Стихи Натальи Возжаевой

Комната, кровать с зайками-котами, на столе тетрадь – в клеточку листы. Девочка моя всё ещё летает в полудетских снах, сны её чисты. Девочка моя – детка или птица, или два в одном – вот поди пойми. Если мир тобой вдруг не восхитится, значит красота не спасает мир. Что ему до вас, звонких и прекрасных? Что ему до нас – таем, как роса. Нет, не то, не так – это я напрасно. Выдохлась. А ты – ты лети, спасай.

Сашкино детство помнилось мелочами – коврик настенный, олени, раннее утро. Дед, собираясь, гремел ключами – Куры, утки, гуси, семейство нутрий. Сашка смеялся – брали морковь руками, нутрии-человечки – как не повеселиться. Запах блинов, молоко в гранёном стакане, заячьи пятна на крашеных половицах. Лето валялось в маках, спелые абрикосы шлёпались об асфальт, пахло мёдом, мятой. Счастье шпыняло в нос ощутимо остро, как газировкой копеечной из автомата. Осень сломала велик – достань-ка санки. Ёлка и все дела – Новый год, подарки. Дед от души приготовил сюрприз для Саньки. Холодно за окном, но в комнатке жарко. Ужас впивался в сердце когтистой лапкой. Сашка орал, заваливаясь неловко – рядом с кроватью сшитая дедом шапка. Сашке всё виделись ручки, а в них – морковка.

В жизни Касима случился ёж. Сказать, что это было потрясение – ничего не сказать. Касим тактильный. Ёж – не очень. Коту хотелось играть в футбол. Ежу – не хотелось. Идиот-Касим не сразу догнал, что ёж колючий. Трогал и орал, орал и трогал. Ёж позволил идиоту понять, что тот идиот совершенно эмпирическим путём. Молча, спокойно, с достоинством. В итоге кот схлопотал красную карточку и был удалён с поля. Подвывая и кидаясь то на судью (меня), то на ежа (мяч). Закрытый в душевой во дворе, Касим отрабатывает удар Зинедина Зидана, ну тот, коронный, когда головой по итальянцу Марко Матерацци. Дверь – Матерацци. Мы с ежом молча сидим на ступеньках. В принципе, у ежа в жизни тоже случился Касим. То ещё… потрясение. Колбасой заедает. Фото прикольное получилось) «Лампочка перегорела» Матч не снимала – не до телефона было. #касимияся

А что ты можешь, что? Гореть – и то не можешь, Как влажная трава, коптишь в костре, коптишь. По берегам реки в берёзовое ложе Укладывал Господь спокойствие и тишь. Раскрашивал Господь узорчатый наличник Да вышивал цветы на скатертях из льна. Всё сыпал, сыпал дождь грибной и земляничный И вздрагивал июль от грома Ильина. Умрёшь от красоты почти невыносимой, Успев подумать: жаль… как скоротечно…что ж… Но солнце-Елисей, дотронется незримо, И ты, чихнув семь раз, задышишь, оживёшь. Гляди, запоминай, потом споёшь, калика, Застыв на корабле, на части носовой, О церкви,  о мостках,  о тётке с земляникой, И соль из глаз сладка от этого всего. По берегам реки в берёзовое ложе Укладывал Господь спокойствие и тишь, И всё, что ты сейчас, трава сырая, можешь – Отмаливать любовь. Всепетая, услышь.

Твоё письмо прочитанным помечено, в «отправленных» – моё письмо к тебе. Но нет ответа – ты сорвался в вечное. Колюч, как ёж, как снег, пушист и бел. Ну что там в этом царствии заоблачном? Тоска. А в наших ясенях глухих из старой бочки с поржавевшим обручем такие, знаешь, лезут лопухи разлапистые, сытые и наглые – Не любит их улиточный народ. Питается неведомыми влагами И прёт лопух, неудержимо прёт. Да помню, помню – пил, курил и прочее – не первого тебя угробил быт. Но сердце обжимал такими строчками, что обруч обзавидовался бы. А смерть косой хреначит по великому – Гляди ж ты, не затупится коса. Пока я тут ругаюсь с повиликами, ты учишь сквернословить небеса.

То не новь – обрывчива жизни нить, ибо прах ты есть и во прах придёшь. Только есть такие, что хоронить их ни смысла нет, ни резона. Что ж спину горбить, пачкать лопаты штык и на крышку гроба кидать комьё земляное – зря, понимаешь ты, что зароешь их, всё одно, живьём. Бронзоветь им только, не быть гнильём, потому из них не растёт трава. Кучевое облако над землёй, словно чья курчавая голова. Хоть стреляй, хоть вешай – да зелень глаз или нежный голос не умертвить, только сменят смертную ипостась на кудель небесную – жизни нить. И летят греметь, голосить, шептать с бечевой на шее, свинцом внутри, сохраняя гордость, талант и стать, Ибо их призвание – говорить. С языка безмолвия толмачи и они не знают другой стези, а душа есть колокол, тронь–звучит, и они у колокола – язык. Потому они не уходят в навь, потому сквозь них не растёт трава. Расстреляй, повесь или обезглавь – это смертным смерть, а они – Слова.

Атлантида. Почти. У нас не дождь. Мы просто тихо тонем. Идём на дно. Уже почти на дне. Я пью вино, ты в джин вливаешь тоник и что-то булькаешь чуть обалделой мне. Недвижимы, сидим с тобой – два сидня – над нами небо, нам, сквозь толщу вод, уже не ясно, но немного видно подъюбочник его, его испод. Бесшумно выдаёшь об Атлантиде – Цепочки пузырьков, почти стихи. Бесшумно открываю рот – иди ты, верней, плыви на кухню за сухим. Ты льнёшь ко мне так ласково и жадно, амфибия нетрезвая моя, и, словно крылья, расправляют жабры пластинчатые, острые края. Да, пропадём – невелика потеря. Ещё один мирок бесследно смыт, но может быть найдётся, кто поверит, что где-то и когда-то были мы. #повторю

Вздохнула свободно). А всего-то и надо было отписаться от нескольких ТГ-каналов. Псевдолитератора с хамским уклоном, последователя чучхе-нацболов и ещё парочки непоймичо, но активных)). Читать предпочитаю маленький, но «гордый» канал https://t.me/olga_barakaeva А Касим сегодня испытывал моё терпение. Лез башкой в вазу, съел бутон, укололся шипами, взвыл, сожрал собачью еду.

Старик мой добр, умён и очень горд. Он рыбку золотую удивил, когда, достав её из синих вод, с улыбкой просто взял и отпустил. Пришёл домой и всё мне рассказал, усмешку пряча в бороде седой. Мурлыкал кот, мемекала коза, спешили куры в тень под лебедой. А я ему: «Обед уже готов. Вон каравай духмяно дышит, щи» Турну с нагретой лавочки котов, и фитилёк у свечки затрещит – Темнеет скоро. Сядем во дворе и будем слушать, подпирая дом, Как море, что синее всех морей, Ворочается тихо перед сном. Смоковница щедра, как никогда, тугие тыквы впитывают мёд, и мне щекочет щёку борода – старик мой нежен, хоть и очень горд. «Смотри какие нынче огурцы – Один в один!» – скажу ему я вдруг. А где-то в небо высятся дворцы, и старики клянут своих старух.

P. S. Кто-то руку поранил сосне, и янтарь течёт. Привезу тебе шишку – крепенький кулачок. Всё же лучше какого-нибудь магнитика-ерунды. Представляешь, пишу тебе, стоя у самой воды. А ещё провезу контрабандой песок в мокасинах. Он назойливо-невыносим, но я выносила Хоть немного с долгих прогулок по пляжу, Пряча в складках одежды, в ладонях, в причёске даже. А коса всё целует море мягкой своей губой. Я бесстыдно грешу – только в мыслях пока – с тобой. Зажимаю в руке сосновую липкую детку. Знаю, что не ответишь, но жду ответку. Ты же будешь встречать меня на вокзале, любимый? Что хотела – ах, да! Принеси мне букет люпинов. Ничего не понятно, но это так, между нами. Их тут несколько раз почему-то упоминали. Надо мной провисает туча мордой овечьей. Извини моё  подростковое просторечье. Знаю-знаю, «постскриптум», но скучно. Лучше «пы-сы»: Тут вокруг пляшет лес и гуляют дюны Куршской косы.