Libris Et Theatrum

#LibroDiem Каждая новая «душа» Веры Богдановой - шире предыдущей. Главы, на которые поделены «Семь способов засолки душ» увеличиваются в объеме, продолжая раскручивать историю в двух временных пластах. Так читается, как ни странно, легче. В прошлом продолжает действовать деструктивная, как бы сейчас назвали, секта «Сияние», которые в 1990-е годы развелось немало. Вера Богданова, рассказывая о пути основателя (явно закончившегося трагически) Дагаева, художественно вбирает в описание секты всё самое пугающее и гадкое, что могло бы произойти. Нелепые и страшные ритуалы, насилие, наркомания, убийства и суициды. «Сияние» - филиал ада на земле, руководимый одним невероятно сильным и харизматичным человеком. Об этом вспоминает дочь Дагаева Ника, со странной татуировкой на руке и незаживающей душевной раной. Ее болезнь окутана и болезненными симптомами, и поэтической инфернальностью. Нет, писательница нисколько не романтизирует травмированную психику. Но читатель будто видит мир глазами героини, в котором, конечно, страшно, жутко, но и заманчиво увлекательно. Медведи, духи, трупы и другие видения – это изнанка нормальной, приземленной жизни. Правда, в третьем эпизоде одно из видений Ники оказывается реальностью. И труп, сидящий за столом разгромленной квартиры, откуда они с матерью некогда бежали, эффектно завершает главу. А читатель остается гадать и волноваться – кто же это. Потому что в этом эпизоде он получил еще больше подробностей о пропавшей сестре Ромы. И парень, и их мать все еще надеются, что Света, ставшая жертвой секты, всё еще жива. С какой правдой и болью Вера Богданова пишет о поведении матери. Измученной, в постоянной истерике, обращающейся к гадалкам и прочим шарлатанам в надежде узнать о дочери. Ни грубоватый сын, ни окружающие люди не могут ей помочь. Жестокая, беспощадная история, пытающаяся проявить ниточки, за которые дергают человеческие души мастера манипуляций. #ВераБогданова

И, конечно же, нельзя пройти мимо мрачноватых иллюстраций Пегги Фортнум. Сплетение карандашных штрихов идеально передает зыбкость повести, сочетание детской наивности и взрослой горечи. Фортнум как бы и создала портреты главных героев, но они лишены ясных черт и не мешают воображению читателя, а лишь подталкивают его в направлении той суровости, отчужденности и финального просветления, которым обладает текст Робинсон. #ДжоанРобинсон #ПеггиФортнум

#LibroDiem Помнить всё Британская литература крепка традициями. От нее получаешь ровно столько, насколько ты этого достоин. Тему одиноких девочек, роман взросления и воспитания из Старого Света прекрасно вывезли американки. Но и на Британских островах остались адепты того удивительного мира, где нереальность реальнее в прозорливости и глубочайшей онтологической связи с туманами и островами, порождающими особое состояние души. Джоан Робинсон более полувека назад вырастила повесть «Здесь была Марни» из провокационного готического романа и суровой сентиментальности Чарльза Диккенса, удобрила протестной нежностью сестер Бронте. И получилась драма памяти, прививка жизнелюбия интроверту. Искусство, с которым Робинсон создала внутренний мир девочки Анны, вписанной среду провинциальной простоты, непостижимости природы и ускользающей красоты, могло бы стать взрослым романом. Но, собственно, зачем? Когда теперь каждый подросток, находящийся на грани разочарования в этом мире, отчаянно стремящегося встроить свой центр во вращающуюся вселенную, сможет отождествить себя с героями этой истории. Переводчик Мария Семенова передала для русского читателя старомодное достоинство литературного слога Робинсон, будто вздыхающей по ушедшей эпохе. Современные словечки и манера выражаться позволяют избежать неловкого архаизма и подчеркнуть тот готический прием, на котором строится интрига повести. Любимая британцами позиция – сирота Анна со странностями, выражающими ее детскую травму. Но Робинсон сразу же определяет границы – ее мир не совершенен, но и не жесток. Девочка живет в окружении тактичных и симпатичных людей, которые не мешают ей и ее одиночеству. Но и не помогают. Не из-за черствости и равнодушия, а просто не знают как. Главным откликом на душевное состояние героини становится природа. Живописные виды английской деревушки на болотах у моря столь красочны и любовно выписаны, что топографический прототип уже стал местом туристического паломничества. Жизнь обитателей идет по давно заведенному графику, с наивными беседами, чопорным этикетом, добрососедской осторожностью. И Анна на мгновение, как и положено в каноне, становится возмутителем спокойствия. Несправедливость, с какой к ней начинают относиться другие дети, да и некоторые взрослые, с одной стороны, клише, а с другой – важный психологический мостик к фантастической истории дружбы с Марни. Ведь Марни – это не просто отражение Анны, ее добровольного изгнанничества, но и упоительное воплощение подростковой мечты о другом, таинственном и прекрасном мире, отождествлённым с полусказочным прошлым. В заброшенном доме по прихоти мистических сил вспыхивают огни, играются шумные и беззаботные балы, льется прекрасное изящество и легкость бытия. Но Марни для героини не волшебная фея, а трикстер, исчезающий в самый опасный момент. Отражение душевных проблем, неуживчивости, непостоянства как тайное желание вернуться к людям. С изобретательной метафорической увлекательностью Робинсон исследует психологию ребенка на пути от травмы к примирению с самой собой, жизнью и людьми. Тоже в классической сюжетной манере большая семья Линдсеев становится воплощением мечты о свободе, близости и уважении к личному пространству ребенка. Линдсеи, занимающие дом, где только что свершилась напряженная готическая история, идеально составлены из хулиганов и тихонь, мудрых и ласковых родителей. В этой семье Анна находит свое место и начинает лучше понимать тех, кто и раньше о ней заботился, но был стеснен своими собственными комплексами и переживаниями. Писательница дает каноническое разрешение мистической загадки, но не полностью списывает всё на игры разума и психики. Открытия, сделанные еще в XVIII веке, органично увязываются с современным желанием преодолеть рациональность, оставить пространство для болезненной и счастливой фантазии.

Робинсон Дж. Когда здесь была Марни : роман / Джоан Робинсон ; пер. с англ. М. Семёновой. - СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2017. - 304 с. - (Почти взрослые книги).

Рубрика "Как молоды мы были" А вы перечитываете тексты, которые были написаны давно? Появляется ли чувство стыда или неловкости за них? Ровно 18 лет назад я писал вот так. Еще учился в СПбГАТИ - теперь РГИСИ, но уже мнил себя ыкспертом. Пороть надо было тогда сильнее за такие высказывания. Хотя нафталин спектакля никто не отменял. "Царская невеста" в Михайловском театре Нравится мне называть этот театр Михайловским. Кто еще называет малым оперным - всё ж лучше, чем советское Театр оперы и балета им. Мусоргского! И вот решился я там послушать Римского-Корсакова, да еще и девчонок сводить. Слыхал я про режиссуру Гаудасинского много "лестного". И пошли мы именно ради режиссуры. Бывают ли спектакли ни о чем? Этот именно такой. Вышли актеры и пропели два действия что-то. Оркестрик жидковат, поэтому все изыски композитора в национальном духе где-то потонули. Порадовали голоса. Н. Копылов в партии Грязного доставил удовольствие. Пусть он не яркий актер, зато голос ровный, приятный, академический и выразительный при этом. И тут же на контрасте И. Спичко в партии Лыкова. Такого козлоподобного блеяния мне еще не удавалось слышать. Во втором действии приходилось сползать под кресло от возмущения и хохота одновременно. Женщины тоже на контрасте. Пусть у Е. Егоровой (Любаша) голос погрубее и жестче, чем у Н. Мироновой (Марфа), но зато драматизма больше, именно драматического драматизма ;). Миронова идеально выпевает, но слов абсолютно не разобрать. Этакая голубая героиня без характера (привет режиссеру?). Даже в сцене безумия никаких эмоций... Любопытно было наблюдать за В. Лукьяновым-Бомелием. Хорошо бы ему Бартоло спеть, был бы на своем месте идеально. Что же касается господина Гаудасинского, то тут хоть смейся, хоть плачь - зависит от темперамента. Про сценографию Окунева говорить не буду - не о чем. Да, эффектно выглядят свечи-колонны, но только сами по себе, не в этом спектакле точно. Костюмы Марусиной, конечно, не с рукавами в двенадцать аршин длиной, но хотя бы такие, какие мы себе представляем для царствования Грозного. На конец увертюры придуман балетный пролог, в котором очень слабый и страшный балет вытанцовывает трагический номер грязного прелюбодейства Грозного: приводят девушек, одну он своим посохом гонит за кулисы, а остальных начинают насиловать опричники, с прыжками и щелканьем бичей. Дальше все по тексту - ходят и поют. Разве только Грязной эффектно кнутом подкидывает табуретку во время пения. Во второй картине народ из церкви обсуждает царские прихоти, и под это дело девушки выносят качели, которые закреплены на колосниках, т. е. где-то на небесах. Это нужно для того, чтобы Марфа на них покачалась пол минуты, исполняя свою арию. Смешно? Смешнее было когда Лыков вылетел из-за кулис (надо понимать, спускаясь с крыльца дома Собакина). Он чуть не спотыкается и на бегу прощается с хозяином. Можете сами дофантазировать, что же так погнало героя. Ни опера, ни дальнейшая режиссура объяснений не дает. Потом за прозрачным супером с изображением орла двухглавогого (!) еще один убогий танчик якобы в покоях царя. Во втором действии взгляд цепляется только за финал. Марфа пропевает свои заключительные две строчки и выходит царь. В движение приходят колонны-свечи, окружающие героиню, сверху напяливается купол и все окрашивается в кровавые тона. Прозрачно до безобразия. Хотя оригинально похоронили Марфу прямо на сцене (типа еще и часовенку на могилке выстроили). Вот так вот. Не значит, что все так было плохо. Свое удовольствие я получил. Но так и не понял - к чему же все это было? Помимо музыки и голосов? 8 июля 2006 года

Рубрика "Как молоды мы были" А вы перечитываете тексты, которые были написаны давно? Появляется ли чувство стыда или неловкости за них? Ровно 18 лет назад я писал вот так. Еще учился в СПбГАТИ - теперь РГИСИ, но уже мнил себя ыкспертом. Пороть бы надо было тогда сильнее. "Царская невеста" в Михайловском театре Нравится мне называть этот театр Михайловским. Кто еще называет малым оперным - всё ж лучше, чем советское Театр оперы и балета им. Мусоргского! И вот решился я там послушать Римского-Корсакова, да еще и девчонок сводить. Слыхал я про режиссуру Гаудасинского много "лестного". И пошли мы именно ради режиссуры. Бывают ли спектакли ни о чем? Этот именно такой. Вышли актеры и пропели два действия что-то. Оркестрик жидковат, поэтому все изыски композитора в национальном духе где-то потонули. Порадовали голоса. Н. Копылов в партии Грязного доставил удовольствие. Пусть он не яркий актер, зато голос ровный, приятный, академический и выразительный при этом. И тут же на контрасте И. Спичко в партии Лыкова. Такого козлоподобного блеяния мне еще не удавалось слышать. Во втором действии приходилось сползать под кресло от возмущения и хохота одновременно. Женщины тоже на контрасте. Пусть у Е. Егоровой (Любаша) голос погрубее и жестче, чем у Н. Мироновой (Марфа), но зато драматизма больше, именно драматического драматизма ;). Миронова идеально выпевает, но слов абсолютно не разобрать. Этакая голубая героиня без характера (привет режиссеру?). Даже в сцене безумия никаких эмоций... Любопытно было наблюдать за В. Лукьяновым-Бомелием. Хорошо бы ему Бартоло спеть, был бы на своем месте идеально. Что же касается господина Гаудасинского, то тут хоть смейся, хоть плачь - зависит от темперамента. Про сценографию Окунева говорить не буду - не о чем. Да, эффектно выглядят свечи-колонны, но только сами по себе, не в этом спектакле точно. Костюмы Марусиной, конечно, не с рукавами в двенадцать аршин длиной, но хотя бы такие, какие мы себе представляем для царствования Грозного. На конец увертюры придуман балетный пролог, в котором очень слабый и страшный балет вытанцовывает трагический номер грязного прелюбодейства Грозного: приводят девушек, одну он своим посохом гонит за кулисы, а остальных начинают насиловать опричники, с прыжками и щелканьем бичей. Дальше все по тексту - ходят и поют. Разве только Грязной эффектно кнутом подкидывает табуретку во время пения. Во второй картине народ из церкви обсуждает царские прихоти, и под это дело девушки выносят качели, которые закреплены на колосниках, т. е. где-то на небесах. Это нужно для того, чтобы Марфа на них покачалась пол минуты, исполняя свою арию. Смешно? Смешнее было когда Лыков вылетел из-за кулис (надо понимать, спускаясь с крыльца дома Собакина). Он чуть не спотыкается и на бегу прощается с хозяином. Можете сами дофантазировать, что же так погнало героя. Ни опера, ни дальнейшая режиссура объяснений не дает. Потом за прозрачным супером с изображением орла двухглавогого (!) еще один убогий танчик якобы в покоях царя. Во втором действии взгляд цепляется только за финал. Марфа пропевает свои заключительные две строчки и выходит царь. В движение приходят колонны-свечи, окружающие героиню, сверху напяливается купол и все окрашивается в кровавые тона. Прозрачно до безобразия. Хотя оригинально похоронили Марфу прямо на сцене (типа еще и часовенку на могилке выстроили). Вот так вот. Не значит, что все так было плохо. Свое удовольствие я получил. Но так и не понял - к чему же все это было? Помимо музыки и голосов?

#LibroDiem Чтение книги сериальным способом дело довольно напряженное. Тем более, что «Семь способов засолки душ» Веры Богдановой – не бульварный роман. Хотя писательница призналась, что пыталась выстроить эпизоды так, чтобы заканчивать «на самом интересном месте». Роман полифоничный, поэтому в чтении «Душа вторая» смотрится не продолжением, а осколком. В сеттинге сильнее нарастает «скандинавская атмосфера» - рифмуются кровь, смерть и снег. Психопатия и трудно переносимое напряжение всеобщего недоверия, недоговаривания, страха и боли за прошлое, прорастающее жесткими корнями в настоящее. Молодой парень Роман, которого в начале мы увидели глазами Ники заинтересованно, но несколько иронично, обретает свой голос. В семье Романа случилась трагедия, которая наверняка связана с историей секты, которой руководил отец Ники. Парень чувствительный, но со стержнем. И очень любопытно, какую роль он сыграет дальше, по мимо поисков пропавшей сестры. Прошлое Ники обрастает подробностями. Биография отца, устройство секты «Сияние» и его положение в обществе Староалтайска вроде бы прояснены. И можно догадаться, как Дагаев связан с убийствами, которые так отчетливо являются героине в болезненных видениях. Потустороннее в романе вроде бы отрицается. Но Вера Богданова так явственно передает оптику главной героини, что жестокие лесные духи начинают мелькать среди деревьев. А на фоне непостижимые мрачные горы, как будто запирающие этот мирок, отрезающие его от реальности. #ВераБогданова

Какого-то сильного впечатления поэзия Кэрролла не производит, образы кажутся вторичными, строки местами неуклюжими. Даже будучи серьезным, автор держит иронию про запас, а патетика тяготеет к пародии. Отсылок к классическим образам тоже немало. «Пак утраченный и обретенный» - привет Джону Мильтону. «Долина тени смертной» - парафраз Джона Баньяна. Есть среди образов Кэрролла и шекспировская «Ива». Удивительно, как христианское страдание уживается в поэзии с барочной красочностью, основанной на магическом восприятии мира. Литургичности отдельных стихотворений нисколько не мешает фривольность других. Соавтором поэта выступает Артур Б. Фрост, изображая на заставках ренессансных младенцев, которые прячутся под листочками и грибами, катаются на омарах. Они невинны и чисты, будто ангелочки. Но всё же энергичны и строптивы, как силы природы. Их невинность и беззащитность обманчива. За этой салонной игривостью могут скрываться тайные страсти и желания. Ранние стихи В поэтическом наследии Льюиса Кэрролла есть еще ряд произведений, незаслуженно отставленных в сторону. И пусть в них, как и в более зрелых циклах, нет стройной формы, зато есть острый ум и проницательность. С сатирической беспощадностью Кэрролл наблюдает за обществом, что отражается даже в названиях – «Пунктуальность», «Правила и нормы», «Факты», «Ложные понятия». Сквозь шутовство и легкомысленность строк хорошо проглядывает строгость и распущенность викторианской эпохи, ее парадоксальная логичность и вера в волшебство. Мода на средневековые мотивы, легенды и фольклор, тоже не обошли пародийную смекалку молодого Кэрролла. В стихотворении «Леди ковша» двадцатидвухлетний поэт распевает о любви к кухарке в ритмах старинной баллады. И хоть «Лэ» не отличаются изяществом строки, они уморительно смешны, воскрешая настроение рыцарский дух в современных автору людях. Из этой неуклюжести рождается меткий портрет времени. Сбивает Кэрролл и лирический пафос с Уордсворта, тасуя в стихотворении «На вересковой пустоши» популярные романтические тропы в жанре вопросов и ответов лирическому герою. Получается уморительная абсурдистская песенка, воспевающая отнюдь не романтические моменты жизни. Эпическая поэзия Кэрролла при всей литературной сиюминутности, обладает мощной харизмой и умом. «Новизна и романцемент» Как же сильно Льюис Кэрролл язвил романтизм! В небольшой новелле он вывел поэта, чьи притязания на высокую поэзию не пришлись ко двору, причем буквально – он завидует придворному успеху Альфреда Теннисона. Как гоголевский маленький человек, он гуляет по лондонским улицам, одержимый отыскать формулу романтизма, а натыкается на роман цемент – грубую техническую материю. Словоизобретательство, сделавшее славу писателю, и здесь срабатывает в комическом ключе, обрекая героя во власти иллюзий на душевные муки. И горька его судьба – не отыскав романцемент, рассказчик «вступает в коммерческие отношения» с поставщиками вина и крепких спиртных напитков. Писатель смеется над графоманством и возвышенной лексикой, искусно обыгрывает абсурд как модель реального мира. Но оставляет после себя пустоту. Такое ощущение вообще свойственно юмористическим текстам, а здесь особенно чувствуется ленивость и грубость жизни, самовлюбленность и бессмысленность мира искусства.

«Фотограф на выезде» Увлечение Льюиса Кэрролла фотографией привело не только к появлению серии снимков, отражающих викторианскую эпоху, но и симпатичного маленького рассказа о превратностях судьбы фотографа. В сюжете или стиле рассказа нет ничего необычного – это меткое и хлесткое юмористическое наблюдение за окружающими. Герой, конечно же, влюблен в девушку из семьи социальным статусом повыше. У нее есть неприятный (в оптике рассказчика) соперник. А сеанс фотографирования семейства превращается в череду курьезов. Всем досталось в его хлестком описании непоседливости, чванства, сумасбродства, коме возлюбленной. На снимках появляются монстры – не только люди, но и животные. И то, что для фотографа тех времен представляло серьезную технологическую проблему, у простого читателя вызывает закономерный смех. Композиция построена как объяснение, почему фотограф появляется с синяками, и в финале его незавидная участь проясняется. В этом слышны мотивы, которые станут классическими для первых кинематографических комедий, заимствовавших фарсовые приемы и ситуации. «Вильгельм фон Шмиц» Пародийное балагурство, отсылающее к немецким романтикам и весьма эмоциональной британской прозе реалистического направления. В небольшом эскизе Льюис Кэрролл с иронией оттаптывается на прозаических и поэтических клише. Они касаются и сюжетов, и портретной манеры, и персонажной системы, представленных с фельетонной беспощадностью. Подзаголовки «старинная пьеса» к отдельным главам добавляют еще своеобразной театральности. Герои используют приподнятую риторику, общаясь с театральным пафосом. Да и развязка тоже не без сценического эффекта, осмеянного едким опрощением. Кэрролл в таких миниатюрах предстает светским шутником, у которого находится искристая шутка на самое модное и серьезное, что волнует общество. «Шотландская легенда» Еще одна безжалостная пародия Льюиса Кэрролла на модную в его времена литературу. На этот раз осмеянию подверглись готические истории как ответвление романтизма. Замки, призраки и глупые обыватели стали героями ироничного повествования из XIV века. Да, и при этом Кэрролл даже вводит анахронизм, позволяя рассказчику напевать песенки из несуществующего наследия Шекспира. Кстати, смешное выдержано именно в шекспировской манере, когда суеверия и страхи представлены абсурдным образом. По сюжету некто Мэтью Диксон рассказывает о призраках в замке Окленд. При жизни эти люди были карикатурными, а их существование в виде потусторонних видений и вовсе глупое. Увлечение такими историями писатель превращает в любимую игру со словами и категориями, где основные клише буфонно обыгрываются. Кстати, один из эпизодов может показаться пародией на нейросети. Хозяйка замка мечтает о портрете, но никак не может сойтись в цене с художниками. Пока не появляется шарлатан, который по любому запросу быстро изготавливает картину. Только изображения получаются ущербными – то нет ног, то головы. Очень напоминает лишние пальцы в интерпретации искусственного интеллекта. #ЛьюисКэрролл #ДжонТенниел #ГарриФарнисс #ГенриХолидэй #АртурФрост

#LibroDiem В глубине великой фантазии Несмотря на то, что «Полное иллюстрированное собрание сочинений в одном томе» Льюиса Кэрролла массовое издание, оно позволяет разом ознакомиться и с известными сочинениями, и сделать открытия в поэзии и малой прозе, которые не сразу отыщешь. А еще полюбоваться рисунками самого Кэрролла и Артура Б. Фроста, который иллюстрировал поэтические циклы. Впрочем, полное собрание далеко не полное, а только художественное. Здесь не хватает беллетризованных научно-популярных, научных и публицистических трудов писателя. И его дневниково-эпистолярного наследия. «Алиса в Стране чудес» Восхитительную сказку Льюиса Кэрролла можно перечитывать как калейдоскоп. Какие мотивы и размышления отзовутся на этот раз? Понятно, что текст уже давно весь изучен вдоль и поперек, а поколения читателей берутся за книгу в поисках беззаботности, безумия и хулиганства, какой бы на дворе ни стоял год. Кэрролл показал, что свежий и наивный ребенок наполнен вовсе не ребячливыми глупостями, а искривленными правилами и догмами, из которых состоит взрослая и, казалось бы, правильная жизнь. Алиса отражает условности этикета, тонны школьных знаний и случайного информационного мусора, который складывается в пасьянс Страны чудес. Со всей серьезностью и рассудительностью взрослых героиня пытается рационализировать сюрреалистический мир. И получается шаловливая пародия. Но за смехом и иронией проступает неприглядный вид общественного договора. Кажется, что здесь властвуют легкомысленная фантазия и воображение. Но на самом деле Страна чудес враждебна к Алисе. Все встреченные на пути персонажи постоянно грубят маленькой девочке. Конечно, ее пародийная рассудительность чужеродна сумасбродству и прихотливости мира. Но Алиса и не пытается с ним подружиться. Она назойливо стремится проникнуть за маленькую дверцу, хозяйничает в доме Белого кролика, прикидываясь не собой, бестактно разговаривает с Мышью и почти не скрывает раздражения перед Черепахой Как бы. Здесь все и всё не то, чем прикидываются, чтобы сбить с толку, доставить неудобства, показать дурной нрав и невоспитанность. Не удивительно, что сказка стала инструментом для психоаналитиков и не раз переигрывалась в депрессивном и хоррор-ключе. И хотя последние строки Кэрролла сентиментально развеивают жестокое и опасное очарование Страны чудес, каждое новое прочтение начинается с новым настроением. Давно уже стали классикой виртуозные пассажи перевода Нины Демуровой. Оригинальные лингвистические игры Кэрролла местами утрачены, но мастерски реинкарнированы и послужили поводом для самостоятельной ветви аллюзий в отечественной поп-культуре. А иллюстрации Джона Тенниела точнее подчеркивают мрачноватый ракурс сказки. Коренастая, страшноватенькая Алиса попадает в окружение, где классическая карикатура смешана с жизнеподобием. Один из самых ярких примеров – птица Додо. Кэрролл намекает, что Алиса не знает, как выглядит птица, потому что он протягивает ей руку. И художник вышел из положения, нарисовав Додо и крылья, и человеческие кисти, усилив тем самым жутковатый сюрреализм. А вот Чеширский кот и Грифон у него самые красивые и изящные персонажи, противопоставленные Черепахе Как бы – гротескному теленку с панцирем. Техника гравюры придает пародийности рисунка классическую увесистость, будто споря с работами для серьезных взрослых книг. «Алиса в Зазеркалье» До дрожи азартно наблюдать, как Льюис Кэрролл создает мир, в котором насмехается над чопорностью, логичностью, снобизмом, этикетностью, поправляемый рассудительным ребенком, имеющим о рассудительности уморительно смешное представление. Писатель сталкивает лукавую иллюзию зеркал и строгость шахматной партии. Но ведь зеркало – всего лишь физические законы, а чтобы выиграть в шахматы, простых расчетов мало, нужны талант и воображение. В общем, всё так запуталось…