Political Theology Today

Вот когда вы будете перечитывать «Легальность и легитимность» Шмитта, ———— не стесняйтесь приложить ее к нашей жизни. Да, у нас, в отличие от Веймарской Германии, нет кризиса, нет бешеной борьбы политических сил и нет необходимости постоянно распускать парламент и назначать новые выборы. В этом смысле мы можем читать Шмитта с чувством глубокого удовлетворения, сравнивая свое благополучие с несчастьями немцев сто лет назад. Но не только это. Шмитт предложил там типологию государств, которая так и не стала конвенциональной, но имеет ограниченную пригодность. В частности, он выделяет государства «правления» (Regierungsstaat) и администрации (Verwaltungsstaat). В таких государствах может быть парламент, но парламент не для политики, не для представительства и не для принятия законов в точном смысле. То есть законы принимают — как иначе. Но что это такое? Закон — это юридическая реальность действующей нормы. И если в силу сложившихся обстоятельств администрация, то есть те, кто занимается текущим управлением, нуждаются в правовом акте, то распоряжения и меры, которые они предлагают, не обязательно могут иметь силу закона. Хуже того. В «государстве законодательства» (Gesetzgebungsstaat) потребности администрации могут натолкнуться на действующие законы. А изменить законы так просто нельзя, потому что парламент служит не администрации: а избирателю. Но как же получается, что при сохранении парламента удается любое мероприятие, любую превентивную меру объявить законом? Дело в том, что парламент может перестать представлять волю народа. То есть формально — да, а по существу издевательство, как говорил Ленин. Народ больше доверяет правлению (Regierung). Не правительству как кабинету, а именно правлению, высшей власти президента и только через него — правительству. Народ инвестирует волю и доверие туда, на самый верх, а это позволяет администрации стать правлением de facto. И все бы хорошо, но политико—юридическое достоинство нормы закона и обязательность правительственного распоряжения не одно и то же. В тактических мерах, в рутине бюрократических распоряжений нет народной воли. Народ не опознает себя и свою волю в управленческой бюрократии, даже эффективной. Он ее не поддерживает, он с ней смиряется. Результатом является конформное поведение, но смирение и поддержка — не одно и то же. Эта система хрупкая, потому что ни легальность, ни эффективность сами по себе ничего не держат. Они такие же тактические успехи, как и все меры, поставленные на место законов. Я забыл сказать, что практического смысла здесь нет никакого, но читать очень смешно.

Философия битвы и перемирия помогает решить одну сложность у Карла Шмитта. —————— Всякий, кто читал «Понятие политического» был, полагаю, ужален рассуждением про то, что враг — это публичный враг, а не личный. Христос заповедовал нам любить личных врагов, но молчал о политических. Это можно толковать различно, конечно, но суть аргумента сводится к тому, что война начинается при определении врага, а определение врага начинается с интенсивности вражды. То есть может быть враждебность какого угодно рода: к оппоненту в споре, к конкуренту в экономике, к еретику или иноверцу в религии. Но если эта враждебность не достигает степени экзистенциальной , нет политического врага. А когда он враг, то враг как таковой, все равно, что там лежало в истоке вражды. Это все знают, но важно напомнить. Где засада? Старый Шмитт, переиздавая ПП, с невинным видом сообщает, что его понятие вообще неправильно истолковано. Что настоящий «беллицист», причем с огромным стажем, — Э. Кауфман (этот Кауфман был в больших контрах со Шмиттом; Шмитт ему здорово нагадил при нацистах, а Кауфман не только не забыл, но и здорово отомстил ему в конце 50-х). А сам Шмитт, видите ли, писал для знатоков европейского международного права и про особого рода войну — лелеемую, оберегаемую войну нескольких веков европейской истории. Конечно, в смысле самообеления — это чушь, рассчитанная на тех, кто не лезет в оригиналы, в источники и контексты. Но это не только чушь — кто бы стал иначе читать это все сто лет без продыху? Нет, тут очень глубоко. С одной стороны, речь идет именно о войне между государствами, публичная вражда — суверенное определение врага. Государства — это поздний цветок европейской истории, коротка их жизнь, хрупкое существование. С другой стороны, понятие государства предполагает понятие политического, а не наоборот. Государства гибнут, распадаются, перестают быть, но политическое останется. Публичный враг как враг государства и враг народа — это сон чудесный из времен навсегда ушедших. На это место приходят фигурация публичной вражды, вырастающей из фундаментальной враждебности. Интенсивность и экзистенциальный характер сохраняются — внятный статус народа уходит. Экзистенциальный значит «в виду гибели», битвы. Между государствами бывает мир, иногда долгий. Но здесь нет мира совсем. Есть передышка между битвами при сохранении вражды.

Хотите добавить - про Легитимность у римлян? Книга о том, а как оно вообще работало у них там, без штата дипломированных бюрократов, на протяженной территории, это римское право. Американский автор пишет: потому что право - это вопрос веры, belief.

С Еленой Владимировной Тимошиной и Арсением Александровичем Краевским презентовали на Петебургском международном юридическом форуме-2024 книгу "Три царства права: Действительность. Действенность. Легитимность"

Конечно, это само по себе интересно (кто понимает, но понимающих сейчас много) ————————— Вот у Вебера харизматическая легитимность. Политический вождь — это спаситель. Но спасение — это категория религиозная. Политический вождь как бы обещает только политическое спасение, посюстороннее, но исторически это же не так, исторически политический вождь может быть одновременно религиозным лидером и обещать разные виды спасения, и прежде всего — религиозное спасение. Вебер до последнего избегает говорить о Боге и богах, оговаривая, как социолог, "по смыслу". Лишь года за полтора до смерти он срывается, он не прочь прорваться к трансцендентному и ждет пророка. Между тем, Шмитт, которого все клеймят за политическую теологию, берет аккламацию и Петерсона как чисто имманентную процедуру. Не говорит, что так устанавливается связь с трансцендентным, но говорит: если не собраться вместе и не провести ритуал, все рухнет. Литургия как процедура, а не установление или восстановление связи с самим сакральным. См. одновременные исследования Мосса о молитве и жертвоприношении. И вот отсюда он пробивает дорогу к общественному мнению (практически одновременно, на год позже, но явно под влиянием Тённиса), то есть получает импульс одновременно от протестантского теолога (Петерсон), что важно, потому религиоведение протестантское, и от светского социолога, причем крупнейшего исследователя Гоббса. То есть перспектива Шмитта — социологическая, насколько это вообще возможно. В отличие от Вебера. Шмитт был прав, когда писал в конце жизни Козеллеку, что настоящий основатель политической теологии Вебер. Ага. А настоящий основатель фундаментальной социологии — Шмитт.

К истории понятия —————————- Недавно искал, кто у нас первым стал писать об аккламации. Теперь-то понятно: и жук, и жаба начитались Агамбена и лепят, что хотят. Но это не в упрек, надо же как-то жить. А вот для меня было неожиданно, что я нашел это в одном тексте Льва Дмитриевича Гудкова 2004 г. Конечно, Гудков к аккламации относится плохо, это для него архаика и проч. Но имеет право, конечно. Интересно, откуда он это взял? Он ссылок в этом мест е не дает, непонятно, по какому мешку он бьет и какого осла в виду имеет. Все равно вызывает уважение. 20 лет назад. Здорово, но мб было и раньше? Интернет не все помнит. Между прочим, в "Учении о конституции" Шмитт прямо связывает аккламацию с общественным мнением, без общественного мнения — настоящего, то есть не подчиненного начальству и законам, не зарегулированного нормами — нет, говорит он, государства. Как раз потому, что государства нет без аккламации, то есть прямой поддержки тех, кто собирается вместе, присутствует, и орет хох или нидер. Когда Эрик Фегелин писал рецензию на "Учение о конституции" (то есть в 1931 году на книгу 1928 года) он тоже говорил, что это все архаика (впрочем, я его рецензию знаю по второисточнику, мб там все иначе повернуто). Но интересно, что Шмитт имеет гениальную социологическую интуицию телесного соприсутствия и ее важности для перформативного ритуала, сохраняющего политическое единство. Справиться с этим для общества модерна он не может, но фишку ловит абсолютно. А вот огромное количество либеральных и благонамеренных критиков фишку не только не ловили в старые годы, но и не поймают никогда.

ПО СЛЕДАМ ПМЮФ. Пока был на мероприятии меня спросили, зачем вообще оно нужно. И правда. Приходишь на некоторые секции и думаешь, что ведь ничего принципиально нового (с научной точки зрения) не произносят. Но Форум - это именно Форум, т.е. место публичного общения, встречи и прочего. Проще говоря, ожидать там прорыва научного знания нет смысла, это скорее площадка для отслеживания кругов на воде и общения. Для того, чтобы слушать издали отзвуки шагов по ступеням, возможно. И видеться с людьми. По следам форума. -Промо-видео Юрфака СПбГУ для Форума (у нас здорово, правда). - С Никитой Сергеевичем Малютиным (МГУ), Сергеем Львовичем Сергевниным (СЗИУ РАНХиГС) - С Евгенией Павловной Васьковой (Центр Медиации СПбГУ)

ДОСУЖЕЕ После сессии на петербургском международном юрфоруме обсуждали выступление Председателя КС РФ. Одна коллега сказала, что оно какое-то очень пессимистичное. Возможно. Мне оно напомнило скорее напомнило Зедльмайра с его «Утратой середины». Председатель много говорил о том, как ИИ угрожает человечеству, как угрожает ему трансугманизм и т.д. Так что в известном смысле настрой понятен. Вместе с тем, вспомнил я и о другом, сугубо личном, а именно о теме, которую я собирался развивать, но как-то за ворохом сиюминутных дел она совсем потерялась. Речь идет вот о чем. Шмитт в работе «О трех видах юридического мышления» говорит о представлениях о нормальном, как об основании значимости/действительности правового порядка. Я этот тезис пытался доказать в кандидатской. Мне кажется, у меня получилось, но если Вы не согласны, то ради Бога. В любом случае невозможно отрицать, что подобные представления по крайней мере играют ключевую роль в правовом порядке с точки зрения интерпретации, в том числе на этапе уяснения, правовой нормы. Например, Шмитт пишет о Bonus pater familias. Принципиально здесь то, как мы именно понимаем Bonus, что именно вкладываем в это общее понятие. В конституционном праве таких понятий много, но наиболее принципиальное – это понятие «человек». Собственно, мы всегда склонны «опрокидывать» наше актуальное нормальное представление в прошлое, но что именно подразумевали под понятием человека в разные эпохи и то, как это влияло на интерпретацию юридических актов, прав и свобод человека – это вопрос принципиальный. Более того, это ключевой вопрос политической теологии – природа и образ человека. Возможно, Шмитт именно это имел в виду, когда писал секретарю Метца о том, что его больше волнует христология. Ведь Христос - это не только Бог, но еще и человек. Впрочем, где-то значение антропологии он проговаривал вполне прямо. Помню я и Пола Кана. который начинает Out of Eden со слов "Зло делает человека человеком" (вполне шмиттиански, кстати, с точки зрения стиля). Я совсем немного писал об этом в статье «Умаление человека. Право и авторитет», которая вышла под редакцией В. Г. Графского (Царствие ему Небесное) в монографии «Современное государство и личность в историческом и философско-правовом осмыслении» в далеком 2017 году. Ее почти никто не прочитал и это даже хорошо. Того, что я там написал своими скромными аспирантскими силами мало, совсем недостаточно. Тут нужно что-то большее и на куда более долгое время. Нужны Гелен, Шельски, антропология, литературоведение, культурология... И дальше, конечно, связь с правовой субъектностью, но это уже вторая часть.

Ждём и надеемся 🙏