Контражур Ирины Павловой

СТРАСТНАЯ СЕДМИЦА. ВЕЛИКИЙ ПОНЕДЕЛЬНИК. ...Поутру же, возвращаясь в город, взалкал; и увидев при дороге одну смоковницу, подошел к ней и, ничего не найдя на ней, кроме одних листьев, говорит ей: да не будет же впредь от тебя плода вовек. — Мф. 21:18-19 *********** Все, чего ни попросите в молитве с верою, получите. Мф. 21, 22 *********** Дни Великой седмицы издревле посвящены Церковью каждый особому воспоминанию и каждый называется Великим. В Богослужении этого дня Святая Церковь приглашает верующих сопутствовать Христу, распяться с Ним, умереть ради Него для жизненных наслаждений, чтобы пожить с Ним. В таинственном созерцании сближая события Ветхого и Нового Завета, она показывает нам грядущие невинные страдания Спасителя в ветхозаветном прообразе целомудренного Иосифа, по зависти братьев невинно проданного и униженного, но после восстановленного Богом. «Иосиф, – говорится в Синаксаре, – есть прообраз Христов, потому что и Христос становится предметом зависти для Своих единоплеменников – иудеев, продается учеником за тридцать серебреников, заключается в мрачный и тесный ров – гроб и, восстав из него собственною силою, воцаряется над Египтом, то есть над всяким грехом, и вконец побеждает его, владычествует над всем миром, человеколюбиво искупляет нас дарованием таинственной пшеницы и питает небесным хлебом – Своею живоносною плотию». Из событий евангельских Святая Церковь воспоминает иссушение бесплодной смоковницы. Изсохшая смоковница, по словам Евангелия была для Апостолов знаменательною проповедью о силе веры и молитвы, без которых человек пред Богом духовно мертв. По разуму Святой Церкви, бесплодная смоковница изображает сонмище иудейское, у которого Иисус Христос не нашел истинного плода, а только лицемерную сень закона, которую обличил и проклял; но эта смоковница изображает также и всякую душу, не приносящую плода покаяния. Кроме повествования об иссушении смоковницы, утреннее Евангелие назидает нас сказанной Спасителем в этот именно день притчей о неправедных виноградорях, убивших сначала слуг господина своего, присланных за виноградом, а потом и самого сына своего господина. В этой притче нельзя не видеть и страшного осуждения христианам, дерзостно нарушающим заповеди апостольские и святоотеческие и тем продолжающим распинать Сына Божия своими прегрешениями. Если вы прочтете евангельские отрывки, которые положены на сегодня, то увидите, что тема суда проходит через них красной нитью; и она ставит перед нами вопрос: каковы мы?.. Чем мы кажемся, чем мы на самом деле не являемся? В чем наша лжеправедность, в чем наше ложное бытие перед лицом подлинного? По-гречески суд называется “кризис”: мы сейчас – и в течение всей истории – находимся в состоянии кризиса, то есть суда истории, то есть, в конечном итоге, суда Божиих путей над нами. *********** МИТРПОЛИТ АНТОНИЙ СУРОЖСКИЙ: Каждая эпоха – время крушений и обновлений; и вот все кажущееся – погибнет, все ложное – погибнет. Устоит только целостное, устоит только истинное, устоит только то, что на самом деле есть, а не то, что будто бы существует. Каждый из нас чем-то кажется: и в хорошем, и в плохом смысле; и все то, что кажется, рано или поздно будет смыто и разнесено: Божиим судом, человеческим судом, грядущей смертью, жизнью. И мы должны, если мы хотим вступить в эти дни страстных переживаний, раньше всего подумать: чем мы являемся на самом деле? – и только настоящими встав перед судом своей совести и Бога, вступить в последующие дни: иначе мы осуждены... Страстная Седмица – время особых искушений, поэтому следует быть особенно внимательными к своей душе, чтобы не погубить весь труд поста. Постящийся должен быть внимательным и бдительным, чтоб не подпускать к себе праздности, уныния, гнева и ссоры. Желаю всем крепости, помощи Божией и сил для прохождения Страстной Седмицы. Дай Бог дожить до Пасхи! https://www.youtube.com/watch?v=_YWJb-fAWV0

БАНИОНИС.

БАНИОНИС. 100 лет. Я о нём уже так много сказала на канале "Культура" (хотя в передаче осталось совсем мало из сказанного), что выговорилась "досуха" и писать не хотела. Но ему сегодня всё-таки 100 лет, и я его в былые времена очень, просто очень любила, да и позже, когда на "советских звёзд-литовцев" понавешали всех собак (впрочем, некоторым звёздам-эстонцам и звёздам-латышам досталось тоже, хотя литовцам больше) - продолжала любить за очень многие прекрасные его роли, начиная с потрясающего Вайткуса ("Никто не хотел умирать") и еще более потрясающего Ладейникова ("Мёртвый сезон"). У Баниониса, довольно интровертного в жизни, на экране раскрывался особый темперамент: "страсть, подёрнутая пеплом". Вроде, всё прогорело, видно лишь черные угольки, но только сунь руку - ожог обеспечен, куда более сильный, чем от буйного огня или крутого кипятка. Так бывает от того, что в этот седоватый пепел суёшь руку без острастки... Герои Баниониса были именно такими. Когда Ладейников, весь фильм живший потаенной жизнью "внутреннего голоса", врывался в дом, где допрашивали и мучили Савушкина (Ролан Быков), он вёл себя как герой боевика, хотя никаким героем боевика не был. Но вспышка его ярости и его боевые навыки так ошарашивали, оказывались такой неожиданностью. что казалось, будто этот человек впрыгнул сюда из другого фильма. А потом - снова такой - с виду "интеллигентный тюфяк"... В сущности, по-настоящему звёздный период в его кинобиографии длился не так долго: меньше 15 лет - с 1965-го по 1979-й. Когда ему было уже 40, а потом - немного за 50. Это было время его мощных актёрских свершений. Это были роли прометеевского толка - титаны: Ладейников и Гойя, Бетховен и Крис Кельвин ("Солярис"), Председатель клуба самоубийц ("Приключения принца Флоризеля") и Гэбриел Конрой ("Вооружён и очень опасен"). Но даже его "маленькие люди" - председатель Вайткус и Стауниц ("Операция "Трест"), МакКинли ("Бегство мистера МакКинли") и Фердинанд Люс ("Жизнь и смерть Фердинанда Люса") - на поверку оказывались не такими уж и маленькими. Они всегда были людьми, долго пятившимися; но, припёртые к стене, они оказывались способны на бунт, а не на покорность. То, что сегодня принято называть словом "харизма" (а тогда называли личной значительностью) проступало в его героях всегда. И всегда это была "страсть, подёрнутая пеплом". А потом настали иные времена, пришли иные герои, и жар, полыхающий под пеплом, внезапно оказался несколько лишним, избыточным... Все эти "лишние люди", страдающие от собственной никчемности, но думающие про себя, что они "могли бы быть Достоевскими или Шопенгауэрами, да среда заела". Как будто Достоевский или Шопенгауэр жили в дивном обществе и в изящной среде... Нет уж, дорогие! Тут уж так: или Достоевский - или Пупкин. И это - не вопрос везения и не вопрос "среды". Но именно эти, кого "заела среда", вдруг стали центральными героями эпохи, главной социальной эмблемой времени, и для Баниониса в этом круге ролей места было маловато. О, он прекрасно умел играть и "просто пепел", без тайной страсти. Играть завистников, играть много о себе мнящих ничтожеств он умел вполне. Но не они были его предназначением. И на первый план вышли другие актёры. А он остался доживать долгий свой, очень долгий век в ореоле былой славы и былых ролей, но без буйных вспышек и озарений, какими были так насыщенны те его полтора звёздных десятилетия. Итог? Не будет никакого итога. Он был большим актёром, из той великой когорты, кому в самую эпоху расцвета, на самом пИке, выпали вдруг довольно ничтожные времена и довольно ничтожные персонажи. Времена, когда титаны прометеевского толка кажутся смешными фанатиками, а героями кажутся успешные конформисты. И актёрам, игравшим титанов, просто не доверяли играть конформистов: а вдруг где-то "проболтаются", что на самом деле они не такие? Но он так уже и не "проболтался" больше никогда. Ни разу.

На Вербное в храме маленьких детей было - как рассыпанного гороха. Они стайками перемешались как хотели, повсюду, - слава Богу, хоть на солею и в алтарь не залезали. Вели себя при этом почти не шумно. И вот настоятель воззвал к Духу Святу, призывая Его на чашу с дарами. Прихожане встали на колени. Два крохотных мальчонки в джинсиках - братья-погодки, - оказавшиеся в окружении коленопреклоненных взрослых, несколько секунд попереступали с ноги на ногу, и тоже встали на колени, сперва один, потом другой. Священники встали с колен, следом тихо поднялись прихожане (не все). Дети, уткнувшиеся взглядами в пол, этого не увидели и не услышали. А когда подняли глаза, увидели, что на коленях стоят практически только они (ну и еще несколько человек). Опять потолкали друг друга локотками, один помотал головой, но потом всё же согласился, оба встали - и тут же куда-то умотали: наверное, к матери...

Вербное воскресенье. Всех с Праздником!

С Праздником, Православные! ВЕРБНОЕ ВСКРЕСЕНЬЕ. ВХОД ГОСПОДЕНЬ В ИЕРУСАЛИМ. Горький праздник... ...Они встречали великого Победителя, они размахивали пальмовыми ветвями, они ждали, что вот, пусть и не на белом скакуне, а всего-навсего на ослике, но Он пришёл, и всё сейчас устроит, как им хотелось. И они кричали ему «Осанна в вышних!». ...Не пройдёт и недели, и на все попытки чужеземного правителя спасти Его, они будут с упорством кричать «распни Его, распни!». Эти же самые тысячи встречавших Его и ликовавших, не отбили Его у недругов, а, напротив, помешали недругам спасти Его. Христос их полностью разочаровал. Он не оправдал их ожиданий. Суть праздника Входа Господня в Иерусалим – во всеобщем непонимании. «…свет пришел в мир, но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы» (Ин.3:19). Праздник Входа Господня в Иерусалим – это не просто воспоминание древнего события. Двадцать веков спустя, внешние обстоятельства нашей жизни стали совершенно иными, но сердце человека осталось прежним. Сегодня перед нами стоит тот же самый выбор, что и два тысячелетия назад, и сегодня как никогда актуальна фраза из «Причти о Великом Инквизиторе» романа Достоевского «Братья Карамазовы»: «Христос, зачем Ты пришел мешать нам?»... ПРОПОВЕДЬ МИТРОПОЛИТА АНТОНИЯ СУРОЖСКОГО. Благословен грядый во имя Господне! Из тропаря праздника. Праздники бывают разные. Сейчас мы встречаем праздник Входа Господня в Иерусалим; это один из самых трагических праздников церковного года. Казалось бы – все в нем торжество: Христос вступает в Святой Град; встречают Его ликующие толпы народа, готовые из Него сделать своего политического вождя, ожидающие от Него победы над врагом; разве здесь есть что-то трагическое? Увы, есть! Потому что все это торжество, все это ликование, все эти надежды построены на недоразумении, на непонимании, и та же самая толпа, которая сегодня кричит: «Осанна Сыну Давидову!», то есть, «Красуйся, Сын Давидов, Царь Израилев», в несколько дней повернется к Нему враждебным, ненавидящим лицом и будет требовать Его распятия. Что же случилось? Народ Израилев от Него ожидал, что, вступая в Иерусалим, Он возьмет в свои руки власть земную; что Он станет ожидаемым Мессией, Который освободит Израильский народ от врагов, что кончена будет оккупация, что побеждены будут противники, отмщено будет всем. А вместо этого Христос вступает в Священный Град тихо, восходя к Своей смерти... Народные вожди, которые надеялись на Него, поворачивают весь народ против Него; Он их во всем разочаровал: Он не ожидаемый, Он не тот, на которого надеялись. И Христос идет к смерти... Но что же остается одним, и что завещает нам Христос Своей смертью? В течение именно этих дней, говоря народу о том, какова будет их судьба, когда они пройдут мимо Него, не узнав Его, не последовав за Ним, Спаситель Христос говорит: Се, оставляется дом ваш пуст; отныне пуст ваш храм; пуст ваш народный дом; опустела душа; опустели надежды; все превратилось в пустыню... Потому что единственное, что может превратить человеческую пустыню в цветущий сад, единственное, что может дать жизнь тому, что иначе – пепел, единственное, что может сделать человеческое общество полноценным, единственное, что может помочь человеческой жизни стремиться полноводной рекой к своей цели, – это присутствие Живого Бога, дающего вечное содержание всему временному: Того Бога, Который настолько велик, что перед Ним нет ни великого, ни малого, а в каком-то смысле все так значительно – как перед любовью: самые мелкие, незаметные слова так дороги и значительны, а большие события иногда так ничтожны в таинстве любви. Оставляется вам дом ваш пуст... Народ искал земной свободы, земной победы, земной власти; его вожди хотели именно властвовать и побеждать. И что осталось от этого поколения? Что осталось от Римской империи? Что вообще осталось от всех тех, которые имели в руках власть и думали, что никогда она не отнимется у них? - Ничто. Порой – могилы; чаще – чистое поле...

А Христос? Христос никакой силы, никакой власти не проявил. Перед лицом непонимающих Его Он так непонятен: Он все мог, Он мог эту толпу, которая Его так восторженно встречала, собрать воедино, из нее сделать силу, получить политическую власть. Он от этого отказался. Он остался бессильным, беспомощным, уязвимым, кончил как будто побежденным, на кресте, после позорной смерти, среди насмешек тех, могилы которых теперь не сыскать, кости которых, пепел которых давно рассеяны ветром пустыни... А нам завещал Христос жизнь; Он нас научил тому, что, кроме любви, кроме готовности в своем ближнем видеть самое драгоценное, что есть на земле, – нет ничего. Он нас научил тому, что кроме любви, кроме готовности в своем ближнем видеть самое драгоценное, что есть на земле, – нет ничего. Он нас научил тому, что человеческое достоинство так велико, что Бог может стать Человеком, не унизив Себя. Он нас научил тому, что нет ничтожных людей, тому, что страдание не может разбить человека, если только он умеет любить. Христос научил нас тому, что в ответ на опустошенность жизни можно ответить, отозвавшись только мольбой к Богу: Приди, Господи, и приди скоро!.. Только Бог может Собой заполнить те глубины человеческие, которые зияют пустотой и которых ничем не заполнишь. Только Бог может создать гармонию в человеческом обществе; только Бог может превратить страшную пустыню в цветущий сад. И вот сегодня, вспоминая вход Господень в Иерусалим, как страшно видеть, что целый народ встречал Живого Бога, пришедшего только с вестью о любви до конца – и отвернулся от Него, потому что не до любви было, потому что не любви они искали, потому что страшно было так любить, как заповедал Христос, – до готовности жить для любви и умереть от любви. Они предпочли, они хотели, жаждали земного. Осталась пустыня, пустота, ничто... А те немногие, которые услышали голос Спасителя, которые выбрали любовь и уничиженность, которые захотели любить ценой своей жизни и ценой своей смерти, те получили, по неложному обещанию Христа, жизнь, жизнь с избытком, победную, торжествующую жизнь... Это – праздник, который мы сейчас вспоминаем, который мы сейчас празднуем; это день страшнейшего недоразумения: одним оставляется дом их пуст, другие входят в дом Божий и становятся сами храмом Святого Духа, домом Жизни. Аминь.

ГОЛОС. В продолжение недавно начатой мною темы голоса - и в связи с завтрашним столетием Баниониса - снова вспомнила одну свою старую историю. Она тоже про голос, но не про свой, а про чужой. Но такой, который прирастает лучше родного. У меня в давние времена однажды сломался телевизор. Вот дорогущий Sony "белой сборки", с гарантией на 100 лет, взял и сломался. Звук пропал. Для меня это было катастрофой: я в ту пору была колумнисткой питерской газеты, и колонка как раз была про ТВ. А тут вон какая беда. Прежде чем нести его в ремонт (а тогда на гарантийный ремонт Sony надо было в очередь записываться), мы с Павловым его 2 дня смотрели без звука - просто что-то там мелькало всё время, мы даже не пытались угадывать, про что там говорят. И так вот всё и шло, пока мы, накануне отдачи ящика в ремонт, не улеглись спать, и перед сном внезапно не уставились в наш глухонемой ящик: там, в немом варианте, в ночи шёл козинцевский "Король Лир". Я этот фильм, надо сказать, не слишком любила. Вот, вроде, всё там хорошо и правильно, но что-то в нём меня ужасно раздражало, и я ничего не могла с этим раздражением поделать. Прям бесило. Но и признаваться в том, что фильм меня раздражает, было как-то неприлично: ну, признанный же всеми шедевр, - а тут я. И помалкивала. И вот смотрим мы, внезапно проснувшиеся, это большое двухсерийное кино без звука, и отлипнуть от экрана не можем: кино просто гениальное. Без каких-либо скидок и оговорок. Шедевральное. И спрашиваем друг друга: а что это было? Что за морок на нас обоих напал, что мы этой гениальности столько лет не могли увидеть? Тут Павлов и говорит одно слово: Гердт. Я выпучила на него глаза: догадка мужа была абсолютно в точку. Юри Ярвета (Лира) в этом фильме озвучил Зиновий Ефимович Гердт. Всеми любимый (в том числе и нами). Я сейчас даже не скажу, хорошо или плохо он озвучил: просто это всё было настолько поперек того, что в кадре делал Ярвет - ну, по крайней мере, для нас - что убивало весь фильм наповал. Вот всех прибалтов в этом фильме озвучили нейтрально, и это воспринималось нормально и естественно, а Гердт выдал там прямо свою личную партитуру шекспировского героя, - и всё мимо кассы. Мы Ярвета слышали миллион раз озвученного кем угодно - в том числе и Татосовым, и нигде не било по ушам, а тут - всю роль убивало насмерть... Вместе с фильмом целиком. И еще был: обожающая Баниониса, идуя по Ленфильму - а навстречу он. И вдруг с кем-то здоровается и заговаривает. Меня просто как взрывом отбросило: "Не он!!!". Голос НЕ ЕГО. Родной голос Баниониса "не шёл" ему совершенно после голоса Демьяненко. Голос Демьяненко его "укрупнял", делал значительнее. Свой собственный - "мельчил". Потом я еще пару раз смотрела фильмы с Банионисом - и хоть из зала беги, - хотя кино было хорошее, иной раз - просто очень хорошее. Но смотреть его было невозможно, потому что вместо голоса Александра Сергеевича Демьяненко, который буквально сросся с лицом Баниониса, озвучивал кто-то другой (или сам Банионис, что было вообще - туши свет!). Банионис+Демьяненко - это был совершенно цельный человек, а всё остальное - было невозможно ни слушать, ни смотреть. Я тут у себя в ветке прочла диалог двоих дружественных мне комментаторов, которым "никак не заходит "Солярис". Мне тоже "не заходит", сколько раз его ни пересматривай - хоть наизусть учи. И только сейчас, вспомнив ситуацию с "Королём Лиром", подумала: а не посмотреть ли "Солярис" без звука? Без голоса Владимира Заманского, который тоже, как и Гердт, блестящий и замечательный - но весь "поперек Баниониса" - и хоть тресни.

Воскресший Лазарь. Михаил Нестеров. В