Записки игропсихолога

Конечно, то, что Гавел определяет как "общее нежелание потребительски настроенных людей жертвовать некоторой материальной уверенностью ради собственной духовной и моральной целостности", — явление, вряд ли присущее только коммунистическим обществам. На западе консюмеризм склоняет людей к моральным компромиссам с собой ежедневно, и они лгут себе не во имя социализма, но ради идей вроде "самореализации" или "личного роста". И все же здесь есть важное различие: в коммунистическом обществе трудно вести нормальную жизнь, и почти невозможно — "успешную", без подавления тимоса в большей или меньшей степени. Человек не может быть просто плотником, или электриком, или врачом без какого-то "приспосабливания" — как поступил упомянутый зеленщик; и уж точно нельзя быть преуспевающим писателем, преподавателем или тележурналистом; не погрузившись достаточно полно в обман системы. Если человек скрупулезно честен и хочет сохранить чувство внутренней самоценности, то у него есть только одна альтернатива (если не считать, что он принадлежит к постоянно сужающемуся кругу людей, все еще искренне верящих в марксистско-ленинскую идеологию). Этот путь — полностью выйти из системы и стать, подобно Владимиру Буковскому, Андрею Сахарову, Александру Солженицыну или самому Гавелу, профессиональным диссидентом. Но это значит полностью порвать с той стороной жизни, которая определяется желаниями, и обменять такие простые материальные блага, как постоянная работа и квартира, на аскетическую жизнь тюрьмы, психиатрической больницы или изгнания. Для подавляющей массы людей, у которой тимотическая сторона даже отдаленно не развита в такой мере, нормальная жизнь означает принятие мелкой и ежедневной моральной деградации. — Фрэнсис Фукуяма, "Конец истории и последний человек"

Психиатрия и психология вместе с ней вообще очень заметно страдают навязчивыми попытками симулировать большее количество понимания и осознанности, чем есть на самом деле. Если про ментальные расстройства говорить, то тут не совсем, конечно, тот черный ящик, как у ранних бихевиористов, куда мы вообще руки совать не будем, потому что ничего не понятно, но пока уровень развития науки — это примерно способность засунуть руку в черный ящик вслепую и попробовать там наощупь что-то понять. — Чего-то у нас ящик тикает. — Я там пощупал, нащупал винт. Покрутил винт, вроде стало тише тикать. — А я его потряс, и он вообще затих! Правда только на два дня. И теперь опять тикает. Исследований, с одной стороны, огромное количество, а с другой стороны, это каждый раз какие-то отдельные винты и гайки. Вот ген нашли, вот желудочки увеличены. Ух ты, если зарядку каждый день делать, симптоматика снижается. Обалдеть, оно коррелирует с составом питьевой воды. И т.д. Какой-то системной детализированной картины того, как ломается мозг, из этого пока еще не выстроилось. Она в процессе сборки, и каждый специалист знает только часть деталей из уже обнаруженных. Сознавая это, становится несколько сложнее смотреть свысока на тех, кто занимается чем-то менее наукообразным: так или иначе, область осознанного или неосознанного незнания у всех у нас гораздо обширнее, чем область известного и понятного. Аналогично на уровне отдельных личностей: есть очень много желания позиционировать психолога, например, как некоторого сверхчеловека, к которому обыкновенные психические механизмы не относятся, и есть ожидание, что психолог, познав сколько-то своей науки, не будет вовлекаться, например, в отношения насилия и абьюза ни в одной из ролей. А на деле получается, что, несмотря на образование, все человеческое и психологам тоже не чуждо, и они периодически принимают точно такие же неудачные решения, как все остальные. В общем, это про культивацию скромности.

Если вдруг кому-нибудь (я не знаю зачем, но мало ли) важна моя позиция по вопросу коллеги, который со своими студентками в количестве что-то тридцати человек вступал в интимную переписку, то мне кажется, что тут не надо этического комитета для квалификации такой деятельности как абьюзивной. Рандомного гражданина после предложений засунуть пальцы в район репродуктивной системы можно со спокойной душой назвать всеми предпочтительными матерными словами и отправить в бан, а от преподавателя бывают нужны документы и сданные экзамены, что несколько мешает делать вышеперечисленное. Хочу еще напомнить на всякий случай, что алгоритм "нет-уйди-скажи" релевантен не только для пятилетних детей, но и для взрослых тетенек-психологов. Получив от преподавателя предложение непристойного характера, имеет смысл зафиксировать его скриншотом и отправить далее руководству образовательной организации. И если вдруг руководство, вместо чтоб охереть и попрощаться с сотрудником, начинает интересоваться, а не сама ли клеила заслуженного человека, то попрощаться с организацией и идти учиться в другое место. Слава богу, у нас очень много разных мест, где можно поучиться, и жертвовать ради документов чувством собственного достоинства совершенно необязательно.

Психофармакология как научная дисциплина очень напоминает известный мем про рисование совы. Берем, значит, препарат, и говорим: вот, он воздействует на такие-то рецепторы к таким-то нейромедиаторам. Отлично. Следующий этап: мы накормили им пациентов с таким-то расстройством, и такому-то проценту из них стало хорошо. В промежутке пропущено несколько этапов логической цепочки: какие конкретно мозговые механизмы связаны с развитием расстройства, что из них причины, а что вторичные эффекты, конкретно какие из многочисленных рецепторов упомянутого типа вовлечены в этот процесс, а на какие мы просто за компанию повоздействовали, и т.д. И там сплошные неясности. Собственно, поэтому и процесс подбора психотропных препаратов часто получается затянутый и физически напряжный: в значительной степени это все еще манипуляции на сверхсложной системе вслепую.

Феномен "тукдам" чем интересен, так это тем, что здесь потенциально можно найти какое-то подобие объективных аргументов для одного из старейших споров в психологии — как соотносятся мозг и сознание. Есть точка зрения, любимая нейробиологами, что сознание определяется состоянием субстрата. У нее как раз очень хорошо с доказательностью — если какая-то деталь мозга сломалась, то наблюдаемо (хотя бы по данным самоотчета), как это влияет на субъективные переживания. С другой стороны, неодушевленная нейросеть, похоже, со всеми необходимыми поведенческими задачами потенциально может справляться не хуже, и не совсем понятно, соответственно, зачем (и как!) вообще взялся этот уровень непосредственных субъективных переживаний. (Ну, сенсорные двери, например, как-то справляются с задачей пускать посетителей без зрительного восприятия, данного в ощущениях?) Есть иная точка зрения, что сознание и мозг соотносятся скорее как радиопередача и радиоприемник. То есть да, если радиоприемник сломать, музыку будет слышно с помехами, но это не значит, что он ее сам создает. Но чтобы эту идею перевести из категории сугубо умозрительных в практическую плоскость, нужно каким-то образом ухитриться показать феномен, связанный с присутствием сознания безотносительно работы мозга. С этой точки зрения отсутствие мозговой активности у умерших медитаторов, естестественно, фрустрирует, потому что опять ничего не понятно, но зато позволяет на полшага подобраться к более фундаментальной проблеме — не может ли, случайно, быть так, что сознание продолжает работать и после того, как мозг выключился?

С доказательством присутствия чего-либо вообще дело обстоит гораздо проще, чем с доказательством отсутствия. В присутствующий феномен можно ткнуть пальцем и сказать: "Вот феномен. Он есть". Дальше, конечно, могут быть некоторые сложности с тем, чтобы показать причинно-следственную связь. Например, если в течение года ребенок стал лучше функционировать, то почему: потому что с ним работали и нанесли пользу, или потому что за год дозрели нужные структуры? Но так или иначе, наблюдаемые улучшения можно как-то зафиксировать: по диагностическим показателям, по среднему баллу и т.д. Показать таким же образом, например, отсутствие вреда не получится: вред — это бесконечное число возможных феноменов, которые потенциально могут возникнуть через произвольное количество времени, поэтому чисто логически об отсутствии вреда затруднительно делать какие-то утверждения в общем виде. Можно говорить, опираясь на данные, что некоторая интервенция не приводит, например, к повышению суицидального риска или частоты случаев пищевых нарушений в течение, скажем года, трех или пяти после интервенции. Конкретные негативные последствия на конкретных отрезках времени посчитать можно, и они могут быть равны нулю. Но это не говорит обо всей совокупности возможных последствий, и среди них могут быть такие, которые мы не догадались посчитать, или такие, которые всплыли бы за пределами срока наблюдения. С этой точки зрения, например, парадоксально очень полезный источник данных — это единичные наблюдения, в которых наблюдаются те или иные негативные последствия, у которых можно проследить возможную причинно-следственную связь с интервенцией. Такие наблюдения помогают ставить более точные вопросы: существует ли, действительно, статистически значимый эффект, связанный с вот такими конкретными последствиями, и если да, то какой величины? Помимо прочего, это соображение возвращает ценность и значимость взгляду отдельного специалиста, который во многом девальвируется ориентацией прежде всего на статические данные.

Излюбленное поле для эпистемологического анархизма — это попытки поисследовать что-нибудь, что традиционно считается ненаучным и поэтому относящимся к категории "не бывает" автоматически. Из свежего — несколько лет назад была предпринята попытка разобраться в феномене "тукдам", как же он все-таки работает. Что из себя представляет феномен: практикующий буддист умирает, а его тело, вместо чтоб начать разрушаться через четыре минуты, в течение продолжительного времени (порядка нескольких дней) остается в прежнем состоянии. Гипотеза, выдвинутая образованными носителями традиции, заключалась в том, что в течение этого времени сохраняется некоторая резидуальная мозговая активность (примерно как у пациентов в коме), которая собственно и не дает телу развалиться. Ну, организовали исследование, применили к некоторому количеству недавно умерших испытуемых энцефалограф. Никакой мозговой активности не обнаружили. Это еще, ко всему прочему, образчик той редкой научной добродетели, когда исследователи честно сообщают: нам казалось, что мы понимаем, как это работает, но гипотеза не подтвердилась, так что нет, мы все еще ничего не понимаем.

Я тут, в общем, сформулировала, чем подход эпистемологического анархизма по Фейерабенду ко всяким спорным и сомнительным феноменам отличается от более традиционно научного. Нормальный научный подход — это "феномен существует, если доказано, что он существует". Эпистемологический анархизм — "нельзя определенно утверждать, что феномен не существует, пока не доказано, что он не существует (а это может быть нетривиально доказать)". Почему, например, это релевантно для нейроотличных проблем? Стандартная засада взаимодействия со специалистами у людей с нестандартной мозговой организацией — это когда излагаешь специалисту свой опыт, а он в ответ говорит: "Не, так не бывает". Тут логика такая, что существующим считается то, что описано в мануалах как существующее; пока не описано (и не прочитано), в картине мира оно относится к категории "не бывает". Методологический анархизм — "если мне описали вот такое странное, возможно бывает и так тоже, надо поразбираться". Если популяция полна нестандартных феноменов и нестандартных проблем, чисто практически методологический анархизм получается для нее релевантнее.

Есть связь между телесностью и пространственной ориентацией. Если человек ощущает свое тело как инородный объект, он больше склонен натыкаться на мебель и в целом хуже ориентируется в пространстве, потому что сначала формируется функция движения частями тела, статически расположенного в пространстве, а уже на ее основе — перемещение внутри пространства. А меня тут мысль посетила: нет ли сходного характера связи между телесностью и, например, переживанием определенной реальности именно материального мира? То есть, если тело ощущается как инородный объект и в таком качестве несколько сюрреалистично, не приводит ли это следом к такому же сюрреалистичному переживанию окружающего мира и, например, склонности к магическому мышлению? Друзья, у кого тело в формате экзоскелета, поделитесь, насколько для вас материальный мир реален (а любой другой — нереален)?

Невыразимой, кстати, умилительности кино. Я бы его, пожалуй, номинировала на звание лучшего фильма для лесбийских семей с детьми; не знаю даже, чего в нем больше: мимимишной квирности или детсадовских вайбов. Но, кажется, такая номинация теперь тоже должна быть где-то в разделе "экстремизм"? Образ Питера тут определенно не столько мальчиковый получился, сколько вот именно "дайк на утреннике".