тонио крёгер

новое I. Загорается куст, и огнём говорит иврит, долго вспыхивает и тщится из темноты: «Я небывшая кровь, я по венам Твоих обид по-отцовски теку, а что с нами сделал Ты, – все в отъезде друзья, кто в могиле, а кто в тюрьме, а оставшийся так цветочен в своём “темно“, весь волчарное “бе”, эзоповы “бэ“ и “мэ“, – спичкой шарит, и курит, и долго дымит в окно, – Ты огонь, в Украине и в старости виноват, от могильных звонков разрывается голова, на черта Тебе мой живот, что был нежен, как виноград, стал песком, и песочна словесность – дурак-трава; а горящая у корней – полицай, молодой сексот; слышишь, в небо иди за слова, что не те, не те», – разжимает ладонь, роняет с высот, высот, прячется в спичечной высоте. II. – Я кровь, – говорит, – потекла, я дрожащий побег, я детская смерть, обо всех наизусть, назубок, в задушенной ванной предсмертная Танечка Бек, бессильных словес виноград, отбирающий бог, – – и лыбится рот охреневший: Николенька, Лёш, и смерть целовавший лежит на кровавом снегу, – я рот проблевавший и певший, а Ты что могёшь, а Ты что могёшь с этим светом, а я всё могу; заглазному волку верну изначальное «ме», поющей овце зафигачу волчарное «бэ»; друзья разбежались – в отлёте, могиле, тюрьме, и ад, виноградный ребёнок, сидит на трубе, смотрю на него из подсудного света, стекла, светла, обнимаю одним некасаньем любви, расти, смертоносный, – ну всё, потекла, потекла, ещё одну кровь разрешаю, спокойно живи. III. – Таню Буланову петь, – говорит, – идём, Иру Аллегрову, горе ушло, живи, смерть колыбельную, дым отлетевший, дом, про лейтенанта с цветком в огневой крови, из девяностых угонщицу, детский рай, и Полозкову, что смерть – стариковский гон; я целовавшая ад, и лучше меня не знай, как темнота, цветочна, – а что с нами сделал Он: свет подсудимый, и небо идёт ко дну; Боренька, я виноградарь своих высот; друг из могилы, верну, – говорит, – верну, – врёт, и хохочет, и лыбится во весь рот, – сыр оброни – и сад смертоносный пуст, высажу новый – все живы, белым-белы, ямка, с тобой наш секретик, поющий куст. Что там по плану за Лепсом? Бюльбюль оглы? Москва 9-10 июля 2024

Завтра разбираем 6 стихотворных подборок в таком составе. Кому ссылку? (Пишите лучше на мейл [email protected])

Разговор о стихах Степана Самарина, Стаса Мокина и Алисы Вересовой. Спасибо Валерию Горюнову! https://www.youtube.com/watch?v=XPW-St8WjkA&t=5686s

новое I. эмили дикинсон смотрит из яблока дна в яблоко рая андрея таврова: – господи словом река ненадёжным больна извести зависти нечисти слова любого слово как известь моё негашёная весть господи облако яблоко свет произвесть ей из любви ненадёжной тавров говорит: – мужество рая пою только мужество рая птица любви улетает в условный петит славы летит ненадёжная птица любая тигр и вино обнимаются тигр и вино что мне на гербе огонь и больная держава слово моё тишиной как ребёнком больно и над рекой преходящей стоит моложаво к ним из любви бородин изначальных примет белый цветок на верху незакрытого гроба и обнимаются трое как весть и как свет и обнимаются оба II. слово тщится облако произнесть птица славы в условный летит петит заклинает мы есть мы и вправду есть седакова и свет её говорит: – ну-ка, плотник, приблизься ко мне на час я глухое вино говорящий свет рыбий рот от себя захмелевший враз бородин безначальных своих примет и покуда ты камень а я зерно обнимаю тебя теснотой дождя уводя на глазное твоё темно изначального зренья не отводя кто заглазье вернёт в изначальный волк кто обнимет с утраченной вещью связь как бы плача не умер а лишь замолк как бы плача резвясь III. – ты яблоко, – сердится, – тёмное яблоко дна я облако дна а оставлю тебя что такого устала тобой как заглазным волчонком больна так зренье волчарно и в зренье стоит седакова – ты царь, – говорит, – сто полётов один сто один как извести верен заглазью ушедшего слова асфальтовой птицей из крови встаёт бородин и дикинсон смотрит в лицо молодого таврова кто мужество рая вернёт в изначальный петит кто новое зренье обнимет на выход с вещами я верность пою а она в направленье летит слова допеваю которые наобещали ещё не решивший своё обнимая темно уже привечает в квартире басящего мага – ты камень, – твердит, – я зерно молодое зерно бессмертье сквозь ножницы камень бумага 1-2.07.2024 Москва

Что-то говорю здесь в Екатеринбурге о книгах Валерия Шубинского и Марии Степановой: https://www.youtube.com/watch?v=xYT8VIzQij0

Друзья, мы в последний раз обращаемся за помощью. Поэт Григорий Батрынча по-прежнему в большой беде. Если бы не чудовищная медлительность системы, он бы давно уже был дома, но до сих пор было проведено только одно следственное действие в его пользу, и дело встало. Мы продолжаем работать над освобождением из СИЗО, где его никогда и не должно было быть, но иногда эта работа требует очень тяжёлых расходов или моральных сил для отказа от них. Если у вас есть возможность помочь нам, можно скинуть любую сумму на карту: 2204 2402 1053 9088 Таисия Юрьевна О. (предыдущий банк отказался с нами работать, потому что решил, что мы делаем что-то подозрительное :с ). В комментариях к платежу можно написать ваши контакты, со временем вернём. Если вы знаете или догадываетесь, как в подобном горе возможно повлиять на скорость расследования, пожалуйста, свяжитесь с невестой Григория: @ya_sovsk +7 995 1507 333

Друзья, сегодня беседуем с Валерием Горюновым в рамках лектория журнала "всеализм". Ссылка на зум - по запросу в личку, пишите мне или Валерию.

Дорогие друзья, предложили прочитать курс о литературной графомании. Прошу отзывов в комментарии, о чём бы вы хотели поговорить в его рамках, на какие темы услышать лекции? (Что на примере собственных стихов/лектора - шутка не приветствуется, ибо она боян боянович есть).

Отправляя традиционный ежемесячный обзор периодики, каждый раз замедляешься - а не умрёт ли кто-то ещё (сейчас вот пришлось добавлять о Кенжееве) - одёргивая себя и ловя на противоречии жизненной логики и цинизма, граничащего с прагматизмом. Смертепад жуток, но тенденция неизменна: умирают лучшие. За последний год или больше эта грёбаная тенденция ещё ни разу не изменила себе. Но, вспоминая Андрея Таврова или Мариэтту Чудакову, ушедших раньше, на високосный или ещё какое-то глупое суеверие списать не получается.

Читаю мемуары Рейна впервые ("Мне скучно без Довлатова", 1997) - спасибо Стасу Мокину, который помог их добыть, и Ярославу Минаеву, который навёл на мысль о том, что их надо добыть. Очень легко идут, но во многом в силу пустотности их содержания и отсутствия какого-то центрального, связующего сюжета. Много забавного, но единственный сюжет - Рейн на фоне пестроты современников, в их слепящем окружении. Очень большой контраст с мемуарами Наймана об Ахматовой (которые так ругает Лев Лосев в своём "Меандре" за нарциссизм, за указание, что, мол, переводили Леопарди вместе с ААА и якобы стремление этим подчеркнуть свою значимость) - но настоящий нарциссизм - вот он. Интонация рейновских мемуаров, впрочем, характерная: это такой разговор с поднятым пальцем в застолье, который позволяет "убедительно" (как о значимом) говорить абсолютно обо всём. Этот громокипящий, подавляющий голос застольного тамады хорошо слышен. И слышно "не перебивай", которое сохранила Татьяна Бек в интервью с ним, гениально умевшая сохранять при расшифровке интонацию беседы (это "не перебивай" я слышу как отражение их последнего, страшного телефонного разговора - даже если прямо этой реплики не было).