Аркадий Малер

Как и то самое “искусственное сознание” или то самое “постчеловечество”, коих никто никогда не видел и никто никогда не увидит. Во-2х, либеральный индивидуализм как теория и практика действительно возник в западно-европейском мире в эпоху Модерна, но не потому, что сначала было некое “нормальное” традиционное средневековое общество, а потом в нем вдруг самозародились какие-то зловоредные “номиналисты”, “протестанты” и “просвещенцы”, а потому что с IV века в этом обществе стала безраздельно доминировать христианская религия, которая впервые в истории человечества открыла идею Личности – идею Бога как Личности и идею человека как личности, поскольку он создан по “образу Божию”. Именно персонализм христианского мировоззрения, более или менее осознанный хоть сколько-нибудь образованными и рассуждающими людьми, подготовил почву для эмансипации человека от всех тех “коллективных идентичностей”, которые не фундированы в христианском вероучении и не обязательны для спасения и вечной жизни в Царствии Божием. Более того, не случайно весь проект Модерна возник именно в Европе, а не в каких-либо иных “мировых цивилизациях”. Чтобы задаться задачей эмансипации человеческой личности, необходимо сначала воспринять человека именно как личность, а не как лишь очередную “вещь среди вещей” или сколь угодно совершенную, но все-таки проекцию безличного “божественного начала”. И такое восприятие человека возможно было только в христианстве. И именно потому, что христианство утверждало идею свободы воли человека, очень многие люди не выдержали этой свободы и восприняли ее как право на преступление, грех, ересь и, в конечном счете, безбожие – так что возможность секуляризации была заложена в самом христианстве, подобно тому, как возможность грехопадения человека была заложена в самом творении человека, как свободно-разумного существа. И именно поэтому почти все реформаторские и революционные движения Модерна на начальном этапе выступали с христианскими мотивами и христианской риторикой, включая тот самый “номинализм”, “протестантизм” и “просвещенство”. Следовательно, либеральный индивидуализм есть ни что иное, как абсолютно секуляризованная, то есть полностью дехристианизированная, опустошенная, уродливая версия христианского персонализма, где человек как личность превратился лишь в человека как индивида, атомарную особь биологического вида homo sapiens, лишенную каких-либо сверхбиологических целей, смыслов и ценностей вообще. О логической связи христианских корней и секулярных побегов догадывались многие западные мыслители, так что в ужасе от последнего нередко отказывались и от первого – именно поэтому такие основатели “интегрального традиционализма”, как Рене Генон или Юлиус Эвола, отреклись от христианства и предпочли ему другие, более “традиционные” религии. Следовательно, любая критика либерального индивидуализма требует существенных оговорок, поскольку эта мировоззренческая позиция основана на непреложной христианской правде – каждый человек это действительно ценность, причем ценность объективная, онтологическая, метафизическая, ибо он создан Богом по Его образу и должен восходить в Его подобии. И если просто отрицать ценность каждого человека, видя в нем лишь результат социализации и “ансамбль социальных отношений”, а именно так воспринимает личность современная секулярная психология, то следующим этапом будет отрицание самого христианства и апология какого-либо коллективизма, который без необходимых уточнений и различений окажется лишь очередным банальным тоталитаризмом, уничтожающим последние права и свободы любых личностей. Не говоря уже о “достоинстве личности”, которое у апологетов коллективистских антиутопий вызывает только глумление и недоумение.

В интервью Такеру Карлсону Дугин предсказуемо выбрал именно ту тактику самопрезентации, которая еще в нулевые годы позволила ему из декадентского андеграунда выйти на уровень федеральных СМИ – это говорить не то, что делает его сущностно интересным, как для сторонников, так и для противников, а то, что от него ожидают услышать далекие от философских дистинкций журналисты, то есть общеконсервативные банальности, вызывающие заведомое согласие у большинства добропорядочных обывателей. С тем же успехом на место Дугина можно было бы поставить почти любого почтенного русского консервативного интеллектуала, и он мог бы говорить почти те же самые или какие-то другие банальности, и ничего бы не изменилось. На этом мой комментарий можно было бы закончить, но я все-таки обращу внимание на основной лейтмотив его интервью, поскольку из всех своих привычных “респектабельных” репертуаров он решил выбрать критику либерального индивидуализма, развернув ее вместо ответа на вопрос, который к этой теме не имел никакого отношения. На первый, условно-консервативный взгляд, эта критика выглядит вполне оправданной – со времен зарождения номинализма, протестантизма, Просвещения етс. в западно-европейском мире все больше вызревала ценность автономной человеческой личности, точнее называемой “атомарным индивидом”, последовательная эмансипация которого от любых форм коллективной идентичности привела к современному нигилистическому ультралиберализму, отрицающему не только неизменное различие двух полов в человеке, но даже его идентичность в качестве человека. Это – мейнстрим современной консервативной критики: почти на любом околоцерковном форуме последние десять лет все разговоры начинаются и заканчиваются разоблачением “трансгуманизма” и “постчеловечества”, с антиутопическими угрозами пришествия глобального “искусственного интеллекта”, давно уже подменившего “традиционного” антихриста, а возможно даже, и его единственного покровителя. Но у знакомого с историей идей и идеологий возникает несколько вопросов. Во-1х, если либеральный индивидуализм провозглашает абсолютной ценностью самого индивида, который в силу своей самоценности никому ничего не должен и вообще ничего не должен, то это, конечно, ужасающая ересь, но как политическая идеология такой индивидуализм совершенно абсурден и невозможен, поскольку любая политика предполагает существование “полиса” и апеллирует к человеку как к “полисному животному” (Аристотель), чье существование возможно исключительно и только в “полисе”. Никакие политические силы в этом мире не могут быть заинтересованы в том, чтобы какие-либо люди “оставались самими собой” и “жили для себя”, любые политические силы заинтересованы в том, чтобы люди были, прежде всего, объединены во имя какой-либо общественно значимой ценности и отмобилизованы ради служения этой ценности. И если эта ценность – Свобода, то это свобода не отдельного человека, а определенного множества людей, готовых воспринимать себя как целое и как целое бороться за эту свободу. Если самоценный индивид вдруг борется за свободу других самоценных индивидов, то он уже не воспринимает себя как самоценность, он борется ради “общего блага”, понимаемого как свобода разных индивидов. Поэтому не стоит удивляться, что либерально-индивидуалистические движения на практике могут быть весьма агрессивными и тоталитарными. Соответственно, говорить о либеральном индивидуализме как о какой-то влиятельной и реализованной идеологии, тем более победившей в каком-либо регионе мира, совершенно невозможно. Ни одно государство в мире не основано на идее либерального индивидуализма, иначе бы этого государства бы просто не существовало, и поэтому тот нигилистический ультралиберализм, который так любят обличать сегодня и справа, и слева – это все-таки очередная утопия, а не повседневная реальность. С такой утопией очень легко бороться именно потому, что за ней ничего нет, кроме каких-нибудь бредовых текстов, и ею очень легко пугать именно потому, что она никогда не наступит.

Поэтому позиционирование Дугина как якобы главного русского идеолога может привести к тому, что сама Россия будет восприниматься, как оплот извечного коллективизма и тоталитаризма, главная миссия которого сводится к уничтожению “либерального Запада”. Не секрет, что к очень большому сожалению многие реальные и мнимые либералы во всем мире именно так воспринимают нашу страну, потому что в этом мифе им несравнимо проще жить, чем однажды заставить себя узнать о России нечто большее, хотя бы с помощью интернета. Но еще досаднее то, что именно так воспринимают нашу страну во всем мире реальные и мнимые консерваторы, сторонники “христианских традиционных ценностей”, справедливо упрекающие Россию в том, что на ее главной площади до сих пор маринуются остатки трупа главного богоборца ХХ века, а сам большевизм в нашей стране пользуется правами чуть ли не глубоко укорененной “традиционной конфессии”. Разумеется, православная миссия России, как Катехона и Третьего Рима, несовместима с либеральным индивидуализмом – по крайней мере, в том понимании этого понятия, которое изложено выше. Разумеется, даже самое умеренное, компромиссное, “либеральное” утверждение в России (и любой другой стране) “традиционных христианских ценностей” исключает свободу выбора пола и бравирование разнообразными “гендерными идентичностями”, равно как какие-либо “права роботов” и “свободы постчеловеков”. Но православная миссия России не означает насаждение тоталитарного коллективизма, где все люди обязаны принимать какое-либо единое мировоззрение и жить в режиме вечной тотальной мобилизации. Низведение человеческой личности до функции в какой-либо системе, пускай даже самой совершенной и благонамеренной, во-1х, антиутопично, а во-2-х, сущностно противоречит православному вероучению. Таким образом, если уж России суждено стать на пути современного, западного, либерального индивидуализма, под знаменем которого давно и неуклонно разрушается классическая культура самого Запада, то не как оплоту “евразийского” коллективизма (хоть традиционного, хоть прогрессивного), а как последнему бастиону той самой христианской европейской цивилизации, где впервые возникло онтологически обоснованное представление о ценности человеческой личности. Но для исполнения этой миссии нужно ещё очень много работать и уж, как минимум, не путать православное христианское вероучение с теми лжеучениями, которые паразитируют на нем и выдают себя за него.

Большое миссионерское дело Русской Православной Церкви, свершаемое на наших глазах: https://youtu.be/y4uj_mIlseA?si=DR2LYm9GlF0k3E7J

🥀В Киеве на 87-м году жизни умер известный украинский историк, профессор Национальной академии наук Украины Петр Толочко. Он выступал за сохранение русского языка на Украине, против искажения истории, не признавал голодомор в украинской истории как геноцид, а также не поддержал евроинтеграцию страны.

“Благословен Царь, грядущий во имя Господне! Мир на небесах и слава в вышних!” (Лк 19:38). http://katehon.ru/prazdnik-vstrechi-gospoda-v-ierusalime/

В Лектории на Воробьевых горах Храма Троицы и МГУ 18 апреля прошла лекция Петра Владиславовича РЕЗВЫХ «Кант как толкователь Священного Писания» (к 300-летию со дня рождения великого философа). Петр Резвых - уникальный специалист по философии немецкого классического идеализма, кандидат философских наук, доцент Факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ. Основные темы: - двойственное отношение Канта к религии и Священному Писанию - кантовский проект «религии в пределах только разума» - кантовский переворот отношений между религией и моралью - границы разума и место веры по Канту - моральная и натуралистическая редукция Священного Писания - осмысление исторического движения как очищения от внешнего авторитета и обретения свободы - кантовское доказательство бытия Божиего и бессмертия души - кем был Кант: протестантом, деистом или агностиком? Организатор и ведущая Лектория на Воробьевых горах - Елена Малер https://www.youtube.com/watch?v=PF0QkBBY9Yc

Однако сегодня исполнилось 100 лет со дня смерти русского философа-правоведа Павла Ивановича НОВГОРОДЦЕВА (28.02.1866 – 23.04.1924), одной из ключевых фигур русской философской жизни начала ХХ века. Про него нельзя сказать, что он был ярко выраженным религиозным мыслителем, подобно другим представителям т.н. религиозно-философского ренессанса, но он прямо признавал христианские основы европейского правосознания и все больше настаивал на преимуществах именно православного мировоззрения. Его имя достойно памяти хотя бы за то, что в 1902 году именно он вместе со Струве составил первый коллективный манифест молодых философов, отвергнувших материалистические увлечения и ставших на путь метафизики и теологии – «Проблемы идеализма». Новгородцев был редактором этого эпохального сборника и автором предисловия к нему, где он очень утверждал: “проблема, которая в наше время приводит к возрождению идеалистической философии, есть прежде всего проблема моральная”, “Но, обращаясь к тем направлениям, которые не хотят знать ничего, кроме опытных начал, мы убеждаемся в их бессилии разрешить этот важный и дорогой для нас вопрос. Мы ищем абсолютных заповедей и принципов – в этом именно и состоит сущность нравственных исканий, – а нам отвечают указанием на то, что в мире всё относительно”, и, наконец самое главное – “нравственность ставит во главу угла начало безусловного значения личности” (!). В том же году он защитил докторскую диссертацию на тему: «Кант и Гегель в их учениях о праве и государстве: Два типических построения в области философии права», где указал на деструктивные крайности, свойственные этим построениям. Именно Новгородцев в 1918 году был учителем и официальным оппонентом на защите диссертации Ивана Ильина «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека», а далее влился в ряды Белого Движения и до конца жизни участвовал в патриотических инициативах русской эмиграции. Еще в революционной Москве он был соучредителем “Лиги русской культуры”, а в 1922 году возглавил Русский юридический факультет при Карловом университете и непосредственно участвовал в основании Русского народного университета. Родившийся в новороссийском Бахмуте (да-да, том самом), он найдет свои последние дни в столице только что новообразованной Чехословакии и будет похоронен на пражском Ольшанском кладбище.

Павел Иванович НОВГОРОДЦЕВ (28.02.1866, Бахмут – 23.04.1924, Прага).

Хотя я, конечно, совсем не кантианец ни в каком смысле, но “бывают странные сближения” и имя Канта периодически преследует меня самым непредсказуемым образом, начиная с самого детства. Мой отец в начале 70-х годов проходил службу в артиллерийских войсках в Калининградской области, т.е. в бывшей Восточной Пруссии, и однажды получив небольшой отпуск, впервые прогулялся по совершенно запущенному Кенигсбергу, где встретил тот самый величественный готический собор и ту самую могилу Канта, вызвавшую у него много вопросов. В итоге он поступил на философский факультет МГУ и собрал огромную по тем временам библиотеку всевозможных философских книг, внутри которой я подрастал, как в естественной среде обитания. Среди этих бесконечных однотонных книжек без картинок со странными названиями бросалось в глаза одно издание из серии ЖЗЛ с портретом иссушенного старичка на обложке и лаконичным названием: КАНТ (1977). И я загадал себе, что когда-нибудь обязательно должен прочесть эту книгу во свидетельство самому себе, что я наконец-то разбираюсь во “взрослой” философии. Но чем больше я впоследствии узнавал про философию Канта, тем меньше мне хотелось читать его и про него, предпочитая ему куда более цветастых и интригующих авторов типа Ницше, Штайнера или Флоренского. Так что реально открыть кенигсбергского отшельника меня заставило только изучение истории философии в студенческие годы, и чем больше я его открывал, тем больше понимал, что это просто та горькая микстура, которую нужно дежурно пропить в умеренных дозах, чтобы сдвинуться на новый уровень понимания философских достижений. И вот тогда я вспомнил о той самой биографии Канта в ЖЗЛ под авторством Арсения Владимировича Гулыги и принялся ее штудировать с сознанием давнего обещания самому себе. И это было двойное открытие, потому что Арсений Гулыга это не просто очередной биограф-популяризатор, а абсолютно недооцененный русский мыслитель, блестящий специалист по немецкой философии, с огромной любовью рассказывающий о жизненных и интеллектуальных перипетиях своих героев, так что именно благодаря нему Кант раскрылся для меня как очень живая и сложная личность, в описании которой двух-трех цветов совсем не хватит. Кроме того, Гулыге явно было тесно в марксистско-ленинской матрице и он нередко затрагивал “вопросы идеализма”, что в конечном счете привело его к православному христианству и написанию замечательной книги «Русская идея и ее творцы» (1995). Открытия Гулыги заставили меня более пристально приглядеться к Канту, так что в скором времени я обратил внимание на тот аспект его наследия, о котором до сих пор не читал вообще нигде – это его “трансцендентальная теология”, вызывающая игнор и недоумение даже у специалистов. И вот уже по окончанию пятого курса, в 2004 году, когда вдруг исполнилось 200 лет со дня смерти великого автора трех «Критик», меня и мою будущую супругу Елену пригласили поучаствовать на соответствующем конгрессе в нашем родном ИФРАНе, на Форуме “молодых кантоведов”. Так моя первая философская конференция была посвящена именно тому философу, чья могила когда-то заставила моего отца обратиться к самой философии и чью биографию я хотел освоить как экзамен на зрелость самому себе. Тема доклада была для меня очевидна – конечно, теология, но это сейчас мы переживаем то ли “теологический поворот” в философии, то ли просто моду на него, а двадцать лет назад тема доклада «Трансцендентальная теология Канта» звучала весьма вызывающе и вызывала, в основном, ступор. Столь “странные сближения” случаются и до сих пор, но это уже для мемуаров, а пока лишь вспомню это фотосвидетельство о той “выпускной” весенней конференции, где я, конечно, позволил себе в отношении великого мэтра непозволительную фамильярность и могу лишь оправдаться тем, что это всего лишь бюст и с тех пор ничего подобного себе не позволял.