот по синему льду голубой конькобежец плывёт                            искры из-под коньков и летит и не знает подвоха                   через миг может быть брызнет красная краска на лёд                             вот и всё милый друг — и у этих кончается плохо. Про то, что стихотворение чудесное — говорить излишне. Я только хочу обратить внимание на завуалированные образы у Рыжего. И если с "гением под Ижорами" всё понятно — кивок на пушкинское "Подъезжая под Ижоры / Я взглянул на небеса / И воспомнил ваши взоры, / Ваши синие глаза" — то с тем, как же Чехова понял Шестов дела обстоят веселее. Из книжки Мельникова известно, что Рыжий внимательно, с карандашом в руках читал Апофеоз Беспочвенности — потому само упоминание философа неудивительно; замечу только, что это вроде как единственное упоминание философа в поэзии Рыжего, и Шестов один такой почести удостоился — это поэтов Рыжий вписывал в свои стихи почти без разбору, от Квинта Горация Флакка до Евгения Рейна — с философами не так, только Шестов и есть. Так что там у него про Чехова, про концы и начала? "Чехов говорит правду не из любви или уважения к «истине» и не в силу того, что долг повелевает нам, как думал Кант, никогда не лгать, даже если бы грозила смерть. Нет у него и побуждения, столь часто толкающего на безумную дерзость молодые и пылкие души: выпрямиться во весь рост, высоко нести голову. Наоборот, Чехов всегда ходит сгорбившись, понурив голову и никогда не обращает взоров к небесам, ибо там для него не начертаны знамения. Если он говорит правду, то только потому, что самая крепкая ложь уже не опьяняет его, хотя бы он ее принимал не в тех скромных дозах, в каких ее предлагает идеализм, а в самом непомерном количестве – бочками сороковыми. Он бы только чувствовал ее горечь, но она не могла бы ему вскружить голову, как Шиллеру или Достоевскому" Тут много от, по крайне мере, художественного самоощущения Рыжего — правдивость не от заворожённости истинной, а невозможности опьянятся ложью, вот это всё. Только про концы и начала ничего нет. Тут ещё необходимо подумать. P.s. У Шестова еще есть отдельная статья о Чехове "Творчество из ничего" — именно там сформулирована прекрасная максима, что в литературе Чехов делал только одно: убивал человеческие надежды. Но и в ней ничего про концы и начала ничего нет. Так что филологам есть над чем работать.

Геополитическая загадка от пивоварни "Брюмен" Слева — партия от декабря 23 года, справа — от марта нынешнего. В одном случае, при всех прочих равных на уровне производства и дизайна — борщ украiнский, а в другом — просто борщ. И задумаешься поневоле: что же это такое? отрицание самостийных кулинарных традиций гордого ураинского народа — или же наоборот, скрытый деколонизаторский рейд, маркирующий "борщ" — как исключительно україинский делікатес? Нет ответа. Лишь доносится стих Бродского, мол курицу из борща грызть в одиночку слаще — да разве кто спорит.

В истории с РГГУ и центром Ильина удручающе нелепо выглядят абсолютно все и всё: Самовлюблённый дурак Жека Бэдкомедиан и его кринжовые пошутейки; фан-база Ильина, не придумавшая ничего лучше чем утверждать, что Ильин – в своей скучной и тавтологичной апологетике фашизма – имел ввиду другой фашизм, другого Гитлера и другую гидру большевизма, и теперь нам это должно быть страшно интересно, дабы не повторять советские и либеральные мифы, ага; Александр Дугин, писавший ещё недавно о философско-политическом творчестве сабжа как о «почти карикатурной попыткой создания бравурной версии русского национализма, успешно обходящей все сколько-нибудь важные и существенные темы, принципиальные для выяснения возможности русской философии, и подменяющей вопрошание и выявление болевых точек потоком правоконсервативного сознания, копирующего клише европейского национализма», а теперь заявляющий, что атака на Ильина – атака на Россию и прочий стыдный гон. С другой стороны, как говорили в одном хорошем фильме, нельзя найти правильный ответ на неправильно заданный вопрос. В самой задумке создания центра Ильина неправильно всё – и в первую очередь ориентация на начальство, якобы вот, любимого философа президента центр. Вот только В.В. недавно, на прямой вопрос, своими любимыми философами назвал Бердяева и Канта – тогда как Ильина лишь несколько цитировал из написанных спичрайтерами текстов (ну и сам что-то читал благодаря Михалкову, допустим). Но бюрократия, особенно окологуманитарная, работает медленно – потому центра Николая Александровича, с обязательной хорошей цитатой из Самопознания («Я русский мыслитель и писатель. И мой универсализм, моя вражда национализму – русская черта») можно, по видимому, в этом десятилетии не ждать. И ладно – просто уж слишком много в философском телеграме обсуждали тему; и будет теперь, по видимому, та же бесконечная шутка что с выносом Ленина из мавзолея – только специфически для философского междусобойчика. Лучше бы вся эта публика хоккей смотрела. Там через пару дней финал КХЛ стартует – и это восторг, вы вообще следили за русским хоккеем в этом сезоне? На уровне полуфинала выбили всех москвичей, питерцев и АК Барс, в полуфинале настоящее уральское дебри между «Металлургом» Магнитагорска и ёбургским «Автомобилистом», семь матчей выясняли кто лучше – пока «Локо» почивал после сухой серии побед над Трактором, впервые за пятнадцать лет выйдя в финал. Вот где торжество орфизма, серьёзно вам говорю.

Воспоминания о прапорщике Николае Гумилёве от его сослуживцев Поручик В. А. Карамзин: "…На обширном балконе меня встретил совсем мне не знакомый дежурный по полку офицер и тотчас же мне явился. "Прапорщик Гумилев“, — услышал я среди других слов явки и понял, с кем имею дело. Командир полка был занят, и мне пришлось ждать, пока он освободится. Я присел на балконе и стал наблюдать за прохаживающимся по балкону Гумилевым. Должен сказать, что уродлив он был очень. Лицо как бы отекшее, с сливообразным носом и довольно резкими морщинами под глазами. Фигура тоже очень невыигрышная: свислые плечи, очень низкая талия, малый рост и особенно короткие ноги. При этом вся фигура его выражала чувство собственного достоинства. Он ходил маленькими, но редкими шагами, плавно, как верблюд, покачивая на ходу головой… …Я начал с ним разговор и быстро перевел его на поэзию, в которой, кстати сказать, я мало что понимал. — А вот скажите, пожалуйста, правда ли это, или мне так кажется, что наше время бедно значительными поэтами? — начал я. — Вот если мы будем говорить военным языком, то мне кажется, что "генералов“ среди теперешних поэтов нет. — Ну нет, почему так? — заговорил с расстановкой Гумилев. — Блок вполне "генерал-майора“ вытянет. — Ну а Бальмонт в каких чинах, по-вашему, будет? — Ради его больших трудов ему "штабс-капитана“ дать можно. — Мне думается, что лучшие поэты перекомбинировали уже все возможные рифмы, — сказал я, — и остальным приходится повторять старые комбинации. — Да, обычно это так, но бывают и теперь открытия новых рифм, хотя и очень редко. Вот и мне удалось найти шесть новых рифм, прежде ни у кого не встречавшихся" (воспоминания В. А. Карамзина; цит. по статье "«И смерти я заглядываю в очи…». Гусарские будни прапорщика Н. С. Гумилева" Евгения Степанова, поублик. журнал Звезда номер 9, 2010)