Читаю книжку Роджера Ланкастера “
Секс-паника и карательное государство”. Книжка научная, но бэкграунд её личный. Близкий друг автора Ричи, работая учителем в школе, столкнулся с ложными обвинениями в сексуальных домогательствах, что привело для него к тяжелым юридическим и социальным последствиям. Ланкастер описывает разрушительное воздействие моральной паники и неспособность учреждений противостоять этому. Вот некоторые хайлайты из главы под названием “Паника: Руководство по использованию страха”
Моральные паники в сексуальной сфере середины 20го века оставили большой след в американской культуре. Они сформировали аморфную журналистскую и юридическую категорию «
сексуальное преступление», включающую такие различные акты, как домогательство, изнасилование, изнасилование детей, разнообразные неконфликтные взаимодействия между взрослыми и несовершеннолетними, публичное обнажение, секс в укромной части парка, публичное мочеиспускание и, до недавнего времени, «содомию».
Секс-паника способствует постоянному стиранию значимых различий между насильственными и ненасильственными актами, между актами, причиняющими реальный вред, и теми, которые просто социально неодобряемы, и, в конце концов, между обвинением и преступлением.
«Моральная паника» — это массовое движение, возникающее в ответ на ложную или преувеличенную угрозу обществу и предлагающее устранить эту угрозу через карательные меры: практики «
нулевой терпимости», ужесточение наказаний, общественную бдительность, насильственные чистки.
Центральным элементом моральной паники является механизм
табу: действия, считающиеся нечистыми или святотатственными, которые должны вызывать взрыв возмущения.
Другой обязательный элемент — создание
козла отпущения. Так называемое “смещение” (по Фрейду) — повторяющаяся черта моральных паник: они часто выражают, в иррациональной или ошибочной форме, другие социальные проблемы.
Моральные паники порождают политические организации. Самопровозглашенные лидеры движения — «
моральные предприниматели» — убеждают других, что наказание, изоляция или уничтожение людей назначенных козлом отпущения вернет спокойствие.
Это никогда не так. Вместо этого состояние страха, культивируемое моральными предпринимателями, стирает различия между реальными и воображаемыми угрозами, значительными и незначительными. В результате моральные паники имеют тенденцию к эскалации.
Социальные теоретики от Георга Зиммеля до Жана Бодрийяра предполагали, что паника заложена в структуре массового сознания. Люди жаждут интенсивных ощущений, а СМИ предоставляют необходимые источники
сенсаций. Новости, которые шокируют, скандализируют или вызывают ужас, приносят облегчение от скуки. А дальше, как по павловскому рефлексу, вызывают требования от государства тотальных карательных мер.
Это согласованные фазы: СМИ создают напряжение и возбуждение, а репрессивный государственный ответ создает расслабление. Такова логика того, что Стюарт Холл называл «
авторитарным популизмом».
Медиа, институты и политики — все заинтересованы в производстве страха; они провоцируют панику, чтобы продавать новости, формировать чувство общности, подавлять инакомыслие, расширять полномочия и способствовать послушанию. Таким образом, паника становится вплетенной в структуру государства.
Можно было бы уличить моральных предпринимателей в неискренности, но Ланкастер пишет, что вопрос даже не в том, в самом ли деле они чувствуют тот страх, который продают другим. (На практике это смесь правды и лжи). Суть в том, что паника существует не внутри людей, а
между ними. Так же, как СМИ продуцируют
«общественность», моральные паники создают определенный вид гражданства и определенный вид государства, а именно карательное государство.