МАМА
Поздней осенью 1942 года хуторские женщины узнали, что «за Сумами, в Конотопе, лагерь военнопленных. Говорят, будто если кто из родственников придет, то отдают. Собрались несколько человек, в основном женщины преклонного возраста да девчонки лет тринадцати-четырнадцати. Взрослых девчат и парней в такую дорогу пускать было опасно. Облавы шли везде: и в городах, и на дорогах. И у кого не было аусвайса, забирали и будто бы в Германию отправляли.
Собрались и с нашего хутора, и с окрестных сел, договорились идти вместе. Гуртом оно легче, да и там, если не встретят кого из своих или знакомых, то хоть кого-нибудь вызволят.
Надо сказать, что в то время, насмотревшись на все происходящее, люди жалели всех: и своих, и чужих. Все были тогда свои, все были родные. Долго мы ждали, наконец, недели через две пришли, привели, вернее сказать, привезли всего одного. Был он родом откуда-то из Средней Азии, то ли казах, то ли киргиз. По-русски почти ничего не понимал, хорошо выговаривал только слово «мама». Вот что рассказала сестренка, она тоже туда ходила.
Пришли уже к вечеру. У местных расспросили, что и как. Наутро пошли к лагерю. У ворот их остановили. Сначала женщины никак не могли объяснить немцам, зачем пришли.
Потом пришел переводчик в цивильной одежде. Говорил очень вежливо, с улыбочкой и так расположил их к себе, что женщины, осмелев, откровенно ему сказали:
— Если, мол, нет наших, то давайте чужих.
Подумал переводчик и говорит:
— Пойду поговорю с начальством.
Через какое-то время из дома вышло много немцев, все такие веселые, смеются. Приказали что-то караульным, и те привели пленного. Вели его осторожно, с ужимками. Кривляясь, подвели к нам и спрашивают у одной женщины:
— Ваш?
Смотрит тетка Катерина — живой скелет. По ее лицу текут слезы, губы дрожат, не может слова вымолвить. А он стоит, смотрит и вдруг:
— Мама!
Бросилась женщина к нему. Немцы не пустили, переводчик спрашивает:
— Ваш?
И решилась тетка Катерина: будь что будет, убьют, так убьют.
— Мой, — говорит. Сама побледнела, но глаз от переводчика не отвела. Стал переводчик что-то говорить немцам, сам смеется, те тоже что-то выкрикивают, за животы хватаются. Наконец переводчик сказал:
— Ваш, берите.
Караульные, стоявшие возле пленного, отошли. Подошла тетка Катерина к нему, а он на ногах едва стоит.
Идти он не мог, выменяли на самогон да продукты санки, благо немцы гонорар не взяли, видно, довольные были от такого зрелища — смотрите, русские детей своих не различают, сказано — низшая раса.
А русские женщины посадили парня в санки да гуртом, друг дружку сменяя, привезли его домой.
Забрала его тетка Катерина к себе. Старалась поставить на ноги, да не смогла. Последние его слова были:
— Спасибо, мама.
Похоронили его на сельском кладбище по-христиански, в гробу, и крест поставили. А как же иначе? Ведь тогда у нас не знали, как хоронят мусульман, да и никто не знал, какой он веры, спросить не успели, не догадались. А вера в то время у всех нас была одна.
Занедужила тетка Катерина. Говорят, на могиле его часто бывала, да вскорости и сама преставилась. Похоронили ее рядом с могилкой того, кто в последние минуты своей жизни назвал ее мамой.
Знайте, родные, жители степей Казахстана или Ферганской долины, ваш сын покоится в далекой Руси, на сельском кладбище, рядом с русской матерью, которая в последние минуты жизни поила его с ложечки, ласковой материнской рукою поддерживала его голову».
Из книги Константина Сомова "Война: Ускоренная Жизнь"
@soldat_prav