Восстановление авторства жизни

За последние годы у нас всех был прямо практикум по сочувствию в горе, и, возможно, мы сейчас знаем об этом больше, чем авторы книги, о которой я хочу напомнить. Но, может быть, мы оглушены масштабом наваливающегося и не в силах думать, и какие-то идеи из книги послужат опорой, чтобы чувствовать смысл и принадлежность к большему целому.

“У моей знакомой недавно умер ребенок, и я не позвонил ей, не написал, потому что совершенно не знал, что сказать, не мог найти правильные слова, боялся неправильными словами сделать хуже. И теперь корю себя за это — мол, должен был найти хотя бы какие-то слова, а не молчать, не оставаться невидимым. И не знаю, что теперь делать — время-то прошло, и с какой стороны подойти к этой ситуации сейчас? Я в растерянности”. Знакомая ситуация? Наверняка. Рано или поздно в жизни близких и дорогих нам людей — или не таких близких — случается что-то ужасное. И мы думаем, как выразить сочувствие и поддержку, но иногда не находим правильных слов и остаемся в замешательстве. В результате у нас может сложиться впечатление, что мы “не умеем поддерживать”, и мы сразу отстраняемся, даже не пытаясь что-то сделать… и тем самым наращиваем стену изоляции вокруг человека, у которого случилась беда. А в изоляции переносить беду еще тяжелее. Поэтому очень важно, чтобы люди знали, как можно себя вести, чтобы поддержать человека, у которого случилась беда. Как повысить способность сообщества отзываться на тяжелую ситуацию в жизни человека? (Вообще, мне кажется, этому надо учить в школе. В начальной. Но и потом, конечно, еще не поздно научиться.) Я хочу рассказать вам о книге Келси Кроу и Эмили Макдауэлл «Нет для такого подходящей открытки: что говорить и что делать, когда в жизни дорогих вам людей случается что-то ужасное и несправедливое” (There Is No Good Card for This: what to say and do when life is scary, awful and unfair to the people you love, 2017). https://dariakutuzova.wordpress.com/2017/08/05/нет-для-такого-подходящей-открытки-о/

В 2019 году я перевела кусочек книги Даниэль Кёпке. Ее мудрые и добрые слова — поддержка для очень многих. Сейчас у Даниэль очень тяжелый период восстановления после операции и адаптация к жизни с телом, которое больше никогда не будет таким, как прежде. Подумайте о ней хорошо, пожалуйста. https://dariakutuzova.wordpress.com/2019/12/07/мудрые-слова-даниэль-кёпке/

внезапно вычитала в своей же будущей книжке 🙂 "Мэри Кэтрин Бэйтсон видит ключ к жизнестойкости в человеческой способности осмыслять жизнь; и мало что настолько же пригодно для этого, как письменные практики (в данном случае — написание автобиографических историй). Каждый раз, сталкиваясь с новым разрывом своего жизненного пути, Бэйтсон делала это поводом для исследования; в первую очередь, самоисследования, — но никогда не в одиночестве, потому что, когда мы отражаемся друг в друге, мы видим четче и мы менее одиноки; и всегда она думала о том, какую пользу это исследование может принести более широкому сообществу, какой вклад оно может внести. Наша внутренняя связность, цельность становится более видимой для нас, когда мы соприкасаемся с “иным” — с другим гендером, с другим языком, с другой культурой."

(перепост из ФБ, где у меня практика посвящения работы) поясню про практику посвящения работы В прошлые полгода я много думала о дифференциации депрессии и экзистенциальной/ эсхатологической апатии. Условно, симптомов депрессии нет, кроме летаргии/ отсутствия мотивации/ ощущения бессмысленности действий/ ощущения, что надо ограничивать потенциально наносимый вред. На фоне постковида особенно заметно. Запрос в моем конкретном случае не к психотерапевту и не к психиатру, запрос куда-то туда, где восстанавливается ощущение осмысленности и упорства, “способность тела к действию”. О практиках посвящения я когда-то, еще лет 15 назад, узнала от Кэйтэ Вайнгартен, нарративного терапевта, когда она проходила очередное лечение от рака. Она посвящала лечение — ей было легче переносить химиотерапию, когда она окружала время инфузий и время первой реакции организма на инфузии кому-то/ чему-то важному для нее. Тем самым, даже находясь в изоляции, плохо себя чувствуя и не будучи способной на продуктивные действия, она сохраняла контакт с тем, что для нее ценно, с важными для нее людьми, создавала резонанс, побуждая людей тоже задуматься о важном для них. Для меня в практиках посвящения очень важен резонанс и объединение жизней общими темами (и то, и другое — это термины из нарративной практики). Меня в ситуации летаргии/ апатии больше всего выручают такие мои сильные стороны, как восхищение красотой и мастерством (это я продолжаю мочь, даже когда не могу больше ничего), любознательность, ощущение причастности к чему-то большему, чем мое индивидуальное “я”. Я смотрю на что-то красивое, наблюдаю, как и чем оно затрагивает меня, и нахожу формулировку, которая объединит общей темой и то, на что я смотрю, и меня, и, возможно, кто-то еще почувствует себя видимым в чем-то для него_нее важном. Когда я читаю новости или они так или иначе долетают до меня из френдленты, потому что затрагивают моих друзей, я сталкиваюсь с ощущением бессмысленности/ бессилия — мои действия не могут непосредственно остановить разные проявления зла. Это ощущение пытается меня парализовать. И тогда я напоминаю себе, ради кого я сегодня продолжаю совершать действия, и делаю следующий возможный шаг.

Похоже, у моего youtube-канала в это раз появляется шанс, я уже загрузил на него второй ролик с начала года, и если вам любопытно, о чем же будет мой канал - у вас есть шанс его посмотреть по ссылке: https://youtu.be/OyTI-cqvWb0?si=r3IJfTl0Tzubl9sk Ну и, кончено, подписывайтесь на мой канал и оставляйте комментарии!:)

В книге “Переживание нарративных миров”, говоря о психологическом опыте читателя, Ричард Герриг опирается на две основных метафоры: ⁃ история _перемещает_ читателя из одной точки/позиции в его субъективном мире в другую ⁃ читатель так или иначе участвует в _отыгрывании_ (перформансе, исполнении) истории Погружение в нарративные миры (будь то книги, комиксы, анимация, фильмы, сериалы, или даже статическое визуальное искусство, позволяющее “заглянуть в отдельный кадр разворачивающейся истории”) забирает читателя* из “здесь и сейчас”. При этом Герриг не проводит различия между нарративными мирами, выстроенными с опорой на реальные события — или на продукцию воображения авторов. *читателем Герриг для простоты называет любого потребителя нарративного контента (не только собственно читателя, но также разглядывателя картинок, зрителя произведений динамического визуального искусства, а также слушателя) Произведение становится инструментом, помогающим читателю дистанцироваться от непосредственного жизненного опыта, текущего или прошлого; оно дает ему новые инструменты для восприятия и интерпретации этого опыта; глядя “с территории” произведения на свою жизнь, читатель может увидеть ее по-новому, а также обрести средства для выражения и последующего осмысления того личного опыта, который прежде не мог быть выражен и осмыслен. Пребывание в нарративном мире трансформирует читателя. Даже если сама история не обладает “литературной ценностью” с точки зрения экспертов в этой области, определенный набор психологических процессов в специфических условиях позволяет читателю погрузиться в нарративный мир и пережить его. С другой стороны, если эти специфические условия не соблюдаются, даже самая хорошо написанная история не вынудит читателя переместиться в нарративный мир. Одно из важнейших специфических условий, позволяющих нам переноситься в нарративные миры — это опыт “бытия затронутым”: произведение тем или иным образом вызывает у нас сильный резонанс, мощное эмоциональное переживание, сопровождающееся когнитивной реструктуризацией нашего прошлого опыта и какой-то интенцией к действию. Важно отметить, что произведение, приглашающее переместиться из “здесь и сейчас” в нарративный мир, не ставит читателя в пассивно-подчиненное положение. Чтобы действительно переместиться туда, читатель должен совершать действия, участвовать, вовлекаться. Ощущение, что это перемещение “происходит само” — это иллюзия. Каким бы ни было произведение, читатель приходит к нему с багажом/инструментарием собственного прошлого прожитого опыта, и, интерпретируя/ понимая произведение, будет исходить из допущения, что мир, описываемый в произведении, устроен максимально похожим образом по сравнению с этим личным опытом — во всех случаях, пока открыто не упомянуто обратное. В традиционных отношениях между произведением и читателем, читатель никаким образом не может воздействовать на течение и исход событий, которым он оказывается свидетелем. Тем не менее, события вымышленных историй в вымышленных мирах могут вызывать эмоциональный отклик, сопоставимый с реальными событиями в жизни читателя. Участие читателя в исполнении произведения приближает его роль к роли актера. Чтобы убедительно сыграть роль, актер должен намеренно привлекать свой собственный эмоциональный и втелесненный опыт, хорошо в нем ориентируясь; задействовать свою наблюдательность, эмпатию и способность воспринимать мир с иной точки зрения, отличной от своей собственной. Эти же способности необходимы читателю, чтобы достраивать предложенную автором историю, делать ее более убедительной и многомерной, а внутреннюю жизнь персонажей — более емкой и насыщенной. Так или иначе, они задействуются при любом чтении; это показано в исследованиях пересказов текстов — в пересказе всегда фигурирует не только то, что представил в тексте автор, но и то, что туда вложил при чтении (“вчитал”) читатель.

Более того, произведения, отличающиеся литературной/ художественной ценностью, намеренно выстроены так, что автор не дает читателю “полное линейное объяснение всего”, а оставляет пробелы, лакуны, интриги, открытые вопросы, разложенные в разных местах произведения подсказки/детали, приглашая читателя активно вовлечься и самостоятельно соединить их в паттерн, добавляющий произведению смысла — и эта активность читателя приносит ему особое удовольствие от взаимодействия с произведением. В ситуации перечитывания/пересматривания/переслушивания, каждый предыдущий опыт взаимодействия с произведением (а также жизненный опыт, полученный во время, прошедшее между перечитываниями (если они происходят не подряд)) создает определенный паттерн понимания/ конструирования смысла, и при последующем перечитывании происходит диалог читателя не только с исходным авторским произведением, но и со своими предыдущими его интерпретациями. Так же, как мы можем говорить о существовании более умелых и менее умелых актеров, мы можем говорить и о существовании более умелых и менее умелых читателей. Чем менее умелым является читатель, тем труднее ему погрузиться в нарративный мир и получить в нем опыт трансформации. Однако порог умений, необходимый для вхождения в опыт переживания нарративных миров, в целом достаточно низок. И все же, чем больше у читателя жизненного опыта и способности к различанию разных оттенков переживания, опыта, позволяющего извлекать смысл не только из того, что произошло (и описано) в конкретной ситуации, но и из того, что могло бы произойти, но не произошло — тем более насыщенным для него будет переживание нарративных миров. Забирая читателя на время из “здесь и сейчас”, произведение позволяет ему на время “пожить другими жизнями”, при этом не полностью растождествляясь с собой и не забывая себя. Ключевой фактор в этом — резонанс тем и образов произведения со значимыми темами и вопросами, задающими и определяющими идентичность читателя, его ценности и предпочтения, то, как он осмысливает свой опыт. Читатель может задействовать свою драматическую вовлеченность в исполнение/проживание истории в большей или меньшей степени осознанно и произвольно. В большинстве случаев — скорее неосознанно и непроизвольно, за исключением различных практик “чтения текста как священного”. В пределе, чтение становится осознанным пересочинением истории, перерассказыванием ее так, чтобы в ней, наравне с голосом автора, звучал и голос читателя — так же, как при переводе стихотворных текстов с одного языка на другой мы слышим в сонете или пьесе, скажем, не только голос Гарсии Лорки или Шекспира, но и голос Гелескула, Маршака, Лозинского и пр. В этом предельном обнаружении себя в чтении чужого текста процессы чтения и процессы экспрессивного и рефлексивного письма сходятся, как грани кристалла.

Если вам еще не попадалась книга Галины Петраковой “Травма свидетеля”, вот, привлекаю к ней ваше внимание. Очень простым и понятным языком изложены основные понятия и практики самопомощи, опирающиеся на когнитивную терапию, основанную на практике внимательности, и на терапию состраданием. Помогает вернуть себе разум, когда масса событий вокруг так и подталкивает нас его потерять. https://www.litres.ru/book/galina-petrakova/travma-svidetelya-pochemu-mne-ploho-ot-togo-chto-ya-vizhu-68636762/?lfrom=373547669&ref_key=95b326382eefbb56d20891b24e382527085cbb494668cecfe1604658800186c9&ref_offer=1

⁃ Или, например, совсем из других историй — у героя есть какой-то талант, возможно, непрагматический или недораскрытый. И чтобы в нем раскрылась магия, нужна какая-то плата. Например, диванный фантазер и любитель рисовать эскизы витражей, никогда не сделавший ни одного витража своими руками (и не продавший ни одного, естественно), должен платить за раскрытие магии стаканом пота, вызванного намеренным усилием, ежедневно в течение длительного времени. Чем ваш герой/ герои, имеющие те привычки, которые у них есть, должны были бы платить за раскрытие их магии?