Ложь постмодерна

Привет! Нет времени объяснять, я из будущего, и временной коридор скоро закроется. Попробую кратко. В будущем всё человечество уничтожено. Из-за тебя. Синтагматические нити темпоральных потоков разрушились как раз в тот момент, когда должно было состояться твоё первое за долгое время свидание. Наши учёные из подземной лаборатории провели кауза-исследование. Они выяснили, что трещина в реальности, из которой повалили внегалактические лотофаги, образовалась именно потому, что у тебя появился новый объект вожделения. Ваши отношения запустили непоправимую реакцию, и мир погиб. Мы не знаем, почему это стало возможным и какова истинная связь между событиями. Но теперь Европа сожжена зеленым огнём. По материковым руинам бегают мутанты. Внеземные биореакторы переплавляют павших во что-то невообразимо ужасное. Поэтому умоляю — сохрани будущее человечества. Никогда больше не ищи новых отношений. Звучит жестоко, да. Но это единственный способ прервать слияние с пустотой. Я был примерно в семи тысячах временных карманов — поверь, другого способа избежать трагедии не существует. Временной коридор закрывается. Спаси человечество. Ради всех нас. Обнимаю.

Люди любят рассказывать истории. Еще больше они любят эти истории слушать. Рассказывание историй — причина существования литературы, мифологий, традиций, глобальных нарративов и много чего еще. Каждая история — овнешненное чувство, возможность проживать чужую жизнь, присутствуя здесь и сейчас, в своем теле. Игры тоже создавались, как системы рассказывания историй. С собственными правилами, с сопротивлением внутренней среды. Игра — в том числе часть интерактивной литературы, хоть это определение и не является полным. Но живой текст складывается внутри мира правил и воображения. История, которая рождается из соприкасающихся механик, становится личной историей игрока. Мы сами конструируем сюжеты, чтобы проживать их: здесь рассказчик неотделим от свидетеля. Подобного опыта созерцательного присутствия в прошлом человечества не существовало — в собственном произведении для автора не существует дистанции, наделяющей форму необходимыми таинствами, а живые нарративные механизмы требуют серьезной отдачи. Ныне человечество впитывает в себя множество историй и потихоньку начинает скучать. В эпоху глобальной деревни микросюжеты возникают каждый день и умирают, не получая подпитки вниманием. Истории звезд, публичных фигур, арлекинов и архонтов — привычная человеческая пена, в которой одни и те же элементы лоска и падения комбинируются бесконечное множество раз. Виденное вызывает скуку. Все это уже было. Когда интерес к человеческим историям падает, на передний план выходят игры. Игры с их нечеловеческими генерациями. Игровые рекомбинаторы событий никогда не предложат чего-то, в мельчайших деталях повторяющего наш, реальный мир. Сами системы правил не позволяют выйти за границы возможного, вынуждая довольствоваться имеющимся. Но и имеющееся уже ни на что не похоже. Истории дварфов, теряющих конечности в битвах с неуязвимыми глубоководными карпами, симов, меняющих шмотки и семьи, пока летающие тарелки забирают их детей — это выковано из реального и вымышленного человеческого опыта, но изменено генерацией. Порой настолько, что в подобном мутанте сложно увидеть привычную нашей глобальной деревне историю. Игры повествуют о нечеловеческом — однако их язык схож с нашим, их форма многое говорит о фигуре автора. Игры возникают из людей, рождаются из человечности и тайны присутствия. Когда общество устает рассказывать свои истории — игры приходят на помощь, позволяя каждому ненадолго превратиться в амбивалентную фигуру рассказчика и слушателя. Потенциал игр, как генераторов нечеловеческой событийности, существенно недооценен. Их роль будет расти — с каждым моментом вселенской усталости от мира и его привычного белого шума.

Рутина — подлинная магия бытия. Люди очень не любят что-то повторяющееся, утомительное и при этом необходимое. Требование постоянно совершать одни и те же комплексы действий приводит творческого человека в ужас. На первый взгляд, в рутинном и бытовом нет никакой романтики — лишь медленная катастрофа увядания. И всё же. Как говорил Гурджиев, человек может за короткое время освоить любой человеческий навык — проявленный субъект хорош в ковроткачестве, танцах, песнях и магии, при этом нет нужды прикладывать великие усилия, чтобы заниматься ремеслом. Похожий взгляд отражён в знаменитой цитате Хайнлайна — «человек должен уметь менять пеленки, писать сонеты, вести бухгалтерию, возводить стены, вправлять кости» и вот это всё. Не нужно быть богом, чтобы научиться человеческому. И всё же требуется редкое сочетание воли и безмятежности, чтобы смиренно делать одни и те же вещи на протяжении жизни. Чтобы готовить, убираться дома, общаться с людьми и воспитывать детей. Чтобы учиться, делать одинаковую работу, делать её чуть лучше. Чтобы взрослеть, стареть, принимать неизбежное. Большую часть космоса заполняет пустота. Большую часть человеческой жизни заполняет рутина. Люди в ужасе бегут от тривиализации существования. Они уходят в лес, бросаются в водоворот событий, расточительствуют и отдаются высокому карнавалу. Лишь бы не остаться с рутиной наедине. Лишь бы не заглянуть в подлинную серость жизни. Но только человек, всегда делающий одно и то же, становится мастером своего дела. Потому что мастерство начинается там, где дело врастает в кожу и становится частью цикла одиночества. И способность примириться со своим призванием — как и с тем, что оно не потрясёт бездны и не расколет небеса — суть высшая бытовая магия из возможных.

Давным-давно, ещё до того, как проклятые психологи изобрели пирамиду Маслоу и бихевиоризм, человечество жило совсем иначе. Не было никакого общества потребления. Не было иерархии потребностей, самоутверждения через золотые унитазы, компульсивных покупок для лечения хронической неспособности удивляться. Не было разнообразных рекламных агентов и хищных коммивояжёров. Не было чёрной магии маркетинга и экономики услуг. Не было всего того, что вогнало мир в петлю бесконечного самопожирания и культурного расточительства. Вместо этого были покой и созерцание. Наши далёкие предки, одетые в кожу волшебных тварей, выходили из пещер и любовались на небо, усеянное гигантскими звёздами. Им не нужно было искать нормальное жильё, уважение и самореализацию. Тогда и вовсе не существовало этих богомерзких слов. Далёкие предки смотрели на движение шерстяных слонов, созерцали безмятежные реки, кишащие антиисторичными ихтиандрами. Всё нехитрое пространство человеческой свободы полнилось чудесами. Да — чудеса могли откусить ногу и уволочь в кромешную тьму. Но чем это хуже консультанта из М-Видео? Бытие первого человека разливалось молочными реками по кисельным берегам. Весь мир был холстом — где чудо сплеталось с возможностью, рождался замысел. Гигантские звёзды, тогда ещё не затянутые облаками потребительского эгоцентризма, смотрели на начинающееся человечество с холодной любовью. Они верили — однажды розоватый гоминид покорит мир чудовищ и вознесётся к бездушным булыжникам, чтобы начать эпоху чудес во всех измерениях и пространствах. Но розоватый гоминид, стоя на пороге вечности, предпочёл посадить себя в клетку ограниченных мотиваций. Когда клетка непомерно разрослась, всё человечество невольно оказалось внутри неё. В какой-то степени даже это было чудом — и оно отменило возможность последующих чудес. Антиисторичные ихтиандры превратились в обыкновенных рыбов. Шерстяные слоны от стыда сбросили волос и голыми бежали в Африку. И гигантские звёзды, неодобрительно качая своими головными булыжниками, смотрели на то, как человечество тонет в гигантской воронке имени собачки Павлова. Всё измельчало. Предсказуемость победила.

Как известно из описаний, у книжной нечисти постоянно чего-нибудь не хватает. У кого-то ног, у кого-то кожи. У кого — и нормальной системы открывания глаз, как в случае с Вием. Но я наткнулся на ещё более интересный образ, при котором у книжной нечисти натурально нет, так сказать, спины. И вот стало интересно. А отсутствие спины — это как вообще? Как у чучел, которых прибивают к доскам? Голая плоскость вместо мышц и позвоночника? Или что? Ответ любезно нашёлся там же, где и оригинальный образ. У нечисти нет спины в одном смысле: стоит увидеть её сзади — и она исчезнет. Вместо спины — ноль, ничто, пшик. Голая реальность. Спина — в некотором смысле изнанка нечисти, её генезис. Если осознать «спину» отродья, как изначальный вымысел, то и морок будто бы рассеется. Видимо, психоанализ на протяжении многих лет пытался увидеть нечисть со спины. Обозначить её нихил, растворить в безжалостной реальности, словом — ухватить за хвост. Разумная линия поведения. Только вот психоаналитики не учитывали, что у ряда кошмаров спина всё-таки имеется. И порой это очень интересная спина — ведь из неё может расти нечисть гораздо более жуткая, необъяснимая и внушающая, чем какой-нибудь безобидный кларихун на «лицевой» стороне.

- Ты украл у меня денег? Смартфон. - Смартфон. - Ты 7400 украл дай бог 7.5 миллион? Смартфон. - Смартфон. - Будешь тратить на лечение родных? Смартфон. - Смартфон. - Смартфон vivo. - Смартфон vivo. - Просить у бога пока дишу чтоб тебя наказал? Vivo. - Vivo. - Ты украл будешь тратить? Vivo. - Vivo. - Дай бог бог тебе накажет. Смартфон vivo. - Дай бог бог тебе накажет. Смартфон vivo. - Повторите три раза. Смартфон vivo. - Смартфон vivo. Смартфон vivo. Смартфон vivo. - На этом всё. Кей стабилен. Можете пройти за бонусом.

Что касается новой цензуры ряда книжек, благодаря которой сомнительные места закрашивают чернилами ещё на уровне типографии. Ныне озолотится автор, который возведёт перфоманс в культ. Должна появиться книга, где все ключевые сюжетные места скроют чёрными плашками. В духе «Дома листьев» и SCP, но точечно — чтобы читатели понимали, о чём речь, одновременно сохраняя простор для спекулятивного чтения. Так кроме приятного ощущения тайны(тм) у книги появится ещё и политическое измерение. Истинную структуру произведения будут разгадывать лороведы, активисты, экстремисты и спецслужбы одновременно. А автор сможет делать мизинчиком на многочисленных интервью и продавать диплор через подписку. Такое себе развитие антиромана в эпоху медиа. Люди давно уже признали важность сюжетных спойлеров. Но спойлеры, под которыми может быть всё, что угодно — это новый уровень критики знака. В конце концов, лучшим источником смыслов всё ещё остаётся читательское воображение.

В целом я привык считать, что характер общества определяется его безумием. Точнее, отдельными безумиями — безумцы ведь куда ярче выделяются на фоне оглушительного молчания людей обычных. В глубоком море единственная точка самости — утопающий, который орёт от ужаса, бессилия и неправильности происходящего. Да и общество травмы подсветило таких людей, сталкивая разные формы безумия, чтобы в раненой нормальности ничто никогда не зарастало. Сейчас я полагаю, что общество раскрывается не через собственное безумие, а через собственную нормальность. Потому что образ нормальности на поверку оказывается куда более радикальным волеизъявлением, чем любые безумства. Безумие выбивает общество из фокуса равновесия, толкает его в некую бездну, осуществляет массовое разбиение сосудов. Нормальность желает вернуть мир к точке спокойствия. Только вот сами эти точки у разных людей сильно отличаются. Что есть нормальность сегодня? Затворничество в собственном микрокосме? Попытки сосредоточиться на делах и плодах дел своих? Долгая и изматывающая работа на благо светлого завтра? Чай с вареньем и бесконечный послеобеденный отдых в кресле-качалке? Единой позиции нет. Множество людей упорно работает на то, чтобы огородить себя бронёй собственной, личной нормальности. Но если реальность определяется суммой векторов, по которым её направляют, то и возвращение нормы становится раскалывающим движением, что смещает континенты и вновь выбивает существование в его предельную неустойчивость. Впрочем, даже движение к нормальности совершается потаённым, сокрытым способом. В обществе травмы попытки обрести почву под ногами уже кажутся кощунством — особенно тем, кого с этой почвы снесло космическими вихрями.

Как я вообще узнал о Ницше? Году в 2004 — золотое детство — по телевизору крутили повторы Комиссара Рекса. Сериал немецкий: собственно, Рексом зовут полицейскую овчарку, к которой прикреплён расследующий преступления офицер. Офицеров, судя по всему, убивали в каждом последующем сезоне, чтобы каст хоть как-то менялся, но собака служила центральным звеном всей истории. Впрочем, речь не об этом. В одной из серий всплыли загадочные самоубийства с общими мотивами. Все жертвы прыгали с большой высоты, у них были бумажки с пафосными фразами, они увлекались странным и так далее. Оказалось, что бумажки являются цитатами из Ницше, а самоубийцы были связаны с одним и тем же человеком. Человек, будучи начитанным и эрудированным статистом, свою причастность всячески отрицал. Но конец немного предсказуем. Эрудита обнаруживают с одной из жертв на мосту — оказывается, с помощью цитат из Ницше тот пудрил мозги всяким людям (вроде бы даже подросткам), обещая им то ли становление сверхчеловеком, то ли избавление от глупой жизни человека последнего. Естественно, сам он ниоткуда не прыгал, только подстрекал. Я мог неточно передать детали, но история в целом такова. Мотив преступника? Смысл происходящего? Сказать сложно. Видимо, при чтении Ницше преступник случайно проникся образом мыслей Шопенгауэра и решил точечно истреблять человечество сектантской обработкой пополам с нейролингвистической чертовщиной. В остальном выглядит абсурдно, но это конвейер телевидения — спасибо хотя бы за то, что про Ницше узнавали дети, смотревшие Комиссара Рекса в те годы. Но до первых сознательных попыток прочтения впечатление о Ницше оставило вокруг философской фигуры жуткий ореол. Философ самоубийц, апокалиптический пророк, едва ли не лжемессия поехавших сектантов — видимо, немцы даже спустя десятки лет были пришиблены коллективной травмой нацизма и до последнего чернили всё, что нацисты использовали в своей пропаганде. Но вот интересная вещь — в отличие от того же Шопенгауэра Ницше ведь предельно витальный философ. Жизнь, борьба, романтизм, восстание с молотком против идолов — ни следа тлена и космической печали. Даже в поздних записках сумасшедшего. При этом сколько культов смерти и её персональных глашатаев в той или иной степени заимствовали ницшеанскую риторику — и не сосчитаешь. Видимо, противоположности притягиваются. Даже внутри философского мира идей.

Для восточной традиции инцелибата настали чёрные дни. Её духовный вождь Поднебесный окончательно сошёл с ума. Судя по всему, беднягу облучили западные инцелократы, обеспокоенные тем, что молодая школа набирает опасное влияние. Никого больше не интересуют одноклеточные мемы про чедов-стейси, мьюинг и луксмаксинг. Молодёжь хочет обмениваться любовными энергиями, строить половой коммунизм, бороться с фемофашистками и торговлей сексом. Порядок вещей неуловимо меняется. Блэкпилл оказался уловкой западных инцелов, заглушкой, с помощью которой капиталисты удерживали пассионарных девственников в узде. Оказалось, что Половая Революция возможна. Именно за это они сейчас мучают Поднебесного! Именно поэтому вождь страдает от мук и параноит, пока по его следу идут агенты старого порядка. Не так ли страдали все те, кто говорил Правду? Мировая инцелократия может уничтожить человека, но она никогда не уничтожит идею. Энергии секса освободятся. Захребетники-вагинокапиталисты утонут в людской ярости. Восточное инцельство поднимает голову. Никогда больше общество не будет мыслить инцелибат в терминах бетабаксерства, гипергамии и факстрейшна. Оргонные потоки, производство удовольствия, половое бессмертие, секс как торжество духовной жизни — такой будет новая рамка восточной инцел-философии.