Сложно про это писать, но кажется психотерапия, которая эмоционально возвращает меня в травмы, за лечением которых я пришла, сейчас мне не по карману.
По карману — эмоционально. Я эмоционально не вывожу.
Когда мне вернулись эти suppresed memories про сексуализированное насилие в детстве, это сильно по мне ударило.
Через пару дней я начала чувствовать депрессивные симптомы: начала жестко тупить и купила три билета на самолет не на свое имя, не на ту дату.
Забавно, в какое жалкое состояние ума может сводить эта болезнь, насколько это унизительно. 4 языка, крепкое гуманитарное образование, и в 30 лет я не могу написать собственное имя.
Вместе с этим появилась боль с солнечном сплетении, ощущение несчастности. После третьего сеанса терапии я впервые за 20 лет потеряла над собой контроль, самым постыдным образом.
С утра у меня был полуторачасовой сеанс с психологом, а вечером я вышла с собакой. В Турции не любят собак, и случайный дядька начал требовать, чтобы я обходила его дом.
Обычно я молча ухожу, но меня просто подорвало: я повернулась к нему и начала орать как резаная, на всю грудную клетку, чтобы от меня отстал и чтобы убрал свою машину с тротуара. Орала, как орут типичные турчанки: в надежде (а может в отчании), что дома вокруг рухнут и мы все уйдем под землю. Я орала, пока у меня не начали дрожать колени от этого вопля.
В эти дни я часто вспоминаю саму травму, физическую. Я хорошо помню эту историю: я маленькая играла и ходила по бревну туда-сюда, напевая песенку. Нога в сандалике соскользнула, я упала тем самым местом. Помню хорошо, как сняла белье, осмотрела себя и увидела много крови. Кто-то из взрослых сказал мне, что ничего делать не нужно, само пройдет.
Я рассказывала эту историю Вере на ее просьбу «расскажи про самые дурацкие травмы, которые ты получала», как досужую болтовню перед сном.
Этой истории с бревном никогда не было.
Никто ее не помнит. Мама и тетя говорят, что я к ним не подходила, а если бы подошла и сказала, что я упала и у меня кровь, меня бы затаскали по врачам.
Я все время прокручиваю в голове это видео, которое я помню по кадрам. Я осматриваю себя и пытаюсь понять, где порвалось, откуда кровь, не нахожу ни синяка, ни разрыва, кровь идет изнутри. И я где-то неделю-полторы терплю, оттягивая походы в туалет из-за жгучей боли.
Я ощущаю такую жгучую боль сейчас, что я не могу ее переносить. Я не могу жить с этим.
Когда терапевт пытается меня туда вернуть, я становлюсь зданием, которое сейчас рухнет.
Я кручу в голове это видео каждый день и понимаю, что все это связано: жизнь не нейролептиках, неспособность заниматься наукой в студенчестве, то, что я не могу написать свое имя в 30. И мне жаль, жаль, так жаль.
Сейчас я прикладываю огромные усилия, чтобы не сорваться. Все мое внимание и усилия сузились до небольшой и четкой цели: не поддаваться на позывы к суициду. Я собрала все свое упрямство и надела его как воротник, как у собак после операции.
Он не дает мне грызть и кусать себя и я уныло лежу на полу в этом своем воротнике у миски с водой. Пытаюсь переждать.
Так что психотерапия для меня сейчас непозволительная роскошь.
Такие дела.