Трудолюбов

Память – не фотография, а живопись. Художник, работающий над пейзажем, выхватывает что-то из увиденного, а что-то оставляет без внимания. На холсте остается то, что помогает композиции, что хорошо ложится по цвету и то, что художнику зачем-то нужно, но чего в «реальности» могло и не быть. Исследователь памяти Чаран Ранганат, нейропсихолог из Калифорнийского университета в Дейвисе, так пишет о человеческой памяти. Человек способен восстановить мельчайшие детали прошлого, но человеку свойственно дополнять «реальность» прошлого чем-то своим – смыслом. Человек построен так, чтобы извлекать смысл из прошлого. 18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ТРУДОЛЮБОВЫМ МАКСИМОМ АНАТОЛЬЕВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ТРУДОЛЮБОВА МАКСИМА АНАТОЛЬЕВИЧА Память – это реконструкция событий конкретным человеком, конкретным мозгом, заполненным воспоминаниями, представлениями, убеждениями, которые окрашивают то, что человек когда-то получил через все свои пять чувств. Одно и то же событие разные люди могут помнить по-разному (есть эксперименты с футбольными фанатами, которые один и тот же матч помнят по-разному). В реконструкции событий огромную роль играет воображение. Мозгу комфортно дополнять произошедшее созданием истории, выстраиванием композиции. Так формируется миф о самом себе. Какую-то неприятность (попал под ливень, неудачное путешествие) мозг легко превращает в веселый анекдот, притчу со смыслом или пьесу с началом, серединой и концовкой. Этот же процесс объясняет, почему автор пропаганды может в итоге начать в нее верить. Хуже того, человек может придумывать истории о самом себе, в которые сам может поверить. Есть пример тележурналиста Брайана Уилльямса, который приписал себе «героический» эпизод, в котором он во время войны в Ираке оказался на самолете, попавшем под обстрел. На самом деле он был в другом самолете и поначалу рассказывал историю именно так. Позже, пересказывая те события в эфирах, он их немного изменял и в итоге «переместился» в другой самолет. После того, как он рассказал об этом в собственной передаче, его отстранили от работы. Карьера популярного ведущего закончилась. И Ранганат в книге, и, например, Малколм Глэдуэлл в своем подкасте объясняли, что такое с людьми случается. Примерно так же политики могут верить в собственную пропаганду. Это не оправдывает ни хвастливого журналиста, ни политика, но правда в том, что люди способны верить в выдуманные истории – даже в истории, придуманные ими самими. Творчество – это обработанные воспоминания, куски опыта, которым придана новая форма. Полная, невиданная оригинальность – нечто в реальности невозможное. Человеку важно не просто «перечитывать», но и додумать собственную память, соединить точки. Мозг хочет забыть, а не запоминать, поскольку запоминание – энергозатратный процесс. Человек забывает около 2/3 информации. «Ненужное» вытесняется, «нужное» записывается, причем нужное – это часто что-то тяжелое, неприятное, а также что-то неожиданное, странное. Это делается для того, чтобы обезопасить человека на будущее. Но хорошая новость в том, что памятью можно управлять. Нужно намерение помнить и внимание. Когда есть концентрация, память работает лучше. Ranganath, Charan. Why we Remember. Unlocking Memory's Power to Hold on to What Matters. New York: Doubleday, 2024

«Каталог зверств и торжествующих оправданий им со стороны политиков и журналистов пополняется каждый день, а ощущение «этого не может быть», вызванное нескончаемым потоком злодеяний, парализует мысль и нормализует жестокий и лживый режим». Это про Индию. Писатель и эссеист Панкадж Мишра так описывает отношение индийского литературного и артистического сообщества к режиму, созданному Нарендрой Моди за последние 10 лет. В рецензии на книгу «Февраль 1933-го. Зима литературы» Мишра говорит, что описанный Виттштоком опыт немецких литераторов, мучительно решавших в начале 1933 года, уезжать или не уезжать, не может не напоминать ему схожие метания индийской и российской интеллигенции нашего времени. Гитлер принес присягу 30 января 1933 года и весь февраль общество пыталось осознать новую ситуацию. Людям культуры нужно было срочно принимать решения. «Никогда прежде, – пишет Виттшток, – столько писателей и художников не покидали свою родину за столь короткое время». Томас Манн, Генрих Манн, Йозеф Рот, Бертольт Брехт, Херман Кестен (подал на французскую визу 30 января) уехали сразу. Некоторые, как Стефан Цвейг, уехали позже. Некоторые, как Ганс Фаллада, остались. Мишра уверен, что российские литераторы совершили в 2022 году сравнимый или даже более масштабный исход: «После нападения Владимира Путина на Украину Россия стала свидетелем крупнейшего в наше время исхода литературной интеллигенции». Он правда соединяет в своем перечислении и тех, кто действительно уехал после вторжения, и тех, кто уехал раньше. Но в масштабах этого протеста культуры – не только литераторов, но режиссеров, художников, композиторов – сомневаться трудно. Для антинационалистически настроенных индийцев «февралем» был май 2014 года: «Многие индийцы после победы Нарендры Моди на выборах в мае 2014 года испытали нечто похожее на «ледяной ужас», который Себастьян Хафнер (автор в частности, «Истории одного немца») испытал после прихода Гитлера к власти. «Мы не верили своим глазам, потому что, в отличие от Гитлера или Путина, Моди проявил себя как сторонник массового насилия и организованной ненависти еще за десять лет до того, как стал главой правительства. В прошлогоднем фильме Би-Би-Си (India: the Modi Question, запрещен в Индии) показано, что насилие и убийства сотен мусульман происходили в 2002 году в Гуджарате при бездействии, а возможно и содействии Моди, который тогда был главным министром этого штата. Моди последовательно поддерживает культуру безнаказанности насилия, пишет Мишра: «Индуистские фанатики нападают на различных «врагов народа», включая писателей и журналистов, а он хранит молчание». В частности, Мишра вспоминает историю убийства журналистки Гаури Ланкеш, критиковавшей индуистский национализм. «Одиночество индийской литературной интеллигенции усугубляется тем, что многие западные политики, бизнесмены и журналисты видят в Индии прибыльный рынок и оплот демократии, противостоящий китайской автократии в новой холодной войне». До того, как Моди стал премьер-министром, он был лишен американской визы после событий в Гуджарате, но с 2014 года его периодически чествуют в Белом доме. Моди с высокой вероятностью будет переизбран на третий срок в начале июня. Людям культуры из Индии приходится преодолевать огромную пропасть невежества, отделяющую их от читателей на Западе, считает Мишра. Это задача, которая не стояла перед диссидентами из нацистской Германии или Советского Союза, а также из современных Китая и России. Uwe Wittstock. Februar 33: Der Winter der Literatur. C.H. Beck, 2021 Uwe Wittstock. February 1933: The Winter of Literature. Polity Press, 2023. Pankaj Mishra. When the Barbarians Take Over. New York Review of Books. BBC documentary. India: the Modi Question.

Не исключено, что, если бы мы обсуждали 1990-е годы, живя в демократической и мирной России, то относились бы к событиям того времени иначе. Личные утраты и бедствия не перестали бы быть утратами и бедствиями. Дурные поступки и преступления людей того времени не перестали бы быть дурными поступками и преступлениями. Но их можно было бы представить не верхними ступеньками лестницы, ведущей вниз, а нижними ступеньками лестницы, ведущей вверх. Точка, из которой мы смотрим на прошлое, влияет на эмоциональную оценку событий. Российские правители и российская оппозиция говорят об одной и той же России, но для одних это вершина, а для других дно. Нынешняя точка будет победой или поражением в зависимости от того, кто смотрит. 18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ТРУДОЛЮБОВЫМ МАКСИМОМ АНАТОЛЬЕВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ТРУДОЛЮБОВА МАКСИМА АНАТОЛЬЕВИЧА Писать историю можно и от лица выигравших («историю пишут победители»), и от лица тех, кто стремится бросить вызов властям (проигравшие тоже пишут свою историю). В последнем случае история будет выглядеть не цепочкой побед, а чередой ошибок и предательств. Cмотреть на историю только с вершины или только со дна – по сути, одно и то же. Это когнитивное искажение, которое окрашивает события прошлого нашими представлениями о настоящем. Такой взгляд связан с hindsight bias – это когда задним числом хочется сказать: «Ну ясно, все к тому и шло, все было плохо и не могло не стать хуже». Но на самом деле мы никогда не знаем, «куда все идет». Если бы в России сейчас проводились конкурентные выборы, открыто действовали бы независимые медиа, была бы развивающаяся национальная экономика, многое в 1990-х выглядело бы дном, от которого удалось оттолкнуться, а не дном, под котором были еще другие. Даже на залоговые аукционы можно было бы посмотреть иначе, если бы, например, в казну был бы выплачен однократный налог (windfall tax) и переданные олигархам компании управлялись бы ответственно. Россия не была ни Швецией, ни Британией. Сравнивать такого рода процессы разумнее было бы с похожими приватизациями, проходившими, например, в Малайзии или Сингапуре. А там приватизации не были идеальными (см. Daniel Treisman. Loans for Shares Revisited). Труднее было бы заново оценить разгром Верховного совета в 1993 году, когда противостояние между исполнительной и законодательной властью привело к гибели людей. Сейчас мне кажется, что это событие было более значимым для будущего, чем воровство, схемы и выборы 1996. Там утверждалась до сих пор непоколебленная убежденность правителей в том, что исполнительная власть лучше всех знает, что и как нужно делать. В любом случае взгляды на недавнюю историю предвзяты. Но можно начать что-то с этим делать. История транзита, начинающаяся скорее с 1985-го, чем с 1991-92 годов, нуждается в честном и взвешенном описании. Для этого нужна ответственная работа с источниками. Есть множество здравствующих и активных свидетелей, доступны тонны документов. Тут огромный простор для больших и маленьких проектов, нужных для будущего

Политик – жертва. И на инаугурации, и в речи на 9 мая – в торжества, связанные с победами – Путин говорил не столько о победах, сколько об угрозах со стороны Запада и попытках сдерживания России. Почему лидеру, обладающему огромной властью, нужно столько угроз, «иностранных агентов» и «террористов», среди которых вполне мирные активисты, поэты и писатели? Зачем, нападая, говорить, что «на нас напали»? Зачем повторять «нас кинули, просто обманули»? Путин одновременно изображает и всесильного правителя, и жертву. Это плохо соотносится с культом силы, но публика почему-то не улавливает противоречия. Между тем, правителю позиция жертвы выгодна. Это слишком действенный инструмент власти, чтобы от него отказываться. 18+ НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ТРУДОЛЮБОВЫМ МАКСИМОМ АНАТОЛЬЕВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ТРУДОЛЮБОВА МАКСИМА АНАТОЛЬЕВИЧА Во-первых, изображать жертву –– древний как мир способ избавляться от ответственности. За любые провалы и неудачи, в том числе вызванные собственными ошибками и коррупцией, отвечают «враги». Во-вторых, симуляция виктимности – способ представить внешнюю агрессию и внутреннее государственное насилие как оборонительное по своей природе. Запад, который «напал» на Россию, нужен манипулятору-политику, скорее как громоотвод, чем собственно враг. Агрессор не хочет выглядеть агрессором. Просчитавшийся агрессор – уж тем более. Внутренние «иноагенты» и «экстремисты» – это техника превращения политического оппонента в «другого», то есть в того, кого можно безнаказанно преследовать и даже убивать. Насильник не хочет выглядеть насильником. Авторитарные популисты и диктаторы чередуют позицию сильного с позицией жертвы. Часто это происходит в одной речи, в одном и том же действии. Акт насилия правитель подает как ответ на угрозу безопасности страны и себе лично, причем угрозы его собственной безопасности и угрозы всей нации равны, пишет Рут Бен-Гиат, историк диктаторских режимов, изначально специалист по Бенито Муссолини. Путин не уникален. Угрозы жизни правителя, даже просто словесные нападки и оскорбления – очень часто повод для репрессий. Официально, по конституции, диктатор представляет народ, но в действительности ведет себя, как его телесное воплощение. Именно этим объясняется доведенное до абсурда расширительное понимание законов о терроризме – не только в России. В Турции, например, тоже. Путин в отличие от многих политиков схожего типа не был публичной фигурой до того, как оказался на вершине власти. У него не было возможности лично разыграть карту жертвы преследований, если не считать его успешный проект по спасению Анатолия Собчака от обвинений в коррупционных преступлениях, в которых Путин сам был замешан. Для политиков этого типа поза жертвы – очень распространенный прием. Сильвио Берлускони не раз называл себя «самым преследуемым человеком в истории». Обвинение в даче взятки он объявлял «охотой на ведьм», постоянно говорил о том, что является мишенью либеральной и левой прессы. То же самое делает Дональд Трамп. Расследования и суды по вполне реальным обвинениям он тоже называет «охотой на ведьм». Об этом: Ben-Ghiat, R. Strongmen. Mussolini to the Present. New York: W. W. Norton & Company. 2020.

Когда злодей убивает героя, значит ли это, что герой побежден и зло торжествует? Все видели Путина, ухмыляющегося в день убийства Алексея в лицо всему миру. Но наглая демонстрация безнаказанности - это не победа и не торжество. Он ухмыляется из-за спин своих охранников, из-за заборов своих дворцов, из-под зенитных ракет. Мы живем в культуре, которая любит победы. Речь не о путинском картонном культе победы, а об историях супергероев, которые как правило в конце концов побеждают злодеев в последней серии. И как правило это голливудское «добро» - с кулаками. Оно берет правосудие в свои руки, герои этих историй умеют летать, превращаться в гигантов и лазить по стенам. Алексей не взял на себя роль супергероя, умеющего превращаться в гиганта зеленого цвета. Он не претендовал на роль носителя добра, он действовал в области политического, внутри права. Он призывал не к насилию, а к ненасильственному сопротивлению. Он строил общество, готовое жить по правилам - ради спокойствия и возможности работать, учить детей и ради всех других самых простых вещей. Всего лишь! Против него шли люди, вооруженные всем возможным насилием, поставившие себя вне права - человеческого и божественного. Трудно найти закон и заповедь, которую бы они не нарушили. Никто не знает, что такое зло. Мы чувствуем, что перед нами зло, когда сталкиваемся с ним, но определить не можем. Зло - не из области права, про зло нет кодекса. В кодексах описаны конкретные проявления зла (убийство, воровство, насилие и тд), но не описан злодей, глумящийся над своими жертвами и плюющий миру в лицо. У зла нет определения, потому что зло это отсутствие света, правды и любви. Это не сущность, а ее отсутствие. Это ничто, ничтожество. Мир во зле лежит, говорится в одной книге (1 Иоанна 5:19). Это естественное состояние мира. Мы видим лишь те его части, которые освещены. Там, в темноте может происходить все, что угодно. Можно только догадываться, поскольку не видно. Единственный способ что-то понять про тьму – направить туда фонарик и записать на камеру все, что выхватит луч. Зло бежит от такого, но, поскольку мир во тьме, полностью его осветить не в человеческих силах. Впрочем можно осветить большую его часть, чем больше, тем лучше. Освещать могут люди святой жизни, врачи, бескорыстные защитники, помощники, борцы за правду, поэты, художники, изобретатели хороших вещей, вообще очень многие. Даже если мы можем давать немного света, это уже хорошо. Каждый сколько может - в память об Алексее Навальном

Так они и сделали в общем-то

Запад смотрит на двадцатый век исключительно как на победу добра над злом. Это мешает понять, что происходит в двадцать первом Редактор рубрики «Идеи» Максим Трудолюбов считает, что ожидание хорошего исхода нынешних конфликтов связано с верой западных обществ в «триумфальный ХХ век», в мир, где зло наказывают, а жертв вознаграждают. Эта вера мешает трезво взглянуть в прошлое и оценить настоящее. Если для западных стран послевоенные десятилетия были временем восстановления, роста и в итоге победы над коммунизмом, то для многих жителей Азии и Африки то была эпоха сражений за независимость, период гражданских войн и политических распрей. Причем именно те, кто был на «правильной стороне истории» в западном двадцатом веке, часто оказывались на «неправильной» в двадцатом веке Азии и Африки. ——— По этой ссылке текст откроется без VPN.

Больше, чем пропаганда 3. Долгое время общество в целом и оппозиция в частности шли впереди российского государства в медийной и цифровой сферах. Сегодня это уже не так. Независимые медиа вытеснены из страны, а цифровую сферу государство стремится поставить под контроль. Союзниками общества пока остаются медлительность, коррупция и низкое качество работы структур и компаний, находящихся под контролем государства. Та часть российского общества, которая свободна от преследования и давления, уже сейчас стоит перед гораздо более сложной задачей, чем одно только противодействие пропаганде. Пока усилия тех, кто проверяет факты и выводит пропагандистов на чистую воду, в чем-то напоминают успокоительные лекарства: дополнительно убеждают тех, кто и так не верит российской власти, в том, что они правы в своем неверии. Между тем противостоять цифровому контролю — задача иного порядка. Мы не живем в мире, в котором большинство людей пребывает в неведении относительно важнейших фактов или авторитетных мнений, как в прежние эпохи. Мы живем в мире, где факты общеизвестны, а оценки общедоступны, но люди вольно или невольно отбирают для себя те из них, с которыми им комфортнее жить (потому что идентифицируют себя с какой-то социальной группой, потому что пользуются ВКонтакте, потому что им так удобно). Это не вбивание лозунгов в головы граждан, не троллинг, а создание комфортной среды, в которой прогосударственные месседжи — одна из ее составляющих. Возможно, задача состоит в том, чтобы учить людей выходить за пределы своих замкнутых сообществ. Литература, искусство и медиа могут помочь решить эту задачу, давая альтернативу официальной трактовке событий, но только сам человек, индивидуально, может решить, что его в принципе интересуют альтернативные интерпретации. Это больше чем контрпропаганда — это воспитание интереса к «другому»

Больше, чем пропаганда 2. Качество пропаганды и конспирологических вымыслов не так важно, они не должны быть столь же стройными и последовательными, как идеологии. Главное, чтобы они были достаточно захватывающими и у неосведомленного или предубежденного потребителя возникло ощущение «открывшейся правды». Хрестоматийный пример того, с каким трудом эти «откровения» поддаются развенчанию - история «Протоколов сионских мудрецов», литературной подделки, списанной с французского памфлета против императора Наполеона III и опубликованной в России в начале ХХ века. «Протоколы» были опровергнуты фактчекерами своего времени множество раз. И тем не менее за столетнюю историю своего бытования этот текст был опубликован на десятках языков миллионными тиражами. Более того, продолжает всплывать в интернете и переиздаваться снова и снова. В современном мире эта проблема не разрешилась, а только усугубилась: публичная сфера устроена так, что ложные сообщения распространяются гораздо быстрее и достигают гораздо большей аудитории, чем правдивые. Как показало опубликованное в 2018-м в журнале Science исследование, ложные новости привлекают внимание именно в силу своей новизны, а опровержения, этим свойством не обладая, проигрывают уже в силу самого этого факта. Правда может огорчать или успокаивать людей, но по сравнению с изначальной ложью она в любом случае способна заинтересовать немногих. Изучив более 120 тысяч слухов, распространявшихся в твиттере с 2006 по 2017 год, исследователи пришли к выводу, что самые популярные из тех, которые в итоге оказались правдой, редко вызывали интерес более чем у тысячи человек. В свою очередь, самые расхожие из ложных слухов стабильно набирали аудиторию от тысячи до ста тысяч пользователей. В мире, где все «разбежались по комнатам», люди могут утратить не только общий язык, но и общую реальность — это и есть состояние поляризации. Люди могут жить бок о бок друг с другом, но не иметь общих фактов, общих терминов, иногда даже общих топонимов (как на сегодняшнем Ближнем Востоке)

Больше, чем пропаганда 1. Контрпропагандистские проекты могут быть более или менее убедительными. Но, возможно, стоит разобраться, с противостоянием какого рода общество имеет дело сегодня. В XXI веке политическая арена перестала быть полем идейных сражений. Идеологии были знаменем пропаганды в ХХ веке. В наше время люди вступают в конфликты не столько потому, что хотят оспорить чьи-то «неправильные» убеждения, сколько потому, что, судя по всему, острее чувствуют свою идентичность — принадлежность чему-то большему, чем «я», к какому-то «мы». К народу, к религиозному сообществу, к гендерной, к возрастной или к любой другой социальной группе. Такое обычно происходит, когда затягиваются или заканчиваются большие войны, распадаются империи и прекращают жизнь большие общегосударственные проекты (вроде «строительства социализма в одной отдельно взятой стране»). Россию так или иначе коснулось все из перечисленного. В такие периоды целые сообщества могут чувствовать себя обиженными, оскорбленными, обманутыми. От политика или пропагандиста — а в такое время это почти одно и то же — требуется подтвердить человеку его принадлежность к группе и дать ему новые причины держаться за своих. «Для закрепления этой импровизированной идентичности необходим враг: „не-люди“», — пишет Питер Померанцев в книге «Это не пропаганда» (см. описание в конце текста). Ссылаясь на собеседника в политтехнологической среде, Померанцев отмечает, что, назвав врага, можно получить дополнительные 20% голосов на выборах. Политолог Томас Карозерс так описывает политическое поведение в странах, где распространена логика «свой — чужой»: «Я не просто не согласен c тобой, я не такой, как ты, я — „другой“, а это, к сожалению, часто означает „я тебя ненавижу“». Для укрепления идентичности можно, например, рассказать, что у «них» нарушаются традиции, разрушается семья, люди перестают быть «просто» мужчинами и женщинами, что «они» строят вокруг «нас» биолаборатории, запускают против «нас» боевых комаров. Что воюем вовсе не «мы», а, наоборот, «они» идут на «нас» войной, чтобы отнять у России доставшиеся ей природные богатства. Николай Патрушев в своих многочисленных интервью, российские представители при ООН и другие чиновники продолжают воспроизводить эти мифы, ссылаясь на «разведданные» и «цитаты», давно опровергнутые независимыми журналистами и исследователями