dear moss

Незадолго до затмения чуть-чуть поговорили с Анной Родионовой для её семинара «Циклоны и тропы» о современной поэзии и пространстве. Вопросы/ответы были для чисто внутреннего пользования, но раз уже есть — вдруг кому интересно.

••• но что это за движение? — врассыпную. за треском вой. по краю — усталые, страннолицые перемещают свой вес прочь. деревья ещё остались, и рядом; но по ту сторону, дом отбрасывает на смирность. цикл. взимает пену, оттесняя светящиеся стволы.

С последних галерейных открытий — Luigi Zuccheri в KARMA. Художник первых трёх четвертей прошлого века, послевоенный католик, дружил с де Кирико, много выставлялся в Италии и почти не за её пределами. Все работы — темпера на холсте на тонкой фанере, грубо покрытая по-видимому довольно хреновым лаком, то есть того самого цвета кремонской скрипки. Они очень хорошие — смесь частей алтарной пределлы кого-нибудь вроде ди Пьетро, и маленького ван Гойена. Сцены из жития колоссальной утки. Пресс-релиз торопится рассмотреть сюрреалистические размеры животных в экологической оптике, как отвоёванные пространства — но ощущаются они скорее обыденно, как почти каждодневные столкновения на сельской дороге, и почти заставляющие подумать — ну… да, кто же не встречал в Тарквинии гигантского дикобраза. А вы нет?

В одном из писем, Паунд писал о своей одержимости двенадцатым веком как ‘very unfortunate from the point of view of immediate impact on the general public’. Жиза.

Рассвет на полузатопленной Сан-Марко. Из цикла "Coronal". Mamiya 7, 80mm, Portra 400 @all.things.counter

[Mamiya 7, 80mm, Portra 400] IG: @all.things.counter

Вот вопрос, которым дорогой читатель может быть ни разу не задавался: так почему фашисты сделали выставку дегенеративного искусства? Понятно, почему они его ненавидели. Но выставку? Его можно охаивать в прессе, плакатах, на радио, за семейным столом и т.д. Выставка — это форма распространения, даже если на ней нельзя ничего купить. Она также создаёт статус. Ответ на этот вопрос напрямую связан с иерархичностью фашистской модели, и её двумя свойствами: 1. Она пирамидальна — как и рыночная, как и аристократическая, как и некоторые другие; 2. Она выставляется единственной и естественной. Люди, тратящие время на споры с реакционерами в интернете, часто отмечают их иррациональность — и они иррациональны, да, это фактически культ самоуничтожения — но в том, что касается иерархии, у реакционеров всё-таки есть вера. Они верят, что кто-нибудь должен быть на самом низу. По аналогии с рынком — пирамида не может быть неправильна как модель. Это единственная модель. Проблема не с пирамидой, а с тем, что “мы” и “они” находимся на этой пирамиде не в тех местах. Именно поэтому, когда здоровый человек спрашивает, что собственно не так с африканским искусством, и почему в музее не может быть места для ста цветов — реакционеры не понимают, о чём вообще речь. В музее не должно быть места для ста цветов. В музее должны быть мраморные Давиды, а все остальные обязаны лизать пыль. Мысль, что искусства всех времён и народов имеют неотчуждаемую ценность как часть человеческого опыта — невыносима фашистам потому, что она лишает пирамиду основы. "Entartete Kunst" — было попыткой установить необходимый фундамент, чтобы было на что установить пик. И… как бы… Да, искусство иерархично. Когда вы входите в зал с работами периода, обычной выборкой провинциального европейского музея с так себе коллекцией, но среди них висит один Фра Анжелико — его видно. Вы к нему подойдёте. Вы не знаете, чем он отличается, но он отличается. Но вы не знаете. В этом суть. Это чудо. Чудеса не коррелируют ни с академией, ни с реализмом, ни с материалами, ни с близостью к столицам, ни с полом, возрастом, происхождением или цветом кожи. Коррелировать — не чудесное дело. Именно чудо естественно. Оно просто происходит. В отличие от чуда, иерархии вымышлены и искусственны — и поскольку они искусственны, низший класс должен быть поставлен туда вручную, чтобы это все видели, и об этом все знали, и он не может быть где угодно — он должен быть там, где мы скажем. В этом смысле весьма иронично, что диктатуры так одержимы монополизацией культурного производства, союзами писателей и художников. Союз — это то же гетто. Диктатуры порабощают согласных так же, как несогласных. И именно поэтому "Entartete Kunst" шла одновременно с “Große Deutsche Kunstausstellung”. Так что — если вас когда-нибудь удивляло, почему кто-то с таким жаром распространяет живопись, которую ненавидит — теперь вы знаете.

Addendum к addendum’у об искусстве, рынке, и бессмысленных сетевых спорах.

Некогда я в неадекватных подробностях разбирал мем про искусство и уход от налогов — но один вопрос остался тогда неотвеченным: Откуда, среди людей, никак не связанных с современным искусством, берется желание объяснить его чем-то за пределами рынка — отмыванием денег, уходами от налогов, наркоторговлей и т.п.? Зачем людям, которые ничего не знают о сферах А и В, но свободно выдумывают всё, что им нужно про эти сферы — дополнительно выдумывать что-то про X, Y и Z, про которые они тоже ничего не знают? Почему не объяснить всё выдумками про рынок? Я уже писал о рынке — что он “не безгрешен” — но сейчас наверное можно оговориться, что я в принципе вообще по идее должен его ненавидеть, и меня останавливают только две вещи: он помогает долговременному сохранению работ, и… надо признать, абсолютное большинство хороших художников существует или вне рынка, или на его пике. Галерейная система не абсолютна — но внутри галерейной системы самое лучшее почти всегда можно найти в blue chip’ах. Но в остальном — рынок искусства непрозрачен, нерегулируем, подвержен постоянным манипуляциям, и на нём нет места даже среднему классу, потому что в какой-то момент он перестроился вокруг сверхбогатых и выжал всех остальных. Внимательный читатель уже видит ответ на изначальный вопрос. Существующая критика рынка происходит почти исключительно слева — и если откладывать её в сторону, многомиллионные цены на Ротко объясняются обычным движением спроса и предложения. Худшее, что нейтральный наблюдатель может о них сказать — что, по его мнению, у людей наверху нет вкуса. Но ничто здесь не требует злоумышленников. Критика, требующая именно злоумышленников — реакционна. Она не может сказать, что рынок функционирует как положено — потому что тогда на нём должны быть какие-то другие работы. Она также не желает предложить ему какую-либо альтернативу. То есть, обращение к злоумышленникам — это обеление иерархии. Проблема никогда не с системой — проблема в том, что кто-то зашил героин в подрамник. Справедливости ради — реакционные идеологии разумеется амбивалентны в отношении рынка. Они построены зависти, обиде и желании подавления; капиталистическая система просто в достаточной мере иерархична, но по большому счёту — реакционерам не важно, как пирамида построена. Важно только, что их судьба — на её вершине. Именно так всегда возникает один и тот же поллюционный миф: что как только с рынка изгонят всех неблагожелательных — он сразу же придёт в норму, и вместо абстракции, концептуализма и писсуаров на самой верхушке окажется что-то правильное и вечное. Наше. Мы снова восторжествуем. Природу неблагожелательных умалчивают, но в последнее время всё меньше… …И именно поэтому никакое количество объяснений не способно никого убедить. Какая разница, отмывают на искусстве деньги, или не отмывают. Это говорится не потому, что человек в это верит — это гипотеза с потолка; она произвольна именно для того, чтобы быть произвольной. Главное — что вся эта поза публичного превосходства, в которой моральное возмущение неотличимо от троллинга и цинизма — для человека, не озабоченного правдивостью собственных аргументов, всё это выглядит как победа. Объяснения искусствоведов — выглядят поражением. Даже когда человек говорит абсолютную чушь, у этой чуши всегда есть определённая форма, а у этой формы своя причина. Многие из этих причин происходят из старых, скучных, низких и людоедских свойств. И надо признаться, что лично я устал от этой корреляции даже больше, чем от самогó этого идиотского аргумента. Но вот.

Об искусстве и налогах — незапланированный addendum.