МАКСИМ НИКОЛАЕВИЧ ЖЕГАЛИН

Фейсбук напомнил прошлогоднюю историю, и я вспомнил о том, что всегда хочу в Петербург. Интересно все-таки в Петербурге. Заселяемся с дружком в квартиру, хозяин - мужчина разговорчивый и бодрый, вдруг останавливается и напряжённо на нас смотрит. - Что такое? - спрашиваю я. Он молчит, мнётся и наконец решается: - А вы случайно не визажисты? - и страх в глазах. - Нет, - отвечаю я. Мужчина выдыхает. Странно, что он про нас такое подумал. Я ведь вообще был в тельняшке и чёрных клешах, более того, под клешами у меня семейные трусы. Чисто морская пехота в отставке. Визажисты…Хм… В одном из баров меня, правда, спросили не математик ли я. Это как объяснить? А в баре Пиф-Паф компания 30+ за соседним столиком закусывала настойки энтеросгелем. Натурально два тюбика лежали на столе. И вот один из них, съев ложечку абсорбента, говорит: - А у нас в Александрове Марина Цветаева повесилась. Ей Салтыков-Щедрин дал веревку книжки перевязать, а она на ней и это самое. - Ого! - ответила ему компания. Удивительный город, самый любимый на свете. Хочу здесь жить.

РЕБРЕНДИНГ

Старый стишок, всплыл в фейсбучных воспоминаниях. Написан 5 лет назад. Мы от смерти с тобой сбежим как от бабы Яги Я тебя сберегу от нее и ты меня сбереги Говорил Иванушка, шел по апрельскому ветру Я, Аленушка, совсем ничего не боюсь, Что мне этот бессмертный лебедь, бессмертный гусь Я и сам бессмертный Мы пройдем всю весну, все деревни и города, Мы придем туда, где серебряная вода Из серебряных, из родных ладоней Ты напьешься вдоволь густой росы Ты наешься вдоволь густой весны Ты надышишься ветром вдоволь Так сидели Иванушка и Аленушка под мостом Говорили о небывалом и непростом О большом и невероятном Мы пойдем по дремучей тропе вперед Нас никто не догонит и не убьет Не вернет обратно Мы сюда не вернемся в сырую эту весну Я тебя на цыпочках пронесу Через весь иступленный фронт, до самой мирной границы Я тебя спасу и оберегу Я не выдам тебя врагу Ты моя Аленушка - святая моя сестрица Так сидели Иванушка и Аленушка под сосной Так прощались они с бесстыжей своей весной Но боялись и думать об этом Там для них разгорался костер, голубая сирень цвела Там прощалась с ними великая их весна Там для них наступало лето.

У меня есть худи с надписью «толеранс из нот фор раша» из первой коллекции Ромочки Уварова, любимое мое худи. В нем я и приехал в Красноярск — в город, где можно встретить знак «осторожно медведи». И вот стою я в Красноярске в этом худи, а мимо идет парень в латексных лосинах и во все горло поет: «я ценю в мужчинах ум, помимо их членов». (?) Потом он останавливается на перекрестке и начинает танцевать то ли тверк, то ли вог, что-то такое. Потом идет дальше, продолжая петь песни и всячески привлекать к себе внимание. На кофточке у него, соответственно, радуга. Ок. И вот иду я за ним и думаю, когда же его отпиздят? Невозможно же вот так пройтись по Красноярску и не умереть. Ну? Но все вокруг почему-то только улыбаются и ничего не делают. Кто-то оборачивается, кто-то вообще не реагирует. Совершенно никакой агрессии. Даже толпа обыкновенных мужиков в черных куртках — и та удивленно расступилась, и никто не достал монтировку, никто ничего не крикнул вслед. Дальше шел этот странный мальчик по Красноярску и пел песни про члены. Так, может, толеранс все-таки фор раша? Просто мало кто об этом знает, мало кто догадывается?

Прекрасный странный Красноярск, куда мы с Лешей Киселёвым вдруг приехали писать сценарий про Хворостовского.

Обещался писать дисциплинировано, но как-то не получается. Легкость письма осталась в другом времени, как и все такое прочее, неуловимое. Ничего не происходит. У меня все ок, все в норме. Много работаю и много ничего не делаю, часто встречаюсь с друзьями. Почти ничего не изменилось, но какое-то вещество из воздуха исчезло. Вчера ходили на концерт OQJAV. Вадик пел любимые песни, ровно такие же, как и раньше, но звучали они по-другому. «У меня есть сахар, А восток взрывает запад». Даже смешно. И весь концерт был похож ни на концерт, а на воспоминание о нем. И вышли мы после невеселые и трезвые, и пошли по домам. Все теперь звучит по-другому. И все, что не напишешь, кажется какой-то удивительной хуйней. Глупой и неуместной.

Сцена: мужчина на красной машине припарковался около чужой калитки, за это владельцы этой самой калитки положили ему под колёса бревно с гвоздями и машину сломали. Перед этим они дрались, на видео ждут полицию и зачем-то снимают друг друга на камеры. В это время мой сосед Ромочка под шумок решил наворовать у владельцев калитки досок, кормушка сама себя не построит. Оттепель, грачи прилетели, Салтыков-Щедрин в обнимку с Хармсом греются на солнце.

Рубрика «в первый в первый класс». Сегодня я впервые ехал по платной дороге. За рулём. Надо сказать, я совсем не ожидал, что дорога окажется платной, как-то случайно на неё выехал, а обратного пути не было. Так вот: там стоял такой аппарат, откуда надо было вытащить билетик. Встал я рядом с этим автоматом, открыл окно, как взрослый, вылез наполовину из этого окна, как вдруг!!! Вдруг машина поехала вперёд, потому что я отпустил педаль тормоза!!! И руки мои цеплялись за аппарат, а ноги ехали вперёд!!! Я чувствовал себя на дыбе. В 30 метрах стояли гаишники и, весело хохоча, наблюдали за этим шоу. Ладно, кое-как выехал на эту платную дорогу, будь она проклята, как тут же эти самые хохочущие гаишники меня остановили. — Че вам надо от меня, уебаны? — как бы сказал я. — Гони права, гнида! — как бы сказали они. Посмотрели права и отпустили. Просто отпустили, надо же. Все-таки гаишники самые милые из мусоров. Именно они мне права и продали два года назад за 25 тысяч рублей. Спасибо им. Ну и дальше ехал я со скоростью 110 км/ч по платной дороге, весело смотря вдаль, разрываясь на внутренней дыбе противоречий.

Одна старая артистка как-то учила меня, что играть спектакли нужно и для живых, и для мертвых. Что зал двадцатым рядом не заканчивается, что там, в темноте, смотрят на тебя и автор пьесы, и прототипы персонажей, и — главное — сами персонажи. И с ними нужно пытаться общаться, связываться, хотеть им что-то рассказать. Меня тогда поразила эта мысль. Позавчера играли «Зеленые щеки апреля» — впервые на полный зал. Действие происходит в 1916, на Цюрихском озере. Мой герой Сережа — русский мальчик из дворянской семьи, идет встречать на станцию свою возлюбленную Ниночку, которая едет к нему из России. Садится в траву и пишет ей письмо. — У нас тут апрель, Ниночка, как и у вас в России. Только у вас война, а здесь — тихо. Я сказал эту фразу и вдруг мне стало то ли смешно, то ли неловко. Оттого, что это больше не вымысел. Оттого, что я сейчас нахожусь по сути там же, где находился Сережа. Будто бы смешалось время, будто бы оно вообще исчезло, как и вся условность происходящего. Если верить старой артистке, то мертвые, сидящие на невидимых рядах, должны были удивиться. Мы теперь не только про них говорим, но и про себя. — У нас тут почти апрель, Ниночка. Только у вас война, а здесь — тихо. В этой рыхлой тишине, как поет Земфира, мы и погибнем.

Нашёл много старых фотографий, сделанных на Введенском кладбище. Пошёл сравнивать, смотреть, что как изменилось. Многого не нашёл, потому что тропинки ещё завалены снегом — не подобраться, некоторые объекты на реконструкции, а некоторых просто больше нет. Небольшая подборка из того, что пока ещё сохранилось.