Внутри Полины

Последнее, что вас вдохновило?

Представьте, 10 лет жить под влиянием надстроек, которые навязали люди, которые меня даже не знали и не поняли. Мне так больно на самом деле это осознавать и признавать

С годами привычка укоренилась. Я даже забыла, что могу быть яркой, эмоциональной, восхищающейся каждым необычным камушком. Я сама себя убедила, что это всё выглядит очень наигранно и я выставляю себя неестественной мартышкой. Личность сильно деформировалась. У меня был запрет на всю экспрессию в положительных эмоциях. Но не было заперта на экспрессию в негативных, потому что только они и были моей защитой. Я очень хорошо научилась себя защищать. Прослыла резкой и закрытой. Умной, но дистантной. Я поняла, что и такой мой образ ассоциируется с высокомерием. Поэтому я стала какой-то никакой. В текстах я могла быть настоящей. Тексты остались нетронутым островком чего-то очень подлинного. Всё остальное - неуклюжие попытки создать образ, который бы устроил всех и не принес проблем. Потому что слишком радостная - я раздражала. Слишком грустная - вызывала осуждение. Спокойная, рациональная и прямая - нарывалась на споры и попытки расшатать и вывести на эмоции. Между мной и моими текстами была большая пропасть. Когда мы только общались с Андреем как друзья и я не могла понять как мне себя вести с ним, какую сторону себя показать, он обронил такую фразу: «у меня есть некий конфликт восприятия тебя вживую, и твоих текстов». Я выкрутилась, хотя сама это чувствовала, сказала, что это потому что тексты - выжимка всего лучшего, или худшего во мне, такой концентрат личности. На самом деле, я с 14 лет потерялась в том, что можно и нельзя транслировать. Я очень страдала от того, что во мне замешано много всего очень контрастного, казалось надо выбрать один образ и ему следовать. Иначе это будет вызывать у людей растерянность и диссонанс. Я пришла к тому, что диссонанс и растерянность я вызываю в себе сама. У меня заблокированы целые куски личности. Я живу с постоянным страхом быть слишком. Показаться нарочито какой-то. Сейчас, я потихонечку, очень медленно, в следствие сложных обстоятельств, ссор с собой и окружающими прихожу, наконец, к девочке 14 лет и пытаюсь разобраться, что же именно было сломано и как это починить. Высвобождаю подавленное. Разбираюсь, что моё, а что навязанное. Пытаюсь понять, что у меня есть и что можно с этим делать. И мне уже легче. Намного-намного легче, будто фоновая боль и груз становятся менее давящими. Хочется сконцентрироваться не на том, чтобы удачно скопировать чью-то приятную всем личность, а на том, чтобы выяснить, какая личность я и какой хочу стать. Использовать и усилять лучшее в себе. Не бояться контрастов. И перестать пользоваться насильно созданными для меня лекалами.

Мне почти после каждой встречи устраивали короткие лекции про то, как важно быть настоящей и не напускать на себя ничего лишнего. Я пыталась объяснять, что я правда говорю теми же словами, какими думаю. Что я смеюсь потому что мне смешно, а не чтобы нравится мальчикам. Что я спорю не чтобы привлечь внимание к своей какой-то неординарности, а потому что у меня действительно есть свое мнение и мне интересно его выражать, сравнивая с альтернативным. Я быстро стала раздражительной, хамила в ответ, а потом и вообще закрылась. Критиковать начали мои стихи. Мои слишком депрессивные тексты. Какие такие печали у девочки 14 лет. Много было про то, что пишу о том, чего не знаю. Никто просто не допускал, что я знаю. Мне стало интереснее с друзьями со школы. Никакой критики, никаких ударов по рукам. Можно было проявляться и реакция была только положительной. Потом школа закончилась, друзья кто переехал, кто потерялся, потому что все учились в разных местах и переписываться тогда было лень, наверное, осталась только церковь. А я прочно выучила, что только с ограниченным кругом лиц можно себя не отдергивать по каждому поводу. Стала проявляться очень осторожно, очень дозировано. Мне было всегда неловко, что я слишком заумно говорю (это сейчас я понимаю, что то была не заумная, а просто обычная грамотная речь). Когда мне хотелось что-то пометить, на что-то искренне среагировать, я себя подавляла.

Никому и в голову не пришло, что стремление лежать под музыку (её тогда атмосферно включали на всю красную через колонки над головами, и играли, кстати, очень хорошие песни, по типу Shape of My Heart) под дождь, под резко образовавшееся из-за погоды безлюдье - вот этот порыв кинуть джинсовку под голову и три минуты полежать, пофотографировать небо на вытянутых руках, - он просто естественный.

Вот ситуация: я, Ника, её сестра Соня и три парня (наверное, им было от 24 до 26, но мне они казались прям очень взрослыми), идем по улице Красной. Ее тогда ещё перекрывали каждые выходные. Резко погода портится, набегают тучки и идет летний теплый дождь. Мгновенный мой порыв - лечь на асфальт и смотреть как падают капли с неба. Я так и сделала и Ника, конечно, тоже. Вы бы знали, как я потом огребла за «стремление искусственно выделиться», быть «нарочито не такой». Там, конечно, были гораздо более простые и грубые формулировки, харе понтоваться - так мы тогда разговаривали.

Отмечаю волну личностных перемен. Она не всегда про «стала хорошей», но точно про стала другой. Когда мне было 14, в церкви не было никаких молодежек, да и подростковое было очень условным понятием, державшимся на переменчивой инициативе ребят постарше. На подростковом с двенадцатилетками мне было невыносимо скучно, поэтому, видимо, чтобы не «потерять», меня пристроили в компанию молодежи. Много было сложных периодов в моей жизни. Но этот для меня как личности оказался самым сложным, хотя мне в моменте казалось, что жизнь никогда не была такой классной - лучшая подруга рядом, какие-то прогулки, ночевки, влюбленности. Находясь в ретроспективе как в состоянии, я сейчас отстраненно наблюдаю за тем, что тогда со мной происходило. Что тогда со мной делали. Я была ну очень раскрепощенной в проявлениях. Из забитой в младшей школе девочки я стала уверенным в себе подростком. Мне было о чем разговаривать. У меня фонтанировало творчество. Я чрезвычайно тонко ощущала мир, малейшие вибрации чужого настроения, красоту, поэтику всего между всем.

Чувствую подступающую волну личностных перемен Образы взятые не извне, а из имеющегося набора заводских материалов

Наконец-то новые тексты теплятся внутри, как домашний хлеб созревают, поднимаются. Томлюсь ими. Это, кстати, самое тяжелое - хотеть что-то создать и не мочь. Когда в голове всё и ничего одновременно. Нужные слова есть, но не складываются. А мысли остаются на уровне концепта. Я не очень верю во вдохновение. Но считаю, что владеть словом - дар. А чтобы изливать дар, нужно быть правильным сосудом. И не находясь в нужном состоянии управлять даром невозможно. Он или блекнет, или становится разрушительным оружием. Нет ничего страшнее бесконтрольного дара. Будь то слово, харизма, предприимчивость, лидерство. Долгое время меня убивало то, что мои тексты никому не нужны, пока Асико мне не сказала: две тысячи восемьсот человек это очень много, если визуализировать их в реальности. Я буду довольствоваться тем, что есть и радоваться. А ещё я просто признала, что в любом случае не могу не писать. Поэтому делаю это потому что хочу, могу и ещё раз хочу. Сейчас лелею этот период, этот всплеск, который я ждала почти два года. И вот где правда: этот труд и есть награда. Сам процесс

Наконец-то новые тексты теплятся внутри, как домашний хлеб созревают, поднимаются. Томлюсь ими. Это, кстати, самое тяжелое - хотеть что-то создать и не мочь. Когда в голове всё и ничего одновременно. Нужные слова есть, но не складываются. А мысли остаются на уровне концепта. Я не очень верю во вдохновение. Но считаю, что владеть словом - дар. А чтобы изливать дар, нужно быть правильным сосудом. И не находясь в нужном состоянии управлять даром невозможно. Он или блекнет, или становится разрушительным оружием. Нет ничего страшнее бесконтрольного дара. Будь то слово, харизма, предприимчивость, лидерство. Долгое время меня убивало то, что мои тексты никому не нужны, пока Асико мне не сказала: две тысячи восемьсот человек это очень много, если визуализировать их в реальности. Я буду довольствоваться тем, что есть и радоваться. А ещё я просто признала, что в любом случае не могу не писать. Поэтому делаю это потому что хочу, могу и ещё раз хочу. Сейчас лелею этот период, этот всплеск, который я ждала почти два года. И вот где правда: этот труд и есть награда. Сам процесс